Aversion

Мне нравится, как ее майка скользит по телу. Это завораживает. Мне нравятся изгибы ее тела, выпирающие ребра и чуть загорелая кожа. Она всегда прекрасна, каждый сантиметр идеального тела, на уход которого она отводит не менее трех часов в день. Все происходит по четко выверенной схеме, я люблю профессионалок, все должно происходить именно так, как я этого хочу, потому что я — их клиент. В этом нет ничего зазорного, мы просто обмениваемся тем, что нужно каждому из нас. - Не торопись. И она не торопится. Я не смотрю ей в глаза, потому что они только отвлекают. Я в предвкушении — это хорошее состояние, лучшее состояние, но еще лучше будет потом, когда все мысли исчезнут, и я буду чувствовать только ее: горячую, мокрую, изящную. И это все, что мне нужно. Она всегда разная; по моему желанию это может быть блондинка, брюнетка или рыжая. Азиатка, американка, афроамериканка, русская, француженка. Кстати, больше всего я люблю афроамериканок. У них обычно пухлые губы, их приятнее всего чувствовать на собственном члене, они действительно умеют хорошо отсасывать. В общем, в этом плане мне нравится разнообразие. Если не вносить в свою жизнь красок и впечатлений, то какой тогда смысл жить? - Брендон. Нет ответа. - Брееееендооон. Зачем? - Это я. Я тебе звоню. Твою мать. Я знаю. Знаю, что тебя опять бросили, знаю, что ты очень доверчивая, тебя настолько легко одурачить, мужики просто пользуются твоей наивностью. Внезапная. И что ты от меня хочешь? Выкидывать из головы пока что получается, есть то, что хорошо отвлекает. Есть работа, есть квартира, куда я вернусь вечером. Есть случайные темные ночи, томные вздохи и закоулки. Женские бедра, обтянутые сеткой колготок. Они дешевые, что странно, со стороны она… Элизабет? О, неважно. Она выглядит достойно, как любая успешная женщина. Только вот ей уже скоро будет тридцать, а мужика так и нет. И колготки из синтетики. А еще мне нравится их запах. У каждой — свой, неповторимый. От нее пахнет чем-то золотым, таким легким и дерзким, как шампанское. Оно приятно кружит голову, но этого все равно не достаточно. Всегда недостаточно. На прощание улыбка на припухших губах и невзначай положенная в карман маленькая белая бумажка. Мыслей в голове опять нет, и я, шествуя по ночному городу и улыбаясь, выбрасываю ее номер телефона в ближайшую урну. Хочется спать. На сегодня мой день закончен. А, нет. С сегодняшнего дня все начнется. Вот она: девочка, маленькая принцесса, добрая ласточка, милая Сесилия. Ситуация донельзя нелепая, хочется провалиться сквозь землю, в руках бита, а напротив она, голая. Недовольная. Я злюсь. Я чувствую, как волны злобы наполняют тело, так, что я готов наорать на нее. Какого хрена, Сесилия?! Какого... А потом она смеется, и я разрешаю ей пожить у себя. «Ладно», - думаю я, - «Это ненадолго. В конце концов, я не могу ее прогнать. Через несколько дней она уйдет». Мне нравится ночной Нью-Йорк за спектр его ярких красок и возможностей, что открываются именно в это время суток. Прохлада, зыбкие отражения в витринах, полное спокойствие. Жажда одновременно. Прогуливаясь по широким улицам, засунув руки в карманы, я чувствую, что могу все. Можно притвориться царем, и никто не помешает этому. Каблуки туфель стучат по идеальной поверхности, отмеряя шаги, отмеряя расстояние, которое нужно, чтобы добраться от любовника к дому. Наскоро закутаться в шелковой ткани платка, понурив взор, будто безмолвно оправдываясь. Отмеряя жизнь?.. Мне же торопиться некуда. Я — первый среди многих, кто чувствует себя свободным этой ночью, освобожденным от надобности оправдываться в каждом своем шаге, вольным делать то, что захочу. Иногда можно почувствовать, будто идешь сквозь время, настолько быстро едут машины где-то сбоку, и доносится клубная музыка, которая просто бьет по ушам, невольно выхватывая мысли, какими бы они не были, из головы. Кажется, этот