Закрытая дверь, открытая дверь

Старскрим тяжело вздыхает, вспоминая старые, бодрые времена; нынче уже все не то, и все не так. И дело даже не в том, что прежний восторг от величия их десептиконской организации и идей как-то подугас и стал вяловат, дело в том, что организации больше толком на самом деле нет. Да, дела совсем плохи. Их больше нет, (Старскрим возмущенно бьет по ни в чем не повинному столу кулаком) а что в эти тяжелые времена делает их лидер? Ничего! Хотя нет, конечно же, что вы, признаки жизни он подает: даже из наглухо закрытого железной дверью кабинета по полу змеится елеразличимый вискарный душок. Старскрим кривится, впрочем, поглядывая на собственный (не распечатанный) бар. Он даже курить бросил, между прочим. А этот. С все таким же перекошенным от отвращения лицом, он направляется к глухой железной двери кабинета Мегатрона мимо медотсека Нокаута. При случайном взгляде сквозь дверной проем на морально устаревшее оборудование и общую обшарпанность, горло сводит и перехватывает скребущимся, зыбучим песком. Отчаяние хлещет по нему волной из такого песка, пощечиной его беспомощности. Он бы все тут переделал, кабы его сил на все хватало. Кабы его хватало на все. Их лидер не делает ничего; но что делает он с их лидером, который не делает ничего? Туше. Привычный стук в дверь откликается привычным ничем. Тогда Старскрим долбит сильнее, чтобы снова услышать в ответ тишину. Ударяет с ноги - злостно, потом еще и еще, еще и еще, пока резкая боль в колене не останавливает его, отрезвляя, и он, шипя, не сползает на пол, прислонившись спиной к злостчастной двери. И тогда он позволяет себе немыслимое. - Эй! - задиристо орет он на весь корпус - Ты! Да-да, ты, чмо, депрессивное и заносчивое! То, что имени нашего лидера носить не достойно, то, что сидит там вместо него! Слышишь меня? Конечно, слышишь! Выходи, скотина! - он облизывает языком пересохшие, шершавые и не раз погрызенные губы, - боишься, да? Еще бы, ты не боялся! Есть чего бояться! Что ты там засел? Чего ты ждешь? Что мы все за тебя сделаем? С нас это началось, нам и заканчивать! - каждое следующее слово все больше наливается задиристым, злым весельем, - Хватит прятаться! Да! Да, все плохо! Я не знаю, что делать! Никто не знает! Выходи, мать твою! - Старскрим орет так, что начинают, кажется, дребезжать не только его голосовые связки, но и стекла в окнах, - Я останусь тут! Пока ты не выйдешь! Сяду и буду сидеть! Если ты думаешь, что я от тебя отстану, то ты так ничего и не понял за эти годы, мудак ты чертов! Он и впрямь остается; и его не беспокоит ни одревеневшая спина, ни затекшие ноги, ни вискарный сквозняк, ставший за несколько часов лишь интенсивней. Внутри него что-то... нет, не горит. Перегорает. Он засыпает тревожно и тяжело, потому что в каждом шорохе ему чудится скрежет открывающейся двери. На следующий день он уже просит: жалобно и жалко. Чего тебе стоит, ну пожалуйста, ну открой, занудным речитативом подвывает он. Он знает, что все давно ушли, никого больше не осталось. Ему хочется заплакать, но, конечно, все, что он делает - в последний раз с размаху, отчаянно, бьет по двери рукой. Еще через день он призывает на помощь память: лживая, зато надежная союзница. А помнишь, как мы, говорит он. Память соткана из тысячи удавок и силков, пенящихся кровью капканов; как было и уже не будет, как было и как быть не должно сейчас. Металл двери почти что теплеет, но это, конечно же, исключительно его собственное тепло. Он уходит, не выдержав, на третий день, чтобы вернуться, матерясь, и найти дверь приоткрытой, и подавиться собственным дыханием, и замереть, и, конечно же, влететь в дверной проем, и, конечно же... - Нашел, что искал? - Мегатрон сидит против света, в кресле у окна; оттого лицо его плохо видно, но и так можно разглядеть синяки под глазами, небритость апокалиптического размаха и заострившиеся скулы. Старскрим гневно выдыхает, открывая рот для очередной подготовленной загодя гневной тирады, и закрывает его тут же, осекшись. Даже слабый отблеск былой властности в Мегатроне заставляет его это сделать. Интеллигентно язвить, впрочем, никто никогда ему не запрещал. - Нашел. Но такого я не искал никогда. - О! - заинтересованно поднимает брови Мегатрон. Взгляд его, меж тем, затянут серой пеленой скуки. - А как же... как там было... и в горе, и в радости, и в болезни, и в здравии?.. - То, что ты из себя представляешь, это не болезнь или здравие, или еще какая муть. Ты разлагаешься. Заживо. - Не может быть! - Мегатрон взмахивает руками в театрально-насмешливом жесте, - Виски не позволит мне этого! Я достаточно проспиртован. - только сейчас Старскрим замечает, что тот все еще пьян; может быть, даже более обычного. Ну да. В каком бы еще состоянии, кроме крайнего отчаяния, Мастер открыл бы дверь, раз уж закрылся? Старскрим глубоко вздыхает, устало прикрывает глаза, трет виски. Собирает силы для последних аргументов, для последней, самой страшной в своей жизни схватки - схватки за их всех общее будущее. Он говорит долго; ровно и спокойно, холодно, тяжело и так веско, как только может. Он протягивает руку, он дотрагивается; и руку эту равнодушно принимают, когда раньше бы он, впрочем, и не решился бы дотронуться. В конце концов, измотавшись, он садится у его ног, разгоряченным лбом прислоняясь к острому краю стола. Он говорит, почти безнадежно; не надеясь, что его услышат, не надеясь уже, что может что-то изменить. - Сделай еще раз так, чтобы мы пошли за тобой. Дай нам цель, и мы сделаем все, все как ты сказал. Сделай так, чтобы я снова боялся дотронуться до тебя - и обжечься. Сделай так, даже если это последнее дело будет нашей смертью. Мы это начали, помнишь. Нам это заканчивать. Мегатрон тяжело вздыхает, роняет голову в шершавые ладони; но ладони больше не могут помочь спрятаться. Не может помочь и дверь, и он это понимает как никогда ясно за последнее время. Старскрим поднимает взгляд; в нем впервые вспыхивает не ненависть, не ярость, не отчаяние - но надежда. - Пожалуй. Пожалуй, только если ты еще раз назовешь меня "Мастер". - Конечно, - он улыбается. Неизменно, само собой, едко. - Мастер.