Once bitten, twice shy

У них нет ничего общего, кроме разбитого сердца, о котором Блейн может сокрушаться часами, а Себастиан не говорит ни слова. Блейн несдержанный. Особенно поначалу, когда приходится забывать столько всего, перевозить в незнакомую квартиру чемоданы, делать вид, что не раскалываешься на части, когда чужая рука помогает тебе стряхнуть снежинки с плеч и рукавов на пороге. Себастиан хладнокровный. Всегда. Когда встречает Блейна в аэропорту, когда тащится по сугробам с этими его чемоданами, когда смотрит на Блейна в прихожей и про себя отмечает, что глаза у него чужого цвета, и что весь он такой растоптанный и виноватый, и что теперь будет жить здесь, потому что жалко. Непонятно, себя или Себастиана, но жалко до горечи во рту. * Блейн начинает с того, что пытается сделать их дом уютным. Смахивает пыль с полок, готовит завтраки, развешивает вещи в общем шкафу. Со стороны это выглядит очень по-семейному. До тех пор, пока Блейн не начинает болезненно вздыхать, сминая рубашки на цветных вешалках. Себастиан знает, что Курт не вернется, и делает вид, что не слышит, как имя того раз от раза соскакивает с губ Блейна и гаснет в воздухе. — Курт ненавидит кожаные кресла, — на входе в гостиную замечает Блейн и не замечает, что вслух. Хантер кожаные кресла обожает, но Себастиан вроде как не помнит об этом, скрипит зубами, говорит: «Посиди здесь, я принесу кофе». Блейн никак не может привыкнуть к раздражающему треску, потому что в их с Куртом квартире все кресла были мягкими. Себастиан бьет кулаком по столешнице, потому что все-таки не забыл. * Они оба рады, что не любят друг друга. Блейну не приходится притворяться, что он ревнует Себастиана. Себастиану вовсе не нужно говорить Блейну, какой он красивый сегодня, какой он красивый всегда. Блейн сидит на кухне допоздна и шепотом рассказывает что-то, отчего его плечи и лицо каменеют. Что-то про Курта. Снова про Курта. — Я ведь даже почти не был знаком с тем парнем. Себастиан только слушает. Иногда закатывает глаза, иногда сводит брови, иногда на секунду забывается, заламывая руки от новой, совершенно непонятной тяжести в груди — он все еще слишком много помнит. — Зря Курт отдал мне свое сердце на прошлое Рождество, — Блейн привычно вздыхает, а Себастиан фыркает так громко, что у них еще долго звенит в ушах. — Чепуха, Андерсон. Пройдет. Забудешь. * Блейн все еще любит Курта. Не мечтает сжечь его машину, не желает смерти в каждой мысли. Все, чего хочет Блейн — вернуться и быть принятым. Блейну всегда тоскливо и неспокойно. В отличие от Себастиана, который почти ежедневно складывает в стол письма с проклятиями и гладит рубец над бровью (они все-таки подрались в последнюю встречу, пока этот ублюдок не свалил к беременной подружке). Хантер вообще не был учтивым кавалером. * Блейн набирает номер и сбрасывает. Руки дрожат, а колени подкашиваются. — Ты бы простил измену? — спрашивает он за ужином. Себастиан усмехается, потому что простил не одну, и запивает свое «нет» вишневым соком под очередной тяжелый выдох Блейна. — Я бы тоже. И Курт тоже, я знаю. * Они ничего друг другу не должны, разве что вымытую посуду и редкие вечерние посиделки, если на улице слишком холодно. — Ты его любишь? — голова Блейна ложится на Себастиану на плечо. Оба не чувствуют ничего. Себастиан отмахивается, хватаясь за пульт от телевизора. — Любишь, — Блейн утвердительно кивает, заверяя:— Ты простишь его. — Что-то Хаммел тебя прощать не торопится. Когда из ванной комнаты доносится шум воды, Себастиан знает, что если Блейн в чем-то и купается сейчас, так это в собственных слезах. Теперь они чувствуют по отдельности. Блейн — боль, Себастиан — что-то напоминающее стыд. * До Рождества остается неделя. Блейн просит притащить коробку с украшениями из подвала, помочь с гирляндами над камином, сделать хоть что-нибудь, хотя бы подняться с дивана. Пальцы Блейна путаются в погасших с прошлого года огоньках. — Ты веришь в рождественские чудеса? — Держи, пожалуйста, этот гвоздь, пока я не отбил нам пальцы. Блейн пожимает плечами, смешно жмурясь от стука молотка, за которым едва удается различить звонок телефона. * Курт прижимает трубку к уху: «Приезжай на Рождество». Блейн носится по квартире, как ужаленный, растерянно смотрит по сторонам. Себастиан презрительно щурится: — Он звонил? Глаза Блейна бегают и блестят. — Да, а он? — А он — нет, — разводит руками Себастиан. — Когда самолет? Блейн поджимает губы, обиженно, по-детски. Блейн говорит: — Я что, похож на идиота? Взгляд Блейна говорит: «Очень». Порванная мишура в трясущихся руках Блейна говорит: «Еще как». — Брось, Андерсон, — говорит Себастиан, и как всегда оказывается прав, потому что уже через четыре дня сам собирает чемоданы, в то время как Блейн лихорадочно меняет рубашки, но в итоге останавливается на идиотском красном свитере, сливающемся с щеками. — Будь осторожен. Предохраняйтесь. Блейн смеется, наматывая шарф на лицо. — Хорошо, пап. — Позвони, когда долетишь. — Позвони, когда он позвонит. Себастиан соглашается, сжимая в кулак заведенную за спину руку. Вообще-то Хантер не звонил ему даже, когда они были вместе. Но Блейну совсем необязательно знать. Лучше Блейну вообще не знать, что существует кто-то, кроме Курта. Кто-то, кто не прощает и уж тем более не просит прощения. Кто-то, кто ну самый настоящий подонок. * В квартире без Блейна совсем тихо. Если он не звонит и не рассказывает, захлебываясь, о том, что в Нью-Йорке снежно, что у них дома елка до самого потолка с красными лентами на ветках, что он научил Курта кататься на коньках, что это лучшее Рождество, что он чувствует себя счастливым и завершенным, что Себастиан тоже будет, что Рождество — для чудес, и по-другому ни за что не бывает. Себастиан улыбается, хоть и советует Блейну пойти туда же, куда и засунуть это слащавое дерьмо. У него дома нет никакой елки, а ненавистные гирлянды, которые они успели прибить к стене, перегорели. Себастиан заранее ненавидит Рождество, телефон у себя в ладони, Андерсона, который забил ему голову любовной ерундой и теперь наверняка сидит своей задницей в мягком кресле и пьет приторный кофе. Последнее ядовитое письмо с шелестом приземляется поверх других. Звонок в дверь раздается следом.