Воля судьбы

— Доброе утро, господин Хирага, — говорила дочь военачальника, сталкиваясь с ним в коридорах дворца. — Почему ты так печален, Геннай? — спрашивала она, тайком приходя на пост. Геннай сдержанно отвечал на ее приветствие и качал головой на ее расспросы. Никто не переступал опасную черту — его титул был ниже, чем у ее отца, и они едва ли могли стать хотя бы друзьями. В часы досуга Геннай раскрашивал деревянных карпов тонкой кистью, а дочь военачальника смотрела за его работой. — Ты так сосредоточен, — шептала она, сложив на коленях руки. — Уже поздно, госпожа Рейко, — вежливо отвечал Геннай. — Ваш отец будет искать вас. — Мой отец крепко спит, — смеялась Рейко, — а сон не идет ко мне. — Вам не стоит задерживаться здесь, — говорил Геннай, нанося новые мазки на поверхность фигурки. — Я люблю смотреть, как ты рисуешь, — возражала она, — и не держу дурных помыслов. Геннай верил ей, хоть чувствовал, что сам начинает влюбляться. Но он оберегал Рейко от слухов и настойчиво просил вернуться в покои. Она уходила, всегда чуть печально улыбаясь, и приходила на пост все реже, лишь когда мучилась бессонницей. — Ты знаешь стихи, Геннай? – спрашивала Рейко, склонив голову. Луна светила в окно, выводя на полу серебристые узоры. — Немного, госпожа Рейко. Но я не могу прочесть их вам. — Жаль, — вздыхала она и, покраснев, отводила взгляд. — Не к чему тебе слушать девичьи глупости. Геннай качал головой: — Я прошу вас беречь себя, госпожа Рейко, — отвечал он. — У вас много завистников. Она поднимала на него неожиданно серьезный взгляд: — Я осторожна, Геннай. Но ты — один из немногих, с кем можно просто поговорить. Геннай чувствовал ее обиду. Впрочем, не столь сильную, чтобы стать смертельной. Обиду не на него, на обстоятельства. Он чувствовал ее одиночество, равно как и свое собственное, — дом его родителей находился далеко от столицы, хотя род их не был бедным. Но Геннай просил Рейко об осторожности, чтобы ни единая тень не пала на ее честь. Их встречи стали мимолетны, все чаще Геннай видел Рейко лишь случайно столкнувшись, но думал, что это к лучшему. Она улыбалась, опуская глаза, а он благодарил судьбу за то, что никто из них не переступил дозволенных границ. Военачальник был им доволен. И Геннай, говоря с ним, знал, что может честно смотреть ему в глаза, потому что не обманывал ни его, ни его дочь. Но на третьем году его службы один из вельмож донес на него. Много позже Геннай узнал, что тот хотел занять его место. «Беги», — гласила записка от Рейко, переданная ему гонцом. Ее первый и единственный дар. Геннай покинул страну, разыграв свою смерть. Цена, – потерять связь со своей семьей, — была огромна, но искупала грех запретного чувства. Он унес с собой свои краски, оставив дорогие сердцу полотна во дворце. Геннай не знал, куда приведет его эта дорога, но без страха шагнул к неизвестности. В стране, в которой его никто не знал, Геннай начал жизнь заново. Верный меч отправился в тайник до поры до времени, уступив место кистям, краскам и редким сувенирам. Он по-прежнему хранил все свои секреты и сдержанно улыбался, оставаясь безупречным. Радушным хозяином восточной лавки, мудрым, хоть и молодым, советчиком. Но, разговаривая с жителями новой столицы, он чувствовал, что мало-помалу начинает открываться. Геннай узнал, что Рейко вышла замуж, и его сердце немного успокоилось: он не желал опорочить ее имя. Никто теперь не приходил к нему ночью, не смотрел, как он раскрашивает фигурки, но тоска по Рейко медленно таяла. Оставалась лишь тоска по семье. И, вопреки тому, что его мнимая смерть была необходимой платой, Геннай не терял надежды хоть на недолгую встречу с родными. А пока он рисовал вишневые деревья, силуэты порхающих птиц и бабочек, притаившихся в траве. В далекой стране, в городе, давшем ему второй шанс. — Доброе утро, господин Хирага, — улыбалась камеристка принцессы, прося показать ей расписную вазу. — Доброе утро, госпожа Рюброн, — приветливо отвечал Геннай, почтительно кланяясь. Цветы на фарфоре были темно-синими, в тон сумеречному небу. Геннай смешивал краски сам, храня верность старинным рецептам. Жители столицы любили его работы. Знатные дамы укрывали шею узорчатым шелком, украшали свои спальни деревянными ширмами. Геннай вырезал статуэтки из кости, рисовал на платках миниатюры, вкладывая в них частицы души. От покупателей не было отбоя, но Геннай не боялся шума и суеты. Двери его лавки были всегда открыты. — Доброе утро, господин Хирага, — слышал он снова и снова. Но эти слова почти не пробуждали в нем горечь воспоминаний. — Здравствуй, Геннай, — говорил ему Ян Деспани, неожиданно найденный друг. — Выпьешь? Геннай приходил в таверну Деспани ближе к ночи, когда толпа посетителей редела. Геннай редко говорил сам, больше вслушивался в его слова. Речь Деспани текла, подобно вину; иногда он хрипло смеялся, прерывая рассказ и протягивал Геннаю бокал. И он пил, слушая его истории. Деспани говорил о своих странствиях, о городах, где побывал, порой с улыбкой, порой с затаенной грустью. Иногда Геннаю казалось, что тот одергивает себя, дабы не сказать что-то лишнее. Но он не торопил Деспани, помня, что сам хранит немало тайн. А время летело, летело так быстро, что Геннай едва успевал отследить его ход. В один из вечеров Деспани пришел к нему сам. — Здравствуй, Геннай. Впустишь? — спросил он, небрежно опираясь на перила. Но в неизменной улыбке и хриплом приветствии Геннай уловил напряжение, и лишь молча раскрыл перед ним двери. Он принес бокалы в ответ на протянутую бутылку вина, и усадил Деспани за стол. Геннай смотрел, как льется вино и ждал, когда тот начнет говорить. Деспани, откинувшись на спинку стула, рассказывал о давно ушедшем. История его, столь схожая поначалу со всеми остальными, была совсем иной. Делая глоток за глотком, Деспани рассказывал о девушке, жившей в одном из городов. Девушке, любившей его. Геннай, неожиданно крепко сжимая бокал, не пил сам. Погрузившись в рассказ Деспани, он вспоминал о Рейко. О шелесте шелка в тишине дворца, о полной луне, мешавшей ей спать. В голосе Деспани слышалась нежность и горечь. Он говорил о девушке, что хотела уехать с ним. Он вспоминал ее голос, ее глаза, схожие цветом с морем, и пил снова и снова. Он не мог взять ее в плавание, не мог подвергнуть опасностям вольной жизни, он хотел уберечь ее от невзгод. С каждым новым словом Деспани Геннай вспоминал себя прежнего. И пил сам, чувствуя, как его накрывают воспоминания. Деспани рассказывал о расставании, о их последнем вечере, о шуме волн, зовущем его в путь. Он не мог отказаться от выбранного пути, но не мог и рисковать ее жизнью. Деспани замолчал, так и не поставив бокал на стол. Геннай чувствовал, как тоска, смешанная с чувством вины топит его и, повинуясь порыву, коснулся руки Деспани. Тот тряхнул головой, улыбаясь жутко, надтреснуто, и Геннай без слов притянул его к себе. Вино расплескалось по столу; они оба были пьяны, но груз их прошлого был сильнее. Не думая о том, что делает, лишь желая развеять отчаяние, охватившее Деспани, Геннай целовал его. Целовал, вбирая горечь вина, горечь прошлого. Целовал, как никого прежде. И он чувствовал, как отвечает Деспани, как сжимает порывисто его плечи, как хрипло выдыхает, отпуская, хоть ненадолго, тяжелые воспоминания. И понимал, что теперь сам может рассказать Деспани свою историю, поделиться тем, что мучило его, приходило во снах, несмотря на спокойное начало новой жизни. И, все крепче целуя Деспани, Геннай думал, что, быть может, так было угодно самой судьбе.