Семейный ужин

Осенний ветер лижет кожу сквозь мягкий свитер, но ещё не становится холодно. В любом случае, куда приятнее сейчас стоять здесь, на балконе, чем находиться в теплой квартире. На кухне я буду лишним: Юля помогает маме, а Яна бегает туда-сюда, носит тарелки. Думает, что её помощь необходима? Скорее, избегает неприятного общества в комнате и старается сильно не мешаться на кухне. Мама с Юлей не торопятся; им тоже не хочется садиться за общий стол. Ладно бы он один пришел с вечно недовольным лицом, так привел с собой какую-то очередную девушку легкого поведения… Выпускаю дым в пасмурное небо. Забавно, что мы двадцать лет назад так же стояли вдвоем с Глебом, курили, приехав к маме радостными после нескольких концертов. Спустя пяток лет уже приезжали убитые (алкоголем, наркотиками, усталостью), а через десять и вовсе начали звать её к нам. Надоело кататься в Екатеринбург, хотелось свою квартиру показать. Точнее, это мне хотелось, у младшего просто постоянно был тотальный дефицит денег. Наркоманом как был, так и остался, в редкие проблески в запой уходит. Из квартиры послышался визгливый смех, быстро прервавшийся. Воображение мгновенно нарисовало картину: Глеб рассказывает своей статус-кво какую-нибудь байку про наши концерты в девяностые (родительская квартира его всегда настраивала на мелодраматичные чувства и воспоминания), а она, не обладая особым умом (и ничем, собственно, особым не обладая), заливается смехом. Юля выглядывает из кухни, с отвращением скривив лицо, и Глеб тут же прерывает свою девушку, отворачивается, пряча раздражение и недовольство самим собой. Да чего прятать-то, сказал бы, что сам себе уже противен, мы бы поддержали. Ответили бы, что нам ты тоже надоел. Зачем пыжиться дома и строить из себя что-то, когда мы знаем тебя, как облупленного? Бросаю вниз бычок под ноги прохожим. Я (в отличие от брата) вырос из того возраста, когда ведешь себя как дурак и не стесняешься этого – из детства вырос. Кажется, это основная причина отсутствия музыки в моей жизни. Достаю ещё сигарету. На кухне спрятаться не получится (да и не буду я там прятаться, как будто женщин там мало), сидеть с братом и его ненаглядной тем более не хочется. Немного холодно. Зажигалка вспыхивает высоким огнем. Ругнувшись сквозь зубы, я отдергиваюсь от пламени. Уменьшаю его длину, прикуриваю. Хмыкаю, вспоминая, что Глеб так однажды едва брови себе не спалил. Пить надо было меньше. Или он тогда не только пил?.. В любом случае, отбросить зажигалку и заорать дурным голосом было излишним, хотя, конечно же, очень смешным со стороны. «Вадик, дай зажигалку», - растягивая слова, произносил он тогда, неловко целуя меня в висок в благодарность за то, что я отдал ему свою сигарету. Опускаю начавшие было подниматься уголки губ. Потом все нежности кончились, и это тело сначала обнималось с фарфоровым другом, а потом лежало и стонало. Поэтому теперь я стараюсь не брать трубку, когда Глеб мне звонит посреди ночи и просится переночевать. Хотя последний раз он звонил очень давно… К кому он едет, когда чувствует, что его размазало и оставаться одному страшно? Наверняка к Снэйку. Хотя нет. Тот бы не стал возиться, выставил бы из дома, или же наорал бы. Нашел бы, чем усугубить страдания (и правильно бы сделал). К Валере? Возможно. Скорее всего, к нему. Костю я даже не рассматриваю. Тот слишком мягкий, с ним неинтересно будет, не получится устроить спор с взаимными оскорблениями и язвительными насмешками, которые забудутся к утру. О, это Глеб любит. Он не понимает, что за это должно быть стыдно, и что он ведет себя как мудак. Ещё одна сигарета летит вниз, ещё одну я неторопливо достаю из пачки. Я тоже неидеален. Хотя бы потому, что тянул его на себе столько времени. В ответ получил только полнейшее игнорирование меня и смешные упоминания в интервью, где Глеб строит свои ответы на наших различиях. Его стремление завуалировано показать себя виктимом порой умиляет. На людях он жертва, а в кругу семьи жертвами оказываемся мы. Жертвами его характера, манеры поведения. Опять же (возможно) виноват я: надо было в детстве меньше заботиться о Глебе и почаще учить жизни. Словами до него не доходит, соответственно, остаются кулаки. Но уже поздно. Главное – перетерпеть один вечер. Не вступать с ним в спор, не учить жизни, не высказывать претензии. Как будто вечер – это так много. Балконная дверь за моей спиной тихо открылась. Дочка окончательно загрустила и решила постоять со мной?.. Я поворачиваю голову. О Господи. - Тебя мама к столу зовет, - тихо произносит Глеб, уставившись на меня размазанным взглядом. Этот взгляд не меняется. Он никогда не станет острым. - Иду, - кидаю сигарету вниз. - Чего меня курить не позвал? – он не спешит разворачиваться и уходить с балкона. Стоит в своей мятой футболке, руки покрылись гусиной кожей. Тебе, смотрю, всё хуже от твоего образа жизни. Мерзнешь сильнее остальных, выглядишь постоянно больным. Шмыгает носом. - Ты не маленький, чтобы тебя везде за ручку водить. Хотел бы курить - пришел, - отвечаю ему, стараясь сохранить голос холодно-отстраненным, не допустить и нотки недовольства. Иначе начнется… - Пошли, раз нас ждут. Делаю шаг, и Глеб пропускает меня. На диване сидит его девушка, Яна окончательно обосновалась на кухне с Юлей и мамой, и покидать они её всё ещё не намерены. Стол в процессе, никто не собирается сейчас за него садиться. Оглядываюсь. Глеб упорно мерзнет на балконе. Сажусь на стул так, чтобы сидящие на диване могли лишь созерцать мою спину, нахожу на столе пульт, включаю телевизор и смотрю на меняющуюся картинку, не слыша и не видя, что она показывает до тех пор, пока семья не собирается за столом.