I'm in here

Лето в этом году чрезвычайно жаркое. Даже в густом лесу, куда солнечные лучи редко проникают сквозь высокие раскидистые сосны и ели, стоит невыносимая духота. Лицо блестит от пота, капельки которого медленно стекают со лба по вискам и исчезают в волосах, заплетенных в привычную косу. Старая охотничья куртка отца повязана вокруг пояса; колчан со стрелами прижимает промокшую футболку к спине, а из сумки торчат несколько подстреленных индеек: для меня и Пита, Сей и Хеймитча. Время идет, и мы движемся вместе с ним. Как и все остальные, мы потихоньку возвращаемся к прежней жизни. Я охочусь. Хеймитч пьет, пытаясь забыть все призраки прошлого пока не кончается алкоголь. В тяжелые трезвые дни он с мученическим видом выходит на улицу и приглядывает за гусями в ожидании следующего поезда с выпивкой. Пит печет, снабжая дистрикт свежим хлебом, и ухаживает за примулами, разросшимися под окнами нашего дома. Прохожу мимо места, где пять лет назад стоял высокий забор, некогда четко определявший границу Двенадцатого. Сейчас здесь раскинулось поле, радуя глаз разноцветным ковром травы и диких цветов. Чуть дальше – луговина, вновь вернувшая свою красоту и великолепие. Маленькие ребятишки часто играют здесь, весело смеясь и визжа. Редко кто вспоминает, что она стала местом упокоения доброй половины жителей во время революции. Но только не я. Все эти люди погибли по моей вине, и этот груз будет висеть на моей совести до самой смерти. Уже поздно просить прощения, но это все о чем я думаю каждый раз, проходя мимо кладбища. Их могилы почти никто не навещает: родственники либо мертвы, либо предпочли не возвращаться в Двенадцатый, где от их прежней жизни остались лишь пепел и боль. Однако есть те, кто нашли в себе силы вернуться. Да их мало – всего несколько сотен - , но этого было достаточно, чтобы зародиться новой жизни. Ветер развеял прах былого Дистрикта, солнце осушило наши слезы, а дождь возродил землю. Работа здесь идет полным ходом. За прошедшие четыре года после революции удалось восстановить почти все дома, а так же построить новый крытый рынок и Дом правосудия. Шахты закрыты навсегда. Большинство мужчин теперь трудятся на стройке медицинского центра, который собираются открыть через пару лет. Теперь жены не сидят дома в страхе, гадая, вернется ли муж с работы, а воспитывают детей да ведут хозяйство. С голодом покончено, Игры отменены – теперь люди наконец-то могут жить нормальной жизнью. Возможно, и я когда-нибудь смогу сделать тоже самое. Срезав через луговину, я быстро достигаю города, где рабочий день находится в самом разгаре. Повсюду слышны стуки молотков и рев пил, смешанные с голосами прохожих и работников. Том, старый приятель Гейла по шахте, а теперь возглавляющий строительный отряд, здоровается и весело машет мне рукой, оторвавшись от работы. Я машу в ответ, смущенно улыбаясь. Мне бывает крайне неловко, когда люди приветствуют меня на улице. После всего, что было, мне хочется стать невидимкой или превратиться в чью-нибудь тень. Но Том другое дело: он друг. Благодаря ему Пит смог восстановить пекарню. Мы иногда приглашаем его с женой на ужин, на что Хеймитч в шутку надувает губы. Мол, теперь мы предпочитаем ему, старику, компанию молодой пары. Но я знаю, что в душе он рад этому: мы двигаемся дальше и пытаемся быть нормальными, что в нашем случае бывает крайне трудно делать. Как-то Том спросил меня о Гейле: где он, чем занимается, а я растерялась. Я не видела его со дня казни Сноу, а он так и не дал о себе знать за все это время. Сей говорит, что Гейл изредка мелькает в телевизоре, однако я пропускаю ее слова мимо ушей. Да, мне иногда не хватает его, но воспоминания о сотне парашютах, убивших Прим и многих других, и неугасающая боль от ее потери все же сильнее. Добравшись до дома Сальной Сей, я по привычке стучусь, а потом, спохватившись, смело захожу в дом. Хозяйка встречает меня на кухне, обнимает и благодарит за индейку, а ее десятилетняя внучка весело жужжит вокруг нас, пересказывая последние новости. Мне нравится эта девчушка: порой она напоминает мне Прим. Я часто вижу в ее голубых глазах отражение и доброту сестры, слышу знакомый радостный смех и ищу утешения в ее мимолетных объятиях. Сей уговаривает меня задержаться на обед, но я отказываюсь, ссылаясь