Я - узник Тауэра

И снова я проснулся ранним утром от того, что очередная крыса-переросток забралась на мою ветхую лежанку, и теперь пыталась вскарабкаться ко мне на грудь. За несколько месяцев, проведённых здесь, я так и не смог заставить себя привыкнуть к этим серым монстрам. Благодаря тупой боли, я снова поддался отчаянию. Я умирал с голода, был измучен морально и физически. Они "допрашивали" меня каждый день, и приволакивали обратно в камеру скорее мёртвого, чем живого. Я уже давно перестал надеяться на то, что когда-нибудь выберусь отсюда живым. Боже, да как же это могло со мной случиться?! До того, как попасть сюда, я вёл вполне обычную, размеренную жизнь и зарабатывал на хлеб, находясь на подхвате у хозяина харчевни "Одинокий Волк" на окраине Лондона. Около двух лет назад у нас появился новый постоялец. Он сказал, что его зовут Джон Билль, хотя, скорее всего, я никогда так и не узнаю его настоящего имени. Два или три раза в неделю он закрывался у себя со своими друзьями. Я слышал, как слуги шепчутся, будто Билль с товарищами замышляет государственный переворот, что они собираются свергнуть с трона Карла II, но у меня не было ни времени, ни желания на то, чтобы обращать внимания на эти слухи. Мне нужно было вкалывать и держаться за эту в общем-то не особо пыльную работу - ведь чтобы посвататься к любимой девушке и получить согласие её отца на наш брак, я должен был довольно крепко стоять на ногах. За "Биллем" не водилось долгов, они с друзьями никогда особо не напивались и не буянили - мечта, а не гости. Все были довольны. Однако, в один не такой прекрасный день в нашей харчевне появились полицейские и арестовали Джона и его товарищей по обвинению в государственной измене. Очевидно, в ходе недолгого разбирательства кто-то ляпнул, что я был в курсе бесед, что проходили в злосчастной комнате, из чего был сделан вывод о том, что я на стороне заговорщиков. В итоге я, никогда особо не интересовавшийся политическими интригами, оказался в Тауэре. Моё измученное тело лежало на каменном полу в камере, когда внезапно я ощутил странное чувство лёгкости и свободы. Не в силах найти рациональное объяснение происходящему, я со смешанным чувством страха и восхищения смотрел на мрачные, но величественные укреплённые стены и башни моего каземата с высоты птичьего полёта. Что же вырвалось на свободу? Моё сознание? Мой дух? У меня не было ответа на этот вопрос. Лишь в одном я был уверен: я не схожу с ума. Со временем я убедил себя в том, что это суровые тюремные условия разбудили во мне спавшую до этого где-то очень глубоко способность, и теперь моя душа могла перемещаться в пространстве в то время, как моё тело находилось камере. Я мог лететь быстрее ветра. Я любовался полями, лесами и деревнями. Я наблюдал за людьми. Я знал, что могу пообщаться с любым из них. Но я не хотел никого пугать и поэтому решил оставить себе роль наблюдателя. Вы просто не представляете, как эти путешествия скрашивали моё существование! Неимоверно огорчало лишь одно: несмотря на все попытки, я не смог побывать дома, в Ситоне. Казалось, какая-то неведомая сила закрывала мне путь туда, куда рвалось моё сердце. Однажды меня занесло в огромную и дикую для моего восприятия страну. В Россию. На берегу одного из притоков реки со странным для англичанина названием "Печора" я нашёл тюрьму. Эта тундровая местность была безлесной и ужасно холодной, а сама по себе тюрьма состояла из четырёх раздельных бревенчатых срубов, врытых в землю и окружённых частоколом. В одной из стен в каждом срубе была проделана небольшая дверь. Снаружи каждая дверь была закрыта на висячий замок. Сквозь маленькое окошко в противоположной стене заключённым передавали еду и дрова. В то же самое окошко узники выплёскивали всяческие нечистоты. Печки, находящиеся в углу каждого сруба, отапливались по-чёрному: дым расходился по всему помещению, и несчастным приходилось ложиться на земляной пол, чтобы не задохнуться. Я не мог удержаться и возвращался туда несколько раз: один из этих заключённых, мудрый старик с длинными седыми волосами и бородой чуть ли не до пояса, вызвал мой глубочайший интерес. Я далеко не сразу смог усвоить его имя: "протопоп Аввакум Петров". Он оказался главой и вдохновителем русской раскольнической церкви. В его срубе было неимоверно холодно, влажно и грязно. Я бы даже сказал, что это была могила для ещё живого человека. Одетый в лохмотья, полуслепой, он не прекращал работу над речами, напутствиями и письма братьям по вере, описанием своей жизни. Ни суровый климат, ни голод, ни жестокое обращение "воевод" не смогли сломить его. Он не отрёкся от того, что было ему дорого. Через некоторое время я с удивлением обнаружил, что мало помалу, твёрдость духа людей, томящихся в неволе здесь, у озера Пустое, сделала чуть сильнее даже меня... И теперь я знал, что выживу! Я вернусь домой, остепенюсь. Мой род разовьётся, и, столетия спустя, мои потомки будут слетаться в мой старый дом на семейные торжества. И кто знает, может быть кто-нибудь из них будет жить в России?