город настолько огромный, что я никогда не смогу пройти все улицы до конца. Да, все начинается с нее. Я знаю, что больше ничего не будет, как прежде. Можно откладывать что-то на дальнюю полку, можно возиться с уборкой стерильного пространства, там, где даже никакой пыли, по сути, быть не может. Можно ходить на вечеринки по случаю дня рождения, когда всего несколько дней назад кто-то умер. Зачем, в конце концов, показывают эту гнусную рекламу под Рождество, где вся семейка сидит за большим столом с идеальным убранством вокруг, у всех на лицах эти образцовые улыбки, будто так — нужно, правильно. Зачем, если за витриной магазина с техникой стоят двое бездомных детей, глазеющих через стекло на эту идиллию? Я еще пытаюсь сохранить спокойствие, но мне все сложнее. Количество слов «прости меня», «я так сильно тебя люблю» переваливает за то, что... в этом доме когда-нибудь говорили что-то подобное? Сесилия, перестань. Перестань. Я чувствую, как трещина покрывает все мое существование до этого, я чувствую, как все летит к чертям. Я пытаюсь стать нормальным. Я пытаюсь стать нормальным для тебя, Сесилия. Я искренне не хочу, чтобы все полетело к чертям. С твоим появлением я, наконец, почувствовал, насколько я был одиноким до этого. С твоим появлением я чувствую себя жалким, потому что не знаю, как оправдаться, и мне не выносима та мысль, что я, мужик, которому уже под сорок, начинаю задумываться над всем этим только сейчас. Скажи, Сесилия, может, это просто кризис среднего возраста? Но это, впрочем, всего лишь еще одно жалкое оправдание. Ты права. Я выкинул эти чертовы кассеты, журналы за последние восемь лет, я выкинул все из жизни, и, знаешь, мне даже стало легче на какое-то время. Будто бы я убил кого-то, а сейчас выбросил это тело, закопал. Я попытаюсь построить нормальные отношения, как и должно быть. Может быть, я убил что-то в себе. Но ведь только жертвуя, можно чего-то добиться, да? Я пытаюсь стать нормальным, но никакой разницы. Все равно все летит к чертям. Скажи, Сесилия, ты веришь в судьбу? И, вроде бы, извиняться должен я. Но извиняешься опять ты. Ты все время перед всеми извиняешься, но, в конце концов, что ты сделала? Я не люблю этих тупых сентиментальностей, но, возможно, мне просто следовало тебя обнять и сказать, что никто не виноват. К черту. Если спросить меня, что произошло в этот день, я вряд ли отвечу. Нет, что-то, наверное, все-таки произошло, раз этот день снится мне в кошмарах каждую... пятницу. Каждую пятницу я чувствую то, о чем хотел бы забыть, вырезать из памяти навсегда, как действительно плохой сон, никак не граничащий с реальностью. Который не стал причиной развитого когнитивного диссонанса, который, подобно мелкой паразитирующей твари, поселился внутри организма, и ты чувствуешь его не только как дешевые драматические муки и страдания, а реальную физическую боль. Вернее, не боль. Вы когда-нибудь чувствовали, что внутри вас паразитирующий организм? Бесформенный, но склизкий. Вряд ли. Неприятно, верно? Я прекрасно помню то состояние. Что мне снова нечего терять. Я вновь шествую по ночному Нью-Йорку, этому источнику нескончаемой жизни и красок, неоновых вывесок, блестящих глаз и громкой музыки. Все это — внутри меня, все это вокруг меня. Кажется, я решил, чего я хочу. Сказать людям правду, показать им их «идеальный» мир, где живут такие, как я. - Привет. Вновь глаза, в которых таится интерес с завуалированной пошлостью. - Привет, - отвечаю я. Она смотрит на меня, внимая каждому слову, будто какому-то откровению. Я спрашиваю прямо, я подкупающе улыбаюсь. Всего чуть-чуть, но ей этого достаточно. Она слушает так, будто я рассказываю ей о ее божественной красоте и клянусь в вечной любви. Вместо этого — два пальца, проходящие по внутренней стороне бедра под ее коротенькой юбочкой, оттягивающие трусики. Она глотает губами воздух, и они все еще приоткрыты, я чувствую, как мурашки начинают разливаться волной по ее телу, светлые волоски на руках приподнимаются маленькими рядами под мою диктовку. И я смотрю прямо в ее распахнутые глаза, где зрачки уже начинают приобретать вид больших черных кругов, чуть ли не заполняя собой всю радужку. Я демонстративно кладу эти два пальца в рот, чуть касаясь их кончиком языка и облизывая. Она наклоняется ко мне чуть ближе, когда я говорю ей о том, что с удовольствием бы кончил ей в лицо. Да, что-то определенно говорит ей, что я безумец, но она все равно продолжает. - Ну что, детка? - Я... хотела взять выпить. Прерывает нас, как видно, ее дружок. Высокий, лысый, с густой щетиной. Сразу понятно, что она с ним только из-за денег. Или, может, ей нравится его большой член? Он считает меня забавным. Когда я начинаю напрямую заявлять цель своего завязанного разговора с его «деткой», он вначале смеется. Впрочем, это не совсем правда, если сказать, что моя цель — склеить эту барышню для секса. Потом, когда я подношу руку к его носу, он ругается, сразу же отскакивает, как ошарашенный. Она уводит его от греха подальше, то есть, от меня. Я же, в свою очередь, откровенно смеюсь им в лицо. Какие они забавные. Потом я выхожу из бара. И меня бьют. В живот, и, когда я падаю, по лицу. Начинаю сворачиваться пополам — удар по лицу и снова ногой в живот. И любезный плевок в лицо на прощание. На моих губах улыбка. Улыбка, потому что это все, чего я хотел. Улыбка, которая исчезает под накатывающим ужасом от осознания. В глазах темнеет, я чувствую тошноту, но, пересиливая себя, все же встаю. Подонок, даже не сломал ничего толком. Мне нравится ощущение боли и оргазма одновременно. На самом деле, в голове мыслей куда больше, чем вообще может быть. И, что самое удивительное, все они — не мои. Я — Брендон Салливан, я люблю женские тела, потому что они прекрасны. Я люблю женскую грудь, эти запахи, как проекция всего, в чем они живут, кем они являются. Мне нравится ощущение гибкого тела под собой, быстрое движение внутри них, которое всегда растворяется в вечности, мне нравятся их стоны, мне нравится секс. Секс — это лучшее, что может существовать на этой гребаной планете. Мы такие, какие мы есть, полуживотные, полуживые, мы — куски дерьма, по большому счету, но все это неважно, когда ты чувствуешь себя королем. Ночью ты можешь раствориться, днем все возвращается. Я не хочу знать, как я сейчас выгляжу, это в любом случае ужасно. Но мне плевать. Тогда отчего внутри такое чувство нарастающего волнения?.. Сесилия. Я еду до дома слишком долго, настолько, что мне хватает времени пережить ровно тридцать восемь вариаций будущего. И не одна из них не является действительностью. Действительность всегда, черт возьми, оказывается... другой. Я вижу на полу своей ванной с идеально белым кафелем в идеально белой ночнушке своего белого ангелочка. Перепачканного в крови. Я держу ее, не зная, дышит она или нет, потому что только мое сердце бьет прямо по ушам, трясущиеся пальцы находят запястье, где, кажется, уже чувствуется мясо, где не чувствуется пульса, откуда льется теплая кровь. Сколько?.. Мои окровавленные руки пытаются привести ее в сознание. Я не хочу понимать того, что она умерла. Я просто не могу этого понять. Я никогда не молился до этого, потому что считал, что я не имею на это права. Я боялся Бога. Сейчас я повторяю молитву ежесекундно. Я набираю номер скорой и молюсь, чтобы ты выжила. Пожалуйста. Просто. Живи. И сотни тысяч обещаний ей, которая хочет уйти от меня, что все будет хорошо, что у нас будет жизнь, теперь — только вместе. Походы в парк, куда угодно, за идиотскими шляпками, дни рождения... Только не уходи от меня. И она не уходит. Я боялся говорить об этом. Всегда. Признавать то, что вижу, но меня услышали. Я не знаю причины, но я благодарен. Селилия, скажи, ты хотела пожертвовать собой? Почему ты... - Брендон. Ты идиот.