Голгофа.

Олег тяжело выдыхает, сжимает зубы на жгуте и вводит иглу в сгиб локтя. Выступает маленькая капелька крови, которую он смахивает мизинцем без сожаления и нажимает на шприц. Тот стремительно пустеет, наполняя вены светло-розовой жидкостью. Зубы разжались, парень сгибает локоть и съезжает по стене вниз, откидывая голову назад. Минут через десять «винт» обухом ударяет по голове, наступает фаза безмятежности и расслабленности. Олег уже совершенно не дрожащей рукой достает из кармана телефон и набирает номер, выученный уже давно наизусть. - О, здорово, друг! – раздается бодрящий голос Славы. - Приве-ет, - имитируя бодрый и радостный голос здоровается Олег. – Как дела? Как твоя девка, не замучила тебя еще? - Не «девка», а Ира. Нет, не замучила. В гостях сейчас, - мягко хмыкает друг. Тот уже привык, что Олег не любит его девушку, его «большую и чистую любовь», как совершенно горько порой называет ее. – Свободен? Я приеду. Ты же там не пьешь опять? - Нет, что ты, - Олег улыбается, сползая на стуле еще ниже – теперь поясница висит над полом, а спину ломит. – Не приезжай, я с Катей. Катя бы, наверное, дала бы ему пощечину, узнав обо всем этом. Но ее давно не было – она собрала свои вещи еще три месяца назад, только вот Славе об этом знать не надо. Его другу вообще о многом знать не надо. О далеко не «легких наркотиках», как рассказывала Катерина, например, о пьянстве, о неразделенной любви… - Ладно, звони, как освободишься. Сходим на скейтах катать, - Слава кладет трубку, а парень еще несколько секунд слушает короткие отрывистые гудки, не в силах отнять телефон от уха. Олег мелко, отрывисто смеется. «На скейтах покататься!» Боже мой, словно им снова по шестнадцать, и Олег все еще умеет кататься. Они ведь так и познакомились. В скейт-парке. Худой, высокий, симпатичный парень подошел к нему и хвастливо заявил, что может лучше него. Олег тогда понял, что влюбился. Мгновенно и с первого взгляда, но промолчал, надеясь, что отпустит. Не отпустило. Оба поразбивали ладони и коленки, порвали джинсы, но в итоге сдружились. Парня звали Слава, он любил футбол, рок-музыку, скейты, курил тайком от родителей и хотел быть независимым, как любой шестнадцатилетний парень. Олег обожал одну американскую рок-группу, свой скейт и постоянно ссорился с матерью. Они оказались почти соседями – разве квартал большое расстояние – очень похожими внутренне и непохожими внешне. Слава носил узкие джинсы и простые футболки, редко расчесывал свои слегка вьющиеся русые волосы, улыбался морщинками у глаз, которые, несмотря на возраст, безумно ему шли. Олег так считал. Сам же он не считал себя симпатичным, потому изо всех сил старался следовать моде – узкие джинсы, модные кеды, пуловеры, прическа с высветленной челкой, которую Слава назвал «пидорской», но потом сказал, что Олегу идет. Потом Олег все равно все это сбрил и несколько недель щеголял «армейской» стрижкой, над которой посмеивался друг, отдавая честь. Славина семья была обеспеченной, а у Олега на шее с восемнадцати лет висела сестренка и мать, потому один пошел в университет, а второй ушел после девятого в колледж. Олег тогда боялся, что они перестанут общаться, но не вышло. Они наоборот были всегда вместе, как братья. Вместе попробовали пить, Слава учил друга курить взатяг, чтобы не кашлять после каждой тяжки. Блондин боролся со своей безнадежной любовью, пытался строить отношения с девушками, но не мог даже смотреть на девушек друга. Злился, срывался на Славу, находил множество мелких недостатков у пассий русого. И тот бросал их. А потом появилась Ира, которая была идеальной, потому что так говорил Слава. Впервые познакомившись с ней, Олег понял, что это конец, что теперь он может потерять друга – тот смотрел на нее с той же любовью, с которой на самого Славу смотрел блондин. Выход из депрессии нашелся быстро – алкоголь. Олег просто представлял, как Слава вставляет своей «маленькой