Das Tier

«Он зверь, и ему не стать иным. Он не увидит более света дневного, не познает благодать солнца и дня, никогда не узрит лун. Ты, мерзкое отродье болотных ведьм, запираешься здесь, в гробнице Артлейна Алый Снег, на веки вечные за грехи твои перед ликами Восьмерых и перед человеческим родом», — зверь помнит это. Зверь не забыл. За прошедшие века он исходил гробницу вдоль и поперек. Ниши в стенах, в них либо урны с прахом, либо высохшие трупы. Десятки саркофагов, сотня — не меньше! — извилистых коридоров. Все пропахло каким-то морозом и пылью. Зверь просит немного — ночь на свободе, а затем хоть в бездну сам прыгнет. Одну только ночь, чтобы отомстить и налюбить впрок. Несколько часов под тремя лунами, чтобы до боли и хрипоты нарычаться, чтобы разорвать потомков тех, кто заточил его здесь, чтобы кровью невинных утолить свой голод. И промчаться через всю страну — быстрей, галопом почти, до судорожно бьющегося сердца и пылающих легких. Чтобы прийти на могилу. Чтобы вспомнить. Вампир, чёртов вампир свел его с ума, растоптал его душу, выпил до капли его сердце и погадал на его костях, чёртов маг. Под мягким светом лун и ликами Всеблагих кровопийца играл с тем, о чем святоши даже думать боятся. Он бродил почти нагой по полям, не смотря на время. Он поил кладбищенские цветы своей холодной горькой кровью, и они росли, меняясь, израстаясь колючими ветвями. Даже нежнейшие ромашки становились под его руками засохшим тёрном. Вампир хохотал белозубо и носился, как самый страшный ворон из свиты богини погибели. Он заклинал лунные нити и пил кровавую росу, стекающую по телу еще недавно живой жертвы. Он был самим олицетворением ночи, летней ночи, хотя в этих краях не видали никогда снега. И зверь хочет поднять его, воскресить своим сердцем и нехитрой магией, что даровала ему Мать Лесов. Ему бы только глоток свободы и ночного неба. Вырваться б хоть на минуту, пробить тяжелые двери, не обветшавшие за прошедшие века. И потому зверь бродил неприкаянно, спотыкаясь на тут и там раскиданных трупах. Первые годы они целыми толпами восставали и бросались на невольного осквернителя, но зверю хватало удара когтистой лапой, чтоб они развалились. Он изучил каждый камень и каждую щель, каждый саркофаг и просто нишу в стене. Чуть ли носом не выровнял стены, но не нашел пути обратно. Он помнил легенды, что только сам Артлейн Алый Снег может выпустить отсюда, но никогда не видел его тела. Возможно, оно хранилось в том зале, куда даже лапа жестокого зверя не шла, куда не залетали даже отпавшие руки других мертвецов. Зверь боялся, благоговел, потому и не заходил. Он почуял новую эру. Новую династию правителей. Это значило, что пора. Зверь зашел в зал. Сундуки вдоль стен, троны, на которых расселись скелеты. И саркофаг в середине зала, одинокий и оттого еще более зловещий. Зверь принюхался и, ступая мягко и осторожно, почтительно склоня голову, подошел. Инстинкты молчали, пока было безопасно. Скелеты не скрипели, не жили, и это настораживало, будоражило звериную кровь, щекотало нервы предвкушением битвы. Внезапно саркофаг открылся, а крышка его упала на пол, расколовшись, будто кто-то вытолкнул ее изнутри. Зверь замер, напрягся, но инстинкты спали, опасности не было. Ему нечего терять, он подходит ближе, и видит, как мертвец восстает. Высохший и целый, сохранивший, очевидно, разум. И от него пахло лавандой и маслами, веяло морозом и силой. Совсем как от того вампира. — Ты, наконец, пришел, оборотень. Я смотрел, как ты убиваешь моих слуг, как воешь по ночам на луну, видную в щель моего последнего пристанища. Правду гласили легенды, только я решаю, кто выйдет отсюда. И ты выйдешь. Чтобы погрузить континент в хаос, чтобы вернуть власть нежити и таким, как ты. Идем, — мертвец с трудом шевелил совсем сухими губами, слова его получались визгливыми и режущими слух, но зверь слушал, слушал так внимательно, как только мог. Зверь вышел из гробницы, зверь на свободе, зверь вспомнил всех. И он чует грядущие перемены. Страна не изменилась, всем было хорошо и с бурлящей в жилах каждого четвертого магией, которая облегчала жизнь. Все шло своим чередом. Пока. Зверь помнил напевы Матери Лесов, он рвался и нашел, нашел ту могилу, поросшую нежным вереском, нашел могильный камень с высеченной молитвой-проклятьем. Нашел почти смысл существования. И запел впервые за несколько эр. И голос его разлился мягкой, но смертоносной волной, взывающей к самой смерти, к самой границе мироздания, он то возвышался до почти робкого дрожания, то спускался вниз, к бархатистому басу и утробному рычанию, то находился в самой середке, своей наигранной сладостью дурманя все живое. Зверь рыл землю когтями, и мышцы его подрагивали от напряжения, когда он убирал валуны, которыми завалили гроб. Чтоб не восстал и не творил более лихое колдовство, будоража мертвых, чтоб не вился под священными лунами в насмешку над всеми смертными. Оборотень нашел гроб и замер, неуверенно поскребывая когтями по крышке. Он боялся, что в сердце проклятого окажется кол, что Мать Лесов окажется бессильной, что придется взывать к другим, в коих он не верил. Крышка откинулась, и вампир восстал, сразу признавая своего то ли друга, то ли возлюбленного. Зверь замолчал, уступая право говорить. Он более не мог ни петь, ни хоть какие-либо звуки производить. И вампир понял. Обхватил шею оборотня холодными руками, запуская пальцы в густую шерсть, и зашептал что-то горячно и торопливо, сбиваясь и волнуясь, впервые не усмехаясь, а действительно благодаря. Кровопийца, безжалостный некромант, богопротивный монстр стал чуть теплее. И благословлял он своей мертвой кровью и стылыми губами, молился ночи. Зверь зарычал, тихо, ответно, устало. Своим рыком рассказывал он историю истекших столетий, так открыто, как никто другой, признавался в своем страхе и бессилии, извинялся, пока не заметил, что вновь принимает человеческий облик, утерянный столь давно, что и не помнит он. — Правильно ли я понял, что нам нужно вернуть эру Потерь? Вернуть на трон нежить, ведьм, оборотней? Снова подмять людей? — вампир вновь улыбался, по-прежнему прижимаясь к зверю. Или теперь не зверю? — Не знаю. Мне ничего не надо, я вернул своё. Зверь был доволен, он совершил, что хотел.