на то, что дома меня ждет Пит. Старушка расплывается в улыбке: - Тогда, думаю, тебе стоит поторопиться. Но по пути домой, мне все же приходится сделать небольшой крюк: заскочить к Хеймитчу, чтобы отдать его часть добычи. Однако я нахожу бывшего ментора пьяным в стельку, не реагирующим ни на что. Есть вещи, которые никогда не меняются. Приходится оставить индейку на столе и понадеяться, что он найдет ее прежде, чем та испортится. Спешу в наш с Питом дом. Это до сих пор звучит странно для меня: мы стали жить вместе совсем недавно. Довольно много времени понадобилось нам, чтобы снова сблизиться. Но это не значит, что мы теперь пара. Пережив многое, мы буквально собирали себя по кусочкам после окончания революции: заново узнавали друг друга, учились бороться с плохими воспоминаниями и болью. Пит часто оставался у меня на ночь, спасая от кошмаров и утирая слезы робкими поцелуями. Просто однажды я попросила его остаться насовсем. Я поняла, что просто не смогу выжить без него. Как и много лет назад, Пит дал мне надежду. Я видела, как он усердно и успешно сражается сам с собой, пытается вернуться к нормальной жизни. И если он смог, то смогу и я. Но бывают и темные дни, когда воспоминания оказываются сильнее нас. В такие моменты, Пит крепко сжимает спинку стула и ждет пока все пройдет, а я цепляюсь за него как за соломинку, ведь он – все, что у меня осталось. Дверь еле слышно хлопает, стоит мне зайти в дом. Его прохлада легко обвивает тело, принося чувство облегчения, а воздух радует приятным ароматом корицы и свежего хлеба. Значит, Пит уже вернулся из пекарни, захватив с собой к ужину вкусную выпечку. Мне останется только приготовить индейку и наслаждаться очередным спокойным вечером. Снимаю с пояса отцовскую куртку и бережно вешаю ее на крючок, попутно смахивая со лба пот. - Пит! – зову я, проходя по коридору. Мне нравится наша новая игра: встречать друг друга дома и спрашивать, как прошел день. Сегодня я поведаю ему о своем походе в лес, жаре, пьяном Хеймитче, Сей и ее внучке, а он расскажет мне все новости, которые услышал от посетителей в пекарне. Все лучше, чем говорить о кошмарах, боли и мертвецах. Я нахожу его на кухне. Оперевшись руками о столешницу, Пит стоит неподвижно посередине комнаты. Его голова опущена вниз, но я вижу, как плотно сжаты его губы и нахмурены брови. Сердце с грохотом падает вниз. Приступ. Снова. Последний был около года назад. Хотя это вряд ли можно считать таковым. Это было скорее наваждением: момент, когда все неприятные воспоминания вдруг вышли на первый план. Главное не поддаваться им. И как в прошлый раз, я спешу к напарнику, намереваясь крепко обнять, прижать к себе и помочь прогнать тьму. Мои руки обвивают его талию, и я чувствую, как по напряженному телу проходит крупная дрожь. Он буквально цепенеет от страха: я слышу, как его сердце гулко бьется о ребра. «Не отпускать!» - повторяю я про себя, словно мантру. Я не могу потерять своего мальчика с хлебом. Не сейчас, когда у меня не осталось никого, кроме него. Медленно, будто каждое движение приносит новую боль, Пит поворачивает голову в мою сторону, и я замираю, встретившись с холодом его глаз. Осознание того, что слишком поздно приходит ко мне только тогда, когда его пальцы смыкаются на моей шее. Боль ослепляет, превращая в раненное животное, что отчаянно пытается вырваться из капкана. Руки пробуют разжать его стальную хватку, а тело извивается, нарушая баланс и отвлекая хищника. На секунду мне кажется, что это работает: давление слегка ослабевает, и мне удается сделать маленький вдох. Но переродок внутри Пита спешит развеять этот мираж, отталкивая меня к стене и крепко прижимая к ней. Боль вспыхивает в затылке и мгновенно растекается по всему позвоночнику. Зверь в ловушке: теперь не осталось ни единого шанса на спасение. Его пальцы еще сильнее сдавливают горло, а черные глаза, полные гнева и ненависти, впились в мои. Я, словно рыба, пытаюсь поймать хоть немного воздуха, но не могу. Еще минута, и я умру. - Китнисс! Голос далекий и ненастоящий. Так звал Пит, который любил меня. Я различаю беспокойство, разбавленное нотками нежности и заботы. - Китнисс! Хочу откликнуться, но воздуха нет. Я задыхаюсь. Я горю. - Китнисс! Разве так приходит смерть? Окутывает жертву сладкой иллюзией и заманивает в свои владения? Если да, то я не боюсь. Лишь закрываю глаза, отгораживаясь от холода и ненависти Пита, в ожидании спасительного забвения. - Китнисс! Но почему я горю? Почему до сих пор слышу его голос? Почему не умираю? - Китнисс! Снова открываю глаза и встречаюсь с голубыми. Я еще жива. Или ад теперь выглядит так. - Китнисс, - окликает Пит. Слышу в его голосе волнение и заботу. - Это просто кошмар. Плохой сон. Ты здесь, со мной. Кошмар? Всего лишь кошмар? Значит никакого приступа не было? Рассеянно наблюдаю, как напарник освобождает меня из тесного плена огромного одеяла, в котором, судя по всему, я запуталась, когда ворочалась и брыкалась во сне. Из глаз начинают бежать слезы. - Ты со мной? – хриплю, шмыгая носом. - Всегда, - шепчет Пит, обнимая и прижимая к себе. Его губы оставляют легкий поцелуй на моем виске, пока он бережно стирает дорожки слез с моих щек. Я изворачиваюсь в его объятиях и, ухватившись за его затылок, сама льну к губам Пита. Он удивлен, но все же отвечает мне. Сильные руки поддерживают меня за спину, медленно поглаживая. Революция закончилась четыре года назад. Пит здесь. Он не ненавидит меня. Это был просто кошмар. Только слишком реальный. Мы отрываемся друг от друга, когда в легких заканчивается воздух. Голубые глаза следят за мной, и меня накрывает вторая волна. - Что с тобой? - взволнованно спрашивает парень, пока я прижимаю ладонь ко рту, сдерживая рвущиеся наружу рыдания и всхлипы. Я лишь качаю головой. Не могу же я сказать, что сегодня он убил меня во сне, и как я испугалась, когда подумала, что потеряла его. - Это просто сон, - повторяет напарник, прижимая к своей груди. А потом снова целует. Нежно. Ласково. Но мне мало этого. Я цепляюсь за него как за единственный источник воды в пустыне. Жадно. Безумно. Доказываю мертвым Сноу и Койн, что их план никогда не будет осуществлен. Доказываю себе, что мальчик с хлебом спасен. Меня бросает то в холод, то в жар, а дыхание сбивается. Мои губы не могут отпустить его. Одна моя рука обхватывает его за затылок, а вторая крепко сжимает несколько светлых прядей в своем кулачке. Он нужен мне. Снова ощущаю то чувство голода, что овладело мною много лет назад на берегу. Оно мучает и одновременно сводит с ума. Так, что поцелуев оказывается недостаточно: они, наоборот, лишь сильнее скручивают живот в тугой узел. Сердце бешено стучит в висках, а тишина ночи нарушается нашим рваным и громким дыханием. Не знаю почему, но я вдруг становлюсь смелой: откидываюсь назад, на свою подушку, и тяну Пита за собой, вынуждая его нависнуть надо мной. Он растерян и застигнут врасплох; я не даю ему опомниться - снова целую. Ощущение тяжести его тела отдается легкой дрожью где- то внутри, но стоит мне немного выгнуть спину и прижаться к нему вплотную, как что-то сравнимое с удовольствием приходит на смену голоду. И губы Пита, сместившиеся на мою шею, только распаляют его. Его дыхание щекочет и зачаровывает меня. Я не смущаюсь, когда он оголяет мое плечо и пробегается пальцами от щеки до груди, срывая с моих губ шумный выдох. А потом еще один и еще. Это похоже на морфий; что-то нереальное, одурманивающее и жутко приятное. И я отдаюсь этим ощущениям, чувствуя себя снова живой. Разум возвращается ко мне, когда Пит медленно задирает мою ночнушку вверх и устраивается у меня между ног. Эти новые ощущения заставляют меня напрячься и затаить дыхание. - Китнисс? - хрипло спрашивает Пит, тоже замирая. Его глаза находят мои и пристально вглядываются в них, ища сомнения и моля о разрешении. Но у меня нет причин для отказа: он - все, что у меня есть и все, что мне нужно. Кровь приливает к щекам, и я тянусь за очередным поцелуем, крепко сжимая его в объятиях и концентрируясь на приятных ощущениях внизу живота и тепле его тела. Я знаю, что когда-нибудь это все равно бы произошло. Знаю, что это всего лишь очередной шаг вперед, потому что впервые со дня смерти отца, я чувствую себя счастливой и живой. Благодаря Питу. И каждое наше движение, вздох или стон - доказательство того, что жизнь продолжается, несмотря на воспоминания, боль и утраты, и надежда, что все у нас получится и будет хорошо. Поэтому, когда мы, не размыкая объятий, лежим уставшие, и Пит спрашивает меня: - Ты любишь меня. Правда или ложь? Я говорю ему: - Правда.