Откровение

Уже несколько минут я держал в руках желтоватый конверт. Никакой печати, никаких надписей и пометок, нет даже моего имени, означавшего, что эта вещица предназначалась мне. Адвокат Нельсон сказал, что конверт был вложен в завещание и передавался лично мне в руки. Жалкий трясущийся старикашка, до дрожи в коленках боялся герцога и явно радовался, что сам уже слишком стар для него. Хмыкнув, я достал из стола канцелярский нож и разрезал бумагу. С чего бы это старый хрыч мне писал? Он никогда не питал ко мне теплых чувств и использовал только по мере надобности, как игрушку. Он всегда делал, что ему вздумается, переходя все мыслимые границы и не беспокоясь о моих собственных желаниях. Гладил по голове, как домашнее животное, трепал по волосам, чтобы вызвать хоть какую-нибудь ответную реакцию – трахать бревно никому не хочется. Надо ли говорить, что ему не о чем было со мной разговаривать. И да. Я желал его смерти. Скривив губы, я достал сложенный вдвое листок. Невероятно, это и правда мне. Ровные строчки слабого, некрасивого почерка, кое-где мелькали кривые буквы – последствия старческого маразма. Невыносимые, противные и отвратительные строчки. Такие же сальные и омерзительные, какими были прикосновения их автора. Взгляд с отвращением скользил по бумаге. «…ты – все, что я по-настоящему желал. О, если бы ты знал, как я тебя желал! Твое податливое хрупкое тело, мягкую, нежную кожу…» От этих слов тошнило. «…твой запах, твое горячее дыхание, когда ты выгибался подо мной, твои сладкие стоны…» Я хотел выбросить мерзкий листок, сжечь его! Гадкий старик не имел права трогать меня теперь, когда мир от него избавился. «…сливаясь с тобой, я чувствую себя целым…» Я до побелевших костяшек стискивал края листа. После еще пары абзацев извращенных откровений следовали идиотские сожаления и извинения, настолько фантастические, что мои губы сами искривлялись в горькой усмешке. «…я не хотел быть бесчувственным, не хотел причинить тебе боль...» Ложь. «…ты можешь мне не верить, но я любил тебя,…» Любил? Из горла вырвался смешок, потом еще один. И вот я уже не сдерживаю истерический смех. Я хохотал, как сумасшедший! Сгибался от смеха, держась за стол, чтобы не упасть. Не помню, когда я последний раз так смеялся. Старый клоун. Как же хорошо, что ты сдох! Немного успокоившись, я отыскал глазами место, на котором остановился. «…любил тебя». Ну не смешно ли? «…любил тебя, ведь отец, каким бы он ни был, всегда будет любить своего сына». Хвостик буквы «а» уходил в сторону нетвердой линией. «…всегда будет любить своего сына». «…своего сына». Своего сына. Я замер, забыв, что нужно дышать. Только глаза снова и снова пробегали одну строчку. «Теперь ты знаешь» - бледные буквы издевались. Знаю. Теперь знаю. Что я, оказывается, еще более ничтожное и грязное существо, чем думал раньше. Что жизни было слишком скучно, и она решила развлечься, придумав меня. Чтобы все это время наблюдать, как меня имел собственный отец. Мой собственный. Я чувствовал себя грязным, настолько грязным, что, содрав с себя кожу, я и тогда бы не смог очиститься. Мое тело было одним сплошным комком грязи, от которого хотелось избавиться вместе с душой. Глаза пекло, но слезы не хотели катиться из глаз. Это было бы слишком большой блажью для такого, как я, слишком большим облегчением. Слишком большим великодушием. Я всю свою жизнь столько всего терпел, и только для того, чтобы узнать, что мерзкая свинья, которая сделала меня своим рабом, издевалась надо мной, убила во мне все хорошее, унизила на всю жизнь и даже больше, была моим отцом. Дрожащие пальцы все еще держали ненавистный клочок бумаги. «Алоис, прости меня» Я не могу даже заплакать. Я хочу умереть.