На пепелище

Разрушенный город пахнет пеплом и порохом. Кому знать об этом, как не тебе, падший бог со всполохами пламени в мертвых глазах? Кому знать об этом, как не тебе, выцветшая девочка мертвой столицы? Разрушенный дом разит смертью и жутко веет с севера гнилью, заполоняют небо грозовые тучи и, кажется, начинается дождь. — Ртутные дожди, — говорит девочка. — Здесь не случаются. А если и разрушил мой дом этот самый дождь, то виноват конечно же будешь ты. Потому, что ты принес его с собой. Не из ртути ли этот? Вопреки предположениям, дождь совершенно обычный — жутко холодный и промозглый. Девочка прячет лицо в маленьких бледный ладонях, а падший бог смеется почти охрипло и простуженно. Только в хребте предательски щемят чужие кости и рвут кожу растрескавшиеся ребра. — Дожди не моя специальность, — говорит он почти жалостливо и взрывается хриплым кашлем. — Боги не болеют, разве нет? — спрашивает девочка с бесцветными глазами и жутко яркими волосами. — Падший — не бог. Она утешает почти по-детски — гладит чужие ладони и смотрит прямо в глаза, шепча что-то, сеющее надежду. Только вот там нет ничего. Ни в ее словах, ни в чужих глазах. Переливаются всеми цветами лживые слезы отчаяния на детских щеках. Выцветшая девочка плачет за бога, которому плакать никак нельзя, даже упав с неба, даже с десяти небес. — Падать больно? — Обидно. Дождь заканчивается вместе со слезами и она лишь дрожит от странных слишком цветных чувств. Девочка трет щеки, на пальцах остается вода — то ли от слез, то ли от дождя. Молчит испуганная и невероятно яркая. И в чертовом сером сотни кислотных оттенков видит. — Прощай, — говорит он. — Таким, как я, тут нечего делать. И он уходит. А бежать за ним нет сил. Девочка остается ни с чем. Лишь на губах чернеет сажа — прощальный поцелуй падшего бога пламени.