Париж - город поцелуев

Крокодайл терпеть не мог холод, мороз и лёд, а всё вместе не выносил до такой степени, что готов был, подобно ребёнку, закопаться в одеяла и не вылезать до весны, а лучше до лета. Увы, предпраздничной суеты невозможно избежать, если живёшь вместе с шумным, оптимистичным и открытым пернатым. Он с радостью занимался украшением квартиры, бегал по друзьям, взрывал хлопушки и пускал фонарики, а несколько раз и вовсе вернулся домой под утро и рухнул без сил, сразу же заснув. Крокодайл не спрашивал, где Дофламинго пропадает и с кем общается, его это совсем не интересовало и не волновало. Не нужно было выползать на улицу, запорошенную сугробами, как минами, только бесконечными и таким огромными, что там спокойно поместится целая машина. Не нужно принимать участие в сомнительных мероприятиях, общаться с неинтересными Сэру людьми и тратить время на бессмысленное веселье. Ну что привлекательного в том, чтобы кидаться снежками? Или провести всю ночь на ногах, гуляя по городу? Нет, глупость несусветная. Брр, мёрзнуть ради непонятно чего? Слишком уж большая жертва для человека, который привык оставлять комфорт и душевный покой у себя навсегда. Потому Новогоднюю ночь, когда по улицам шествовали целые толпы Сильвестр-клаусов, осыпающих друг друга кофетти, Крокодайл сидел в кресле, накрыв ноги пледом, и смотрел финансовый отчёт на следующий год. Ветку омелы над головой он величественно игнорировал. Дофламинго завалил этим добром всю квартиру, не скупясь, но пока что удавалось избегать его засад с поцелуями. Как большой ребёнок, честное слово. Цифры расплывались перед глазами, становясь то зигзагами, то птицами, то вовсе котятами, что странно – Сэр выпил всего лишь один бокал вина, номинально согласившись с тем фактом, что новый год наступил и ничего с этим не поделаешь. Звук открывшейся двери и грохот ботинок по полу не заставили его изменить позу или хотя бы закрыть ноутбук. — Угадай, кто? — холодные после улицы ладони накрыли глаза Крокодайла, а сбившееся дыхание толкнулось в ухо знакомыми низкими интонациями. Донкихот имел преотвратнейшую привычку говорить так, будто прямо сейчас готов утащить любовника в постель. — Кто ещё, кроме тебя, может таким заниматься? — проворчал мужчина и нахмурился, услышав смех Дофламинго. — Хватит, мы не маленькие, чтобы играть в игры. — Ты бука, Кроки, — руки переместились на предплечья, а затем на живот, длинные пальцы сцепились в замок и замерли, не давая возможности убежать. — Сегодня праздник, даже мы должны веселиться! — Я старый, больной человек и не хочу никуда идти, если ты об этом, — Крокодайл попытался снова сосредоточиться на отчёте, но Минго был неутомим и слишком возбуждён, чтобы быстро оставить свою навязчивую идею-фикс. — Ну что? Только не надо меня уговаривать, и смотреть жалобно тоже не надо. Ты знаешь мой ответ. Дофламинго, разумеется, знал, но это его не остановило. Он пропустил мимо ушей все слова Сэра, поцеловал в щёку домоседа и, вытянув руку, без лишних объяснений захлопнул крышку ноутбука. Крокодайл попытался воспротивиться произволу, однако потерпел сокрушительное поражение почти сразу. Стоило встать с нагретого кресла, как глупое пернатое схватило его за руку и потянуло в коридор. — Что ты от меня хочешь? Нет, отпусти, не нужен мне шарф! Что? На улицу? Ты издеваешься? Я пошёл, — и снова бегство пресекли самым наглым образом: обняли со спины, поцеловали в шею и утащили обратно. — Там холодно. Там много людей. Там скользко. — Там есть я. — Шарф, шуба, шапка – всё это восторженный мальчишка надевал на Крокодайла с широкой улыбкой от уха до уха, