Новый паж кота Василия

Великолепный и несравненный кот Василий готовился к Новому году. У него не было выбора. Человеки – те начали эту идиотскую возню с самыми разными и совершенно ненужными действиями задолго до праздника. Если это действо можно было назвать праздником. Вот приемка товаров у Вахи – праздник: Василий тщательно следил за данным мероприятием, чтобы Ваха чего-то не напутал, а по завершении позволял себе вполне заслуженную плату за свои труды. Праздничный завтрак, так сказать. В сопровождении славословий от Вахи. Особенно велеречивых, если удавалось спере... истребовать в качестве компенсации за свое радение вырезку. Побольше. Которую одному Василию съесть было невозможно в принципе. Но сам принцип! Разгрузка мороженой рыбы в двух рядах от Вахи – праздник. Потому что ею занимались благочестивые дамы, относившиеся к Василию как и положено – с глубочайшим почтением. Впрочем, благочестивым дамам не хватало воображения, и Василию перепадали какие-то жалкие запчасти от рыб, есть которые Василий брезговал. Но с целью поощрения благочестия этих дам и поддержания их готовности служить Василию он уволакивал всю эту шушеру вроде голов-хвостов прочь с глаз служительниц и возвращался неторопливой, сытой походкой. Эта походка была тем более естественной, что Василий знал немало плебса, встречавшего даже эту шушеру со счастливым воем: в дворах по соседству жило одно такое чудо, тощенькое, глазастое, в чем только душа держится, злющее, вечно больное и вечно голодное. Василия это чудо боялось, но раболепствовать отказывалось. К головам и хвостам же приступало, исключительно когда убеждалось, что Василий скрылся далеко-далеко. И только тогда выходило на трясущихся лапах, с трясущимся же хвостом, который держало по-боевому задранным – Василий одобрял такую силу духа – грозно рычало и жадно пожирало, что Базилевс послал. Кстати, это ведь тоже был праздник – после которого Василий с куда большим азартом следил за благополучием вверенного ему мирозданием города. Но Новый год – что это за праздник?! Это не день, не час, не минута, не секунда. Это мгновение. Ну ладно, большинство величайших событий в мироздании длятся мгновения. Например, этот, как его... Горовец еще рассказывал: Большой Бумс, что ли? Ну так величия этому событию добавляла его уникальность. А когда это событие повторяется из года в год, и как бы ты ни страдал, ни был погружен в свои радости печали, все равно же нагрянет, сволочь. В общем, Василий не видел смысла в этом празднике с непраздничным названием, но со снисхождением относился к человекам, к этим слабым, немощным созданиям с неустойчивой психикой, которые не могли не радоваться каждому, пусть даже самому проходному поводу, дававшему им возможность устроить тот бедлам под названием «праздник». Василий, как исключительно ответственный Базилевс, с достоинством несший свое бремя, с ответственностью относился и к грядущему празднованию. Что он и показывал – сидя на подоконнике и совершая омовение. Он тщательно оприходовал хвост, который хоть и был расчесан, но нуждался в окончательной обработке, в которой толк знают только коты, совершил, кхм, интимные омовения – дело нужное, дело важное, и неправда, что ему нечего делать! И как заключительный штрих – грудь, по которой Василий прошелся пару раз языком. Больше по привычке, чем по необходимости: все-таки его служители, а особенно Кирилл, совершенствовались в своем ремесле, которое, наверное, несложно, но все равно важно. Итак, он был готов к своей самой главной миссии на сегодня: смотру человекового праздника под названием «Новый год». Начать он решил с проверки своих самых близких служителей. Естественно же, логично и ожидаемо Василий направил свои лапы и хвост на кухню. Не тут-то было! Не было их на кухне! Их во всей квартире не было! Василий присел на задние лапы, озадаченно повертел головой и встревоженно мяукнул. Затем мяукнул еще громче, и еще. Дудки! Не было их в квартире. И миску пустой оставили, гады. И на столе ничего. Василий запрыгнул на него, чтобы убедиться: ни-че-го. Он недовольно повел хвостом из стороны в сторону, улегся на столе и вытянул лапы в задумчивости, пытаясь восстановить ход событий. Итак: было утро. Базилевс проснулся и позавтракал. Затем Базилевс решил, что Новый год, как и любой праздник, может оказаться очень сложным и изнурительным делом, и поэтому решил отдохнуть. Проснулся он от грохота на кухне. Служители смеялись над чем-то, Василий повел хвостом, решил, что ничего серьезного, и продолжил готовиться к празднику, с каковой целью смежил веки и задремал. После чего, решив, что достаточно подготовился, Базилевс перешел к омовениям. И когда его служители успели сбежать? А самое главное – куда? За окнами громыхала какая-то хрень, которую Кирилл называл многими разными словами, часть из которых была даже небранной, как там: петарды, шутихи, фейерверки, что еще. Василий встал на задние лапы и вытянулся во весь рост, изучая, что творится на улице. Рассчитывая увидеть служителей, не без этого, но данная задача находилась далеко не в начале списка – а вы что думали?! Он посозерцал улицу двадцать секунд, тридцать, но служителей не было, и Василий решил обидеться. Можно было свернуться калачиком и укрыть нос хвостом, но это хорошо только в присутствии служителей, чтобы они увидели и испытали угрызения совести. А в их отсутствие – какой толк? И Василий сел на подоконнике и задергал хвостом. Очевидно, именно последнее действие и произвело необходимый эффект: дверь открылась, Кирилл и сантехник Гаврилов вошли в квартиру, а с ними кошачий эскулап Корольков и Палматвеич. Нифига себе, подумал Василий и спрыгнул с подоконника. – Мы пока еще ничего не делали, ничего не готовили, в конце концов, бутеров настругаем, и будет. Васька, сволочь! Ты что на столе делал, скотина?! – заорал Кирилл. Слегка освободил себе место, разумеется. На столе, на котором предстояло возлежать Базилевсу, не место всяким сахарницам, полусгоревшим свечам и салфеткам. Но Василий не снизошел до пояснений, просто сел посреди коридора и приветственно мяукнул Королькову и Палматвеичу. – А-а-а, – радостно протянул Корольков, опускаясь на корточки и гладя Василия, – не потерпел конкуренции рядом со своим царственным хвостом? А беспорядки зачем наводить? – Потому что кот, – усмехнулся Палматвеич где-то наверху. Василий зажмурился от удовольствия: нет, все-таки этот Палматвеич либо в прошлой жизни был котом, либо в грядущей, если достойно завершит настоящую, котом станет. – Завязывай с приветствиями, пойдем место для пьянки готовить, что ли. – Вот нет в вас ни грамма романтики, Палматвеич. Нет чтобы восхититься совершенством творения, по достоинству оценить густоту мантии и великолепие шлейфа, так вы вместо этого о своем желудке думаете. – Корольков, в сотый раз повторяю, мне животных в вашей клинике хватает, – добродушно отозвался Палматвеич. Корольков встал и поднял к нему лицо. – Тебе же тоже, м? Тот пожал плечами. – Да и Базилевс во всем мире только один, – усмехнулся Палматвеич, чмокая его в щеку. – С этим не поспоришь, – охотно согласился Корольков. Но он же был первым, кто выставил Василия из кухни и за шиворот стащил со стола в гостиной, когда тот решил проконтролировать успехи служителей по его сервировке. Василий оскорбился и возлег на подоконник. Даже повернулся к комнате хвостом. Даже оскорбленно заснул. Проснулся пару раз, когда сантехник Гаврилов совершал какое-то непонятное, но, судя по всему, очень рискованное действие под названием «открыть шампанское». Кирилл восхищенно завопил, когда раздался подозрительный хлопок, Корольков потребовал, чтобы наливали по-гусарски, затем что-то звенело, Палматвеич произносил какое-то бесконечное, занудное, убаюкивающе-ритмичное заклинание, которое Корольков называл обыденно – «тост»; в общем и целом, служители, кажется, вели себя в соответствии со всеобщим предновогодним помешательством, и Василий счел возможным продолжить набираться сил, иначе говоря – смежил веки и задремал. Проснулся он от голосов в прихожей, опрометью бросился туда, подбежал к Гаврилову, сосредоточенно зашнуровывавшему ботинки. – Мы это, Вась, на елку. Ты сильно не балуй, мы через пару часов будем, – виновано прогудел он и погладил Василия своей огромной, лопатоподобной лапищей. Василий привычно зажмурился, заурчал от удовольствия; Кирилл открыл дверь, и Василий, выскользнув из-под Гавриловской руки, вышел на лестничную площадку. Даже не так: он прошествовал мимо служителей. – Выспался, зараза, – развеселился Кирилл. – Можно отправиться бедокурить. Василий не счел нужным обращать внимания ни на его непочтительные слова, ни на его непочтительную интонацию. В конце концов, ему предстоит бдить и покровительствовать, но человеки слишком бренны и мыслят слишком будничными категориями, чтобы понять величие его миссии. Он сопровождал служителей в количестве четырех пар ног практически до центральной елки. Там было отвратительно много людей, что не вызывало восторга у Василия, и он предпочел осмотреть окрестности, выбрать место повыше и посозерцать, что и как человеки собираются делать во имя этого сомнительного праздника. Это было скучно. Утомительно. Громко. Василий зевал, укладывался на спину, глядел на небо, на котором можно было различить одну звездочку, две звездочки, лучше, конечно, три звездочки, а народ все галдел. Затем толпа наконец-то начала вести обратный отсчет, и Василий сел, увлекаемый торжественностью момента. Подался вперед – и недоуменно созерцал бесновавшуюся толпу, которая оголтело вопила: «С наступившим!». «И все?!» – хотел он спросить у мироздания. Но оно в ответ виновато промолчало бы, поэтому смысла его спрашивать не было никакого. Наверное, внизу, в толпе не было ничего интересного. Ну просто совсем ничего: народу много, вопли самые несуразные, все галдят, танцуют, обнимаются, фотографируются, – ничего необычного, ничего привлекательного. Но Василий был подстегиваем своим любопытством, и поэтому он соскочил на землю и отправился в самую гущу народа. Кое-кого он узнавал и приветственно мяукал. Кое-кого он узнавал и рассерженно шипел. Кое к кому решил подойти и лично поздороваться. Он мяукнул, потерся о ноги внештатного служителя Вахи, сел рядом и замахал хвостом. – Ты, черное чудовище! – воскликнул Ваха. – Ты что делаешь тут? Он опустился на корточки – тяжело, надо сказать, опустился. Василий самодовольно сощурился: а ведь и он, бывший когда-то в меру упитанным, одолевал препятствия с некоторым трудом. Теперь же, будучи стройным и даже поджарым, играючи справлялся с ними. А Ваха – не мешало бы ему заняться собой, чтобы проще было совершать такие вот действия, – самодовольно подытожил Василий. – С новым годом, монстр! – довольно говорил Ваха, гладя его. – Ну ты посмотри, какой самостоятельный. Решил с нами отпраздновать? Молодец! Держи-ка, держи... Горовец, подержи-ка, этому чернецу надо что-то дать, Новый год, как-никак. – Жареное – коту? – скептически уточнил Горовец. – Шашлык будешь? – спросил Ваха у Василия. Еще бы! Облизнувшись, Василий прислушался, принюхался, установил к своему удовольствию, что служитель Гаврилов и студент Кирилл со товарищи околачиваются в непосредственной близости. Это было отрадно. Это же стало причиной странного чувства неудовлетворенности. Гаврилов и компания были в трех метрах, но у Вахи-то был шашлык! Василий потянулся, приглашающе махнул