Je suis malade

Бежевые стены. Бежевый пол, бежевый потолок, бежевые жалюзи. Нежного коричневого оттенка двухспальная кровать - она старая, но такая уютная. Того же цвета стулья, тумбочки и стол. Стол, на котором стоят две чашки - розовая и голубая. Они будто нарушают эту прекрасную цветовую гамму, однако выглядят предельно аккуратно, будучи, опять же, столь нежными. На них что-то написано... Мягко так, округлым почерком. Кажется, это имена. Пожилой мужчина сидит на одном из тех самых коричневых стульев и рассматривает фотографию. У него седые недлинные волосы, в которых еще можно увидеть золотой оттенок. Морщинки на прекрасном лице - возрастное. Даже в преклонном возрасте он на самом деле красив - его делают таковым глаза. Он, вроде, обыкновенный мужчина, но его бездонные океаны выдают все. Счастье, гордость, и боль. Именно перечисленные "ингредиенты" являются составляющим этих глубоких тучек. Кто бы знал, что гордость эта - за прожитую жизнь. Под крылом кудрявого ангела. Маленький голубой мишка всегда будет сидеть на этом столе. Пройдут минуты, часы, года, а все останется на своих местах. Стены не перекрасят, да и мебель не изменит свой цвет. На том самом фото, что у мужчины в руках, два парня: оба невероятной красоты. У одного темные кудри, почти достающие до плеч, яркие зеленые глаза, будто еловые иголки на сырой земле - они горят, сжигая все на своем пути пламенем жизни. Он ласково обнимает за талию другого парня, немного ниже ростом - шатен, с глазами, словно из содалита, улыбающийся до милых морщинок вокруг глаз - они не старят парня, лишь украшают. Казалось бы, разве может быть столько счастья на одном фото? Ответом служат широкие улыбки на лицах парней, ласковые, полные любви взгляды, и блеск серебра на безымянных пальцах. Седой мужчина не может отпустить эту фотографию - его глаза полны слез... Он никогда не умел сдерживать их. Одна капнет прямо на изображение, куда-то в область груди необыкновенного кудрявого парня, а человек сотрет ее большим пальцем, размазав соленую воду по стеклу, и прошепчет: "Где ты, Хаз?" Ему очень больно. Не лечит это время, совсем не лечит... Кому, как не ему, знать это? Каждый день он придет, возьмет в руки фотографию. Бывает, прикоснется губами к лицу зеленоглазого. "Ты слышишь меня, Гарри? Я так хочу к тебе, я так хочу..." И грубый, полный боли, хриплый крик сорвется с его губ: "Забери меня! Забери, любимый, забери, забери, забери..." И вот уже тихо бормочет одно и то же пожилой человек, и слезы льются по щекам, и их так трудно остановить... Он поставит изображение на полку, такую же коричневую, как и все в этом доме, что сорок лет назад обставили два влюбленных парня, молодых, как готовые вылететь из этого жестокого мира, полного лжи и непонимания, будто из гнезда, птенцы... Ласточки. Словно те, что были вбиты чернилами под кожу знаком преданности и безграничной верности... Он ляжет на кровать, заранее понимая, что нельзя смотреть на пустую ее половину - слишком страшно, он уже давно познал то чувство, когда сердце разрывает на куски - закутается в одеяло и такие глупые, такие страшные и привычные слова сорвутся с его уст: "Забери меня сегодня, любовь моя." Он не хочет просыпаться. Больше не хочет. Ведь его не разбудит хриплый, но от того не менее прекрасный голос, не будет сладких поцелуев за ушком. От этого так больно. И никогда не узнает старик, что, повернувшись во сне, он попытается обнять воздух с чужим именем на губах.