Один

– Страшно? – вопрос заставляет вздрогнуть. Дрогнуть лицом. Хорошо, что темно. Никто не видит. Никто. – Дома будешь бояться! – Батя подталкивает в спину. – Иди. Давай. Сам. Главное – успеть почувствовать лёд. И свет. Да. Сам же хотел. Сам. Но кто же думал, что будет так страшно! И батя… сказал: сам. Один. Вот сейчас это такое реальное одиночество, как никогда. Никого. Даже тренера. Откуда у него тренер? Он же не спортсмен… Чемпион… Чемпион… Чемпион… Информатор перечисляет невыносимо долго. Так долго, что мышцы лица почти сводит… – Двукратный Олимпийский чемпион… Да! Вот теперь – свет! Странно. Самому странно. Как он умудряется оставлять страх по ту сторону порожка? Там, где под ножами коньков нет льда. Там, где есть всё остальное… спина, нервы, эти самые ножи – всё ещё не родные, особенно на левом ботинке… всё остальное… и… все остальные… А здесь… Он вдруг вспоминает. Вспоминает, почему хотел свет. Потому что надо видеть. Вот именно сейчас. Он для того и вышел, чтобы увидеть. Чтобы понять… Вот так, на скорости, проще… проще… стоп… Проще ещё успеешь! Он почти останавливается. Прислушивается к Айсбергу. К затихающему звуку трибун. И ловит его на ладони, подталкивает вверх. Ну? Да? Или нет? Да! Вот теперь можно было бы и на скорости… Теперь… Эти несколько секунд, крайних, перед тем как встать на точку, он уже ни о чём не думает. Просто собирается. Настраивается. Ловит внутренний ритм. Шторм. И тишина вокруг уже не давит на плечи. Всё. И когда эта тишина ломается, рассыпается на голоса, отбрасывается, сметённая новыми аплодисментами… неожиданными… ещё до всего… до всего… даже до начальной позы… Тогда становится ясно… не ему… уже нет… а тем, остальным… – Спасибо… Батя встречает под трибунами. Протягивает куртку. Ждал… Женька обнимает его на секунду. Конечно. Какой же дурак, блин! Один! Семь с половиной тысяч человек. И Алексей Николаевич. Даже ему достаточно. Ну… почти…