внештатному служителю Вахе и адепту Горовцу и неторопливо пошел к штатному служителю Гаврилову. Который, очевидно, знал Горовца, сжался, попытался казаться как можно незаметней, раболепно затряс руку, которую Горовец ему подал, сбивчиво пожелал нового года. – Не такой уж он и страшный, – задумчиво сказал Палматвеич. – А сейчас так и вообще не при исполнения. Расслабься. Василий уселся перед Гавриловым, готовый, если что, защищать. В принципе, наверное, даже ценой собственной жизни, но очень рассчитывал, что до таких непристойностей дело не дойдет. Горовец, посмотрев вниз, усмехнувшись, покачав головой, сказал: – Моя должность не делает меня маньяком, и подозреваю, если бы я посмел покуситься на вас, едва ли бы я смог противопоставить что-то этому чудовищу. Посмел бы он, – удовлетворенно подумал Василий и решил истребовать еще кусок шашлыка у Вахи. От кого поступило предложение переместиться к Гаврилову с целью продолжения пьянки, то есть отмечания Нового года, едва ли могло быть установлено достоверно. Но предложение поступило, было подхвачено «на ура» и сопровождалось требованием немедленно совершить это перемещение. Василий не возражал. Он шестовал рядом с Гавриловым, оберегая его, торжественно вскинув свой хвост – на всякий случай, а вдруг адепт окажется хуже, чем Василий хотел о нем думать, и предвкушал: вот сейчас они придут в квартиру, студент Кирилл наверняка предложит ему совсем маленький кусочек ароматной салями, адепт Корольков поделится с ним замечательно пахнущим кусочком сыра, который был тем более ценен, ибо Корольков не просто предлагал Василию что-то со стола, а делился своим. Палматвеич позволит ему взгромоздиться на коленях и начнет активно дразнить, «проверять рефлексы, такскть», а Ваха и адепт Горовец украдкой друг от друга будут предлагать Василию лакомый кусочек того-сего. И вдруг Василий замер и негодующе замяукал. Взвыл, если быть точней. – Васька, ты чего? – насторожился Кирилл. Василий подошел к Вахе и требующе мяукнул. – Васька, не наглей, – прикрикнул на него Гаврилов, но как-то неубедительно. Василий требовательно обратился к Вахе еще раз. – У вас еще есть шашлык? – спросил Корольков. Еще бы у Вахи не было шашлыка. Василий ухватил кусок и порысил к знакомому двору. К тому, в котором ютился тощий, вечно голодный и хилый плебс. Он положил кусок шашлыка перед лазейкой, из которой тот обычно выныривал, отошел на пару метров, уселся и приглашающе мяукнул. Затем отошел еще на пару метров. Корольков подкрался к нему и сел рядом. Плебс, очевидно, был раздираем противоречивыми чувствами: с одной стороны, мясо, даже не так, МЯСО, а с другой стороны – черное чудовище и человек, каждый из них – опасность, а вдвоем тем более. Василий рассчитывал на благоразумие плебса и магическую силу МЯСА. Очевидно, она, а вместе с ней и пустой желудок подстегнули его, и он выбрался из лаза, угрожающе зашипел на Василия, поколебался еще немного и подкрался к куску. Еще немного, и еще немного, и еще на пару сантиметров, словно не верил, словно боялся, что этот кусок растворится в воздухе прямо перед его носом. И все-таки решился: вцепился в МЯСО и начал его есть. Жрать, если быть точней. – Ты бы взял его, что ли, – тихо сказал Горовец. Василий повернулся к нему. Надо же, даром что адепт, а соображает. Он осторожно обошел плебса, поглощенного куском мяса, уселся между ним и лазейкой, подготовился нападать и удерживать его, если у Королькова не получится схватить сие хилое, но верткое создание с первой попытки. У Королькова получилось со второй попытки; и в результате плебс сидел у него за пазухой, угрожающе подвывал, но больше не царапался и даже перестал дрожать. Василий был горд собой: ведь именно благодаря ему спасательная операция была проведена с таким блеском и успехом, а еще у него будет свой личный паж. Палматвеич молчал, но так, что Королькову было ясно: котенок будет жить не у них. Кирилл с Гавриловым молчали, но так, что друг другу было ясно: они усердно думали, стоит ли им оставлять котенка себе. Ваха просто молчал. Горовец – он тоже молчал, чего отбиваться от коллектива. – Это противоречит здравому смыслу, логике и всему остальному, – у двери подъезда сказал Корольков, прижимая к себе котенка. – Сегодня Новый год, – сказал Горовец. Совсем не в тему, совершенно неуместно. Кирилл открыл дверь и приглашающе склонил голову, глядя на Королькова. Первым, разумеется, в подъезд вошел Василий и начал неторопливо подниматься по лестнице. – Иди уж, – обреченно вздохнув, толкнул его в спину Палматвеич. – Свои ветеринарные мероприятия потом проведешь. Даже в крохотной прихожей Гаврилова плебс казался сущим задохликом. Он стоял на четырех лапах, угрожающе выгибал спину и топорщил хвост и пытался рычать, скатываясь в жалобные подвывания. Василий подошел к нему, хлопнул лапой по загривку и пошел на кухню. Там, между прочим, стояла его чудесная Гаврилово-наполняемая миска, и Василий рассчитывал, что Гаврилов в очередной раз проявит сознательность. Плебс благоразумно увязался за ним – боялся, бедолага, оставаться наедине со страшными и ужасными человеками. Все сомневался, что это не выверты воображения, а самый что ни на есть настоящий подарок судьбы. Мироздания в лице кота Василия. Собственно говоря, мироздание в лице кота Василия вытянулось на полкухни и снисходительно следило за тем, как плебс пытался очистить миску. Гаврилов, конечно, послушный служитель, но отчего-то не сообразил, что еда в миске будет предназначена не великолепному и великому, в смысле большому, коту Василию, а задохлику плебсу, и соответственно плюхнул туда на радостях куда больше еды, чем могло умять пять таких проглотов. Но плебс не сдавался. Зло рычал на еду, которая упорно не хотела уменьшаться в объемах, и поглощал ее. И Василий решил взять диету плебса в свои руки. Отогнал его, рыкнул, и еще раз рыкнул, и еще раз – и начал теснить в сторону гостиной. А что – все самое вкусное там. И кот Василий возлежал между студентом Кириллом и сантехником Гавриловым, время от времени снисходя до кусочка сервелата, и сыра, и да-да, во-он того тоже, и еще того, и можно еще чуть-чуть. А плебс спал на руках знаете кого? Королькова, скажете вы. Так нет же. Как его подхватил на руки Горовец, так и не спускал. А что плебс? А плебс не возражал – ему было хорошо, тепло и сытно. И Палматвеич был доволен. – Красивый будет кот, – сказал Корольков, прощаясь. – Так я вас завтра жду? – Обязательно, – тихо ответил Горовец, гладя плебса. Василий смотрел в окно на удалявшихся Королькова с Палматвеичем, на Горовца, державшего за пазухой плебса, и Ваху, все пытавшегося этого плебса погладить. На улице уже светало. Дверь в спальню, как водится, была закрыта. Василий вытянулся на подоконнике. Делов-то Новый год встретить – страницу перевернуть. Она ведь пустая поначалу, как та улица, которую неуклонно скрывал снег – первый в этом году снег. Потом уже на ней появятся первые следы, первые тропинки, первые дорожки. Потом и плебс вырастет, вытянется, уверится в том, что у него есть настоящий дом и настоящие служители. Главное, чтобы его назвали прилично – например, Одином. Или там Юпитером. Так назовут же гадко, каким-нибудь Барсиком, и будет бедняга всю жизнь страдать. Нет, нужно, просто необходимо и над ним брать шефство, и адепта приучать к тому, что служение коту обязывает. Ваха-то уже научен. Приняв такое судьбоносное решение, Василий торжественно улегся на подоконнике. Ему предстоял очередной год, в который он будет все так же следить за порядком во вверенном ему городе. Это должен быть, это обязательно будет замечательный год.