девочке», «Ирочке», «любимой», «дорогой», и сразу хотелось напиться. Или вообще не просыпаться после запоя. Больше всего Олег ненавидел свое утро – когда раскалывалась голова, кто-то звонил в дверь, на кухне стояли бутылки, обязательно полная пепельница сигарет, косяков с травкой, где-то в коридоре кто-то наблевал, в комнате на полу спали какие-то люди, имена которых он не знал, да и знать не хотел. Но это все нестрашно. Страшно было, когда в дверях стоял Слава, который бил его по пьяной опухшей роже, заставлял выслушивать молча проповедь. Сзади иногда маячила Ира, плотно прибравшая парня к рукам. Она не вмешивалась, позволяла выколачивать дурь из друга своего «зайчика», которого считала недостойным и вообще грязным чудовищем. Слава собирал бутылки, выгонял бродяг, иногда просил Иру прибраться. Та презрительно корчила губы, но помогала, пока Олег опустошенно сидел на кухне и докуривал какой-нибудь косяк. «Зачем ты так. Ты же хороший парень, брат, что ты творишь со своей жизнью». Слава повторял и повторял, а Олег лишь смотрел на его красивое лицо и мечтал сдохнуть вот прямо сейчас, чтобы он был рядом, чтобы шептал слова прощения за все, что происходило в душе блондина. Можно было до последнего оправдываться ранней смертью матери и тем, что девочку забрала тетка, однако потом пьянство превратилось в привычку, как сказал Слава. Он постоянно что-то говорил. Олег вздрагивает и переводит взгляд на окно. Там давно стемнело, он потерял счет времени и забылся воспоминаниями. Сейчас стало получше, Олег не пил. Он просто нашел более удобный выход, о котором не знал Слава. Парень сползает на пол, мажет взглядом по комнате. В ней уже почти все продано, а потому Славе сюда вход запрещен. Продана кровать, остался лишь матрас, продан шкаф, полка, телевизор, магнитофон, симпатичная картинка, повешенная Катей, продана какому-то барыге на углу Первой и Седьмой. Непроданными до последнего останутся шарф и кеды, подаренные Славой, которые он сентиментально, как последняя баба, как например, эта Ира, хранит и иногда тупо смотрит на них и думает. Олег вообще много думает, особенно под наркотой. Больше всего он думает о Славе, тогда рука сама сползает в штаны и поглаживает член, пока Олег не кончит, мечтая о лучшем друге. После этого Олегу становится обыкновенно так тошно от себя, что он доползает до туалета и блюет от отходняка. Где-то после этого, чаще всего, звонит какой-нибудь ублюдок, которого принято называть приятелем, и зовет на какую-нибудь «особенную вечеринку, где будет то самое». Что «то самое», он не уточняет, хотя и без того понятно, что это наркотики. И ведь знает, что Олег по-любому придет, потому что подозревает в нем законченного наркомана. Между тем, блондин себя таковым не считал. Иногда, прослушав проповедь Славы, ему казалось, что все это возможно бросить на раз-два. «От травки нет привыкания». Позже, запершись в грязном сортире на очередной вписке и, зубами удерживая ремень, Олег понимал, что все это не прекратить, пока есть Слава, на которого хотелось смотреть 24 часа в сутки и который все равно никогда ничего не поймет. Потому что он не понимает. Он считает, что педики – не люди, что они грязные ублюдки, подставляющие каждому зад. Олег не считал нужным его разубеждать, только вот сам не спешил подставлять другим зад. Он скорее предпочитал тискать мягких доступных девочек на вписках, чтобы однажды с ужасом не осознать, что он настоящий педик. Он просто любил одного парня. Раз за разом он убеждал себя, что это не делает его педиком. Не делает. Не делает. Делает и еще как. Закончив эту мысль, Олег поднимается с пола и плетется в ванную. Прошло уже несколько часов, и действие наркотика слабело. На место апатии и расслабленности шла злость на себя и желание выплеснуть энергию. Злость росла внутри него наравне с ненавистью к себе, к миру, к Ире, к Славе… Олег сует голову под ледяную воду, чтобы немного прояснить мысли. Колет вены и немного сердце, бешено стучит оно, словно он пробежал стометровку. Блондин вытирает волосы и разгибает занемевшую руку. На сгибе локтя – одна зияющая рана, которая словно разрастается на глазах. Парень зачарованно смотрит, тыкает другой рукой в центр сгиба и… ничего не чувствует. Наркотик притупил боль и мысли. Смутно мелькает мысль, что надо бы спрятать это от Славы – приходится идти на кухню, рыться в аптечке и заматывать бинтом полруки. Естественно, выходит криво, нелепо и неаккуратно, потому Олег напяливает один из старых свитеров. Вот теперь можно и позвонить своей неразделенной любви, хмыкает он. Пальцы быстро набирают номер. Восемь. Девять-два-один, семь-семь-семь (говорят, счастливое число, только вот Олегу счастья не приносит), двадцать, две единички. Слава отвечает после второго гудка. Некоторое время молчит, и даже затуманенное сознание Олега осознает, что что-то не так. - Алло? - Олеж… Ира, сука, сука, - кажется, он плачет, и это окончательно выводит Олега из равновесия. Он перекатывается с пяток на носки и замирает, пытаясь сконцентрироваться и осознать, что что-то случилось. – Сука… Она спит с Вовой. Сука-а… - Слава шмыгает носом, и Олег повторяет за ним. Он никогда не слышал, чтобы друг плакал. Обухом по голове доносятся слова «предала», «переспала», «сука», «я ее так любил». Блондин молчит и отзывается только тогда, когда Слава кричит в трубку, чтоб он хоть что-нибудь сказал. – Олеж, пошли куда-нибудь. Хочу напиться так, чтобы забыть ее имя, - Олег сглатывает. Он диктует адрес. У него всегда есть несколько адресов, где происходит что-то незаконное. Он убеждает с внезапно проснувшимся красноречием, что «травка и дешевые шлюхи – это то, что тебе нужно», а в голове бьется испуганной птицей только одна мысль – «он свободен. Он только мой». Мой. Забрать-забрать-забрать. Слава соглашается, хотя никогда не одобрял такие вечеринки. Слишком правильный. Но зато теперь внутри Олега все пляшет и цветет – он кладет трубку, весело ухмыляется, даже выкуривает пару обычных сигарет. Наркотическое опьянение проходит медленно, слишком медленно, и к ночи, стоя на улице под повальным снегом и неясной мыслью о скором Новом Годе. Слава чуть опоздал, он пришел, сгорбившись и с таким потухшим лицом, что больно было смотреть. Они курят на улице, не произнося ни слова, потому что кажется, что если Слава заговорит, то слова выйдут вместе со слезами. Он только шепчет что-то про себя, Олег надеется, что это проклятья. Парни поднимаются по обшарпанной лестнице. Сверху по ушам колотит отвратительная музыка, доносятся голоса. Квартира обычная, трехкомнатная, превращенная в какой-то ужасный притон с занавесками вместо дверей, наркоманами, лежащими на полу или на грязных матрасах. Одна комната вполне целая – здесь потише, и Олег бесцеремонно выгоняет какую-то парочку, лижущуюся в углу. Слава, весь такой чистенький и с невыносимой гримасой боли на лице кажется здесь не к месту. Он морщится, но все же садится, доверяя другу. А на самом деле ему плевать, где находиться, потому что в душе зияет огромная рана. Олег протягивает другу бутылку водки и скрученный косяк, с удивлением не дождавшись даже комментариев насчет наркоты. Слава пару раз затягивается, смотрит в стену стеклянным взглядом и отдает косяк. Прикладывается к бутылке, кашляет, но сглатывает. Внутри все жжет, и это помогает забыть о проблеме. - Шлюха, подлая гнида, - русый роняет голову на руки и прячет лицо. Его постепенно накрывает, и это безмерно радует Олега, который скручивает уже второй косяк из расхлестанной по столу травки. – Ты понимаешь… - Олег, как выясняется, все понимает, смотрит преданно-преданно, протягивает бутылку. Слава напивается очень быстро от водки, блондин это прекрасно помнит, потому, когда бутылка кончается, не идет за новой. Он мало что соображает, винт перемешивается с марихуаной, и ему так хорошо, что в себя приводит только мокрое от слез лицо Славы, которого надо утешить. Утешить… Зачем ему эта подлая как-ее-там, когда есть он, человек, уже пять лет любящий его и всегда бывший рядом? Он же лучше? - Славка, забей на нее, - пьяный друг кивает, а потом мотает головой. - Я же правда ее любил. Что не так? Что во мне не так? В чем я виноват? – он утыкается лбом в плечо друга, и того прошибает пот. Так близко, так рискованно. – Олеж, только ты меня не предаешь… Брат… - Слав, - Олег решается, поворачивается к другу, - Слава… - лицо лучшего друга запретно близко, эти мокрые от водки губы, которые притягивают взгляд. – Я люблю тебя… я люблю… я люблю тебя уже пять лет… Я больше не могу без тебя, с первой встречи, - он наклоняется и целует-целует мокрое от слез лицо ничего не соображающего Славы. Он берет его в ладони, крепко обнимает, словно тот может неожиданно встать и уйти. – Слава… Славка… Люблю… - Олег повторяет снова и снова, будто сам боится забыть эти слова. Друг покорный, не сопротивляется, его зрачки огромными черными дырами смотрят сквозь Олега. Когда губы блондина наконец нашаривают его, тот неожиданно отвечает. Парни вцепляются друг в друга, и внутри Олега что-то скачет, пляшет, ему кажется, что лучшего момента в жизни у него никогда не было – только эта широкая спина, которую он может обнимать, мягкие губы, солоноватые от слез, он почти благодарит эту Иру за то, что бросила его. Олегу не терпится – он стягивает с друга джинсы, укладывает его, покорного, такого, о котором он мечтал, на этот старый диван, который скрипит на последнем издыхании. Все это так быстро, жарко, громко, Слава стонет в его руках, Славе хорошо, и он ни о чем не думает, а Олег двигается в узком парне в неудобной позе, не сняв свитер. Пот течет по спине, по рукам, щиплет рану на сгибе локтя, но все это настолько неважно – важен лишь русый парень с огромными зрачками, стонущий под ним. Они кончают с небольшим перерывом, Олег падает на друга, целуя твердую грудь и затвердевшие соски. Ему не хочется, совершенно не хочется отпускать этот момент, он запредельно, просто невозможно счастлив, забравшись сбоку на диван со спинки и укрывая их обоих пальто Славы. Целует его в шею и засыпает, хотя Слава отключился сразу после секса. * * * Лучше б они не проснулись. Лучше б умерли в тот же миг, когда кончили. Эта мысль вертится на языке у Олега, пока он смотрит на потерянного, совершенно не в себе друга, суматошно собирающего вещи. - Забудь. Просто забудь. Я надеюсь, это не помешает нашей дружбе. Это все ошибка. Просто огромная ошибка. Мы не должны были переспать. Прости, но это все просто огро-омная ошибка, - на голове у Славы гнездо, и именно на нем фокусирует внимание Олег. Он лежит, не прикрываясь на диване и слышит, как его лучший друг рассказывает, что его любовь ошибка. Что их вчерашнее единство – ошибка. Что ничего из этого не должно было произойти. Олег даже не знает, чему больнее – его гордости или его душе. Наверное, душе, решает блондин, смотря, как друг покидает комнату. Олег странно спокоен и расслаблен, словно не его только что растоптали вместе с его хваленой любовью. Просто послали на все четыре стороны, будто он никто. Олег в ярости ударяет по многострадальному дивану. Он собирается так же быстро, удивляясь, что в карманах до сих пор есть телефон – не украли. Кругом стоит мертвая тишина – кто-то сопит в углу, на кухне сидят люди, но Олег покидает место без разговоров. Он выходит на улицу, оглядывается по сторонам, удивляясь, как люди могут куда-то идти, что-то делать… Почему они до сих пор не взяли и не умерли без любви? Олег идет по улице, по снегу, и ему кажется, что за ним тянется кровавый след его растерзанного сердца. Лучше б он не просыпался. Лучше б он не встретил Славу. Лучше б он не рождался. Он все равно оказался совершенно бесполезным в этом мире. И если любовь такая – он не желает больше любить. След за ним становится все кровавее, во все еще расширенных зрачках мелькают какие-то мысли. Темные мысли. Олег идет, шатаясь, люди обходят его стороной, глядя на странного, потерянного парня, у которого рухнула жизнь. Он резко останавливается, буквально встает как вкопанный и направляется в другую сторону. Желание не рождаться крепнет. Будь он девушкой – он бы, наверное, рыдал сейчас, но ему не хочется. У него чешутся вены и болит голова с сердцем. Последняя ходка – вот чего жаждет душа. Слава. Олег почти ненавидит его, но вспоминает податливое тело, мягкие губы, и хочется выть от безнадежной жалости и ненависти к себе, оттого, что он такой беспомощный и неправильный. Ублюдок, которого даже мать не сильно любила. Даже матери он был не нужен, она бросила его в восемнадцать лет, оставила подыхать в этом гадком мире. А теперь бросил и Слава. И, наверное, Олег сам виноват, что полез. Зато хоть… Олег не додумывает, что «зато, хоть», потеряв мысль. На углу в подворотне стоит знакомый барыга. Олег обменивает телефон на три шприца (хороший телефон, смартфон) и направляется домой. Движения механические, отработанные годами, словно он не человек вовсе, а кукла, манекен. Да он и не считает себя человеком – уродом, моральным кретином, но не человеком. Дом встречает его мертвой тишиной – за окном блещет зимнее солнце, заливая комнату светом. Олег скидывает ботинки в прихожей, не запирая дверь в смутной надежде, что придет Слава, и все решится благополучно. Но ничего, разумеется, не решится само собой, хотя когда-то, давно в детстве, Олег верил в сказки, чудеса и прочую ересь. Дерьмо. У Олега дрожат пальцы, он достает пачку сигарет, но там ни одной сигареты. Нервно смеется, смех разносится по почти пустой комнате и замерзает. Одиночество охватывает блондина со всех сторон, кутая его в тоске. Тоска съедает душу парню – он сползает на матрас и, уткнувшись в грязную простынь, глухо воет, подобрав под себя ноги. Воет, кричит, старается уменьшить боль, но ничего не выходит. Рана в груди все больше, она болит намного больше руки. Он бьет по матрасу кулаком, проклиная каждого на свете за то, что они счастливы, а он – обыкновенный наркоман-педик, которого отшили. «Ошибка». Это он ошибка. Огромная такая, с протяжной буквой «о», ошибка. Как сказал Слава. Опять он, он вечно, он мелькает в мыслях, он мерещится в дверях. Олег лежит на спине, задыхаясь от глухих бесслезных рыданий, вздрагивая от боли – не физической, душевной. Надо было сказать раньше. Надо было признаться сразу, тогда, в скейт-парке. Получить отказ и сбежать, забиться в свою комнату и перестрадать это. Теперь слишком поздно – теперь в сердце один Слава. Слава. СЛАВА. Олег не выдерживает, встает, тянется к пальто. Три шприца ложатся ровно в ряд. От двух передоза не будет, Олег помнил. Представив, как его найдут с пеной и стеклянными глазами где-нибудь через месяц, он снова скорчился, подвывая. Слава не придет. Он просто не придет, он хочет остаться «друзьями». ДРУЗЬЯМИ. Пропади все пропадом. Пропади пропадом эти «друзья». В гробу их видел блондин. Трясущимися зубами парень затягивает ремень на предплечье. Отработанные четкие движения, раз, два – и вот уже по венам струится наркотик. Руки сегодня дрожат, такое с ним впервые, он сразу тянется за вторым. От второго глаза широко распахиваются, и парень хрипло выдыхает. Сердце стучит, как бешеное, словно понимая, что бьется в последний раз. Третий шприц падает из рук, но он все равно его подбирает, колет под коленку, потому что из сгиба локтя струится черная, грязная кровь. До щелчка. Олег с трудом освобождается от ремня, перекатывается на спину. Во рту сухо, перед глазами что-то странное – ему везде видится Слава. Кажется, он кричит, но не слышит своего крика. Он вообще ничего не слышит и не видит. Третья доза наконец доходит, и Олега выгибает. Он бьется, изо рта идет пена, и он ничего не соображает. Помнит лишь, что боль теперь срослась с душой. Больно не только душе, но и телу. Больно везде. И… плевать.