Единственный тульпа

- Прости, что опоздал... - Мэтью ступил под плотную, сумрачную атмосферу дома, разбавляя ее, правда, совсем чуть-чуть. В его руке была скрипка, еще в футляре, старом, побитом, но Мэтью бы не променял его ни на какой другой. В комнате было душно, в солнечных лучах кружилась пыль, на подоконнике стояла стеклянная ваза с подсолнухом. Ваза была единственным предметом в этой комнате, с цветной тенью. Она мешала, мешала ощутить, для чего эта комната. Рояль стоял тучно и грациозно у маленького окошка, свет покрывал далеко не всю поверхность крышки, а где и касался, то тут же отскакивал от лакового покрытия, усыпая его бликами. Рояль не казался пыльным, хотя простоял здесь с самого рождения этого здания. - Играйте, маэстро, - тихо попросил Мэтью, садясь рядом, и распаковывая свой инструмент. Зазвучала тихая музыка, а Мэтью зажал скрипку подбородком, легко удерживая смычок и дожидаясь своего вступления. От внезапно запевшей скрипки, можно было вздрогнуть, но она быстро влилась в поток прекрасной музыки. Безнадежность белых и черных клавиш сливалась с грустью струн гармонично, но от их песни в комнате стало находиться только тяжелее: померкли картины на стенах, красивые занавески, кружащаяся пыль, только рояль и скрипка, затмевая собой все, остались в комнате наедине. А еще подсолнух. Он внимал им, самый верный слушатель, молчаливый и понимающий, что все это, на самом деле, для него. Подсолнух начинал раскачиваться, будто вспоминал свою короткую жизнь, полную солнца. Казалось, он переживал все снова, а может быть, это был всего лишь порыв ветерка, случайно залетевшего в это заторможенное пространство. Музыка все лилась и лилась, такая грустная, но однородная, будто бы оба исполнителя думали одинаково. Скрипка все отчаянней плакала, а пианино становилось, громче, тревожнее. Звук нарастал и нарастал, и резко упал, будто яркая голова подсолнуха, когда тот стал свидетелем последних солнечных лучей. Но потом мелодия продолжилась, знаменуя начало нового дня. Подсолнух снова поднимал голову и радовался солнцу. Мелодия закончилась, так и не оставшись законченной. Исполнители смотрели друг на друга. - Кажется, мы сыграли вместе последний раз, - грустно улыбнулся Мэтью, садясь обратно, он и не заметил, как встал и уронил с колен чехол. - Все в твоих руках, Матвей, - ответил ему парень, до этого молчавший, а сейчас тоже вставший из-за своего инструмента. - Если ты этого захочешь, мы сыграем еще раз. Парень подошел и, забрав скрипку со смычком и отложив их на пуфик рядом с Мэтью, взял его за руки. И Мэтью поблагодарил от души за эту песню и обнял пианиста. - Тебе пора, - улыбнулся парень, игравший на пианино. - Не хочу, мне здесь нравится, - еле слышно сказал Мэтью. - Из-за меня? - спросил пианист. Мэтью встал с пуфика и они обнялись крепче. - Да, - немного помолчав, ответил Мэтью. - Возьми вон ту шкатулку на память, только обещай мне, что раскроешь только дома. Пока, Матвей, - пианист одарил Мэтью легким поцелуем в лоб и растворился в воздухе. Мэтью вздохнул, его тульпа обладал своим разумом и появлялся когда хотел. Но особо ему нравилось здесь, на полузаброшенной даче, где пока стоял их рояль. Скоро инструмент перенесут в новую квартиру к Альфреду, жаль только, там произведение мастера музыкальных инструментов будет стоять только для того, чтобы с него стирали пыль. Мэтью не знал, почему его тульпа умеет играть на пианино, да и вообще, как он появился. Мэтью забрал указанную шкатулку, которая оказалась весьма увесистая. - Пока, Иван, - попрощался он, прижимая шкатулку к груди. Он не помнит, была ли она здесь , будто бы нет, но кто знает. Дома он открыл шкатулку, почти сразу же выронив ее. В ней было настоящее человеческое сердце, иссушенное так, будто вот-вот начнет биться. От удара шкатулки об пол, оно почти рассыпалось в порошок, теперь то ему точно не суждено ожить. - А я надеялся, что мы еще сыграем, - прошелестело у уха Мэтью. Несколько минут он стоял тупо уставившись в стену, а слова дребезжали в ставшей вдруг пустой голове. Он только что убил своего друга, даже больше чем друга, существо беззащитное, едва теплящееся на остатках своего странного сознания. Когда пришел Альфред, Мэтью сидел на полу, перед открытой и перевёрнутой шкатулкой. Брат не реагировал ни на что, пришлось вызывать скорую, которая, в свою очередь тоже не смогла привести Мэтью в чувства, только обследовать и оставить под действием лекарств. Мэтью не понял, когда уснул. Он сидел в той комнатке на даче, где стоял рояль, в его руках билось настоящее человеческое сердце. Перекачивая не кровь, а воздух, оно охало, свистело, вздыхало. - Как жаль, - весело донеслось с рояля: на нем сидел Иван. - Как жаль, что я ошибся. Он раздосадованно цокнул языком и снова улыбнулся, очень грустно. - Я правда думал, что ты можешь принять меня любого, - продолжил он, - и даже не всего. Но я ошибся. - Иван, ты живой, ты существуешь, - очнулся Мэтью, медленно подходя к роялю. - Уже нет, - Иван прижал Мэтью одной рукой к себе. - Прощай, Матвей. Мэтью ничего не ответил, прижался поближе к своему тульпе, который никогда и не был тульпой, чтобы почувствовать тепло несуществующего тела. А в свидетельстве значилось: Мэтью Уильямс, причина смерти - сердечный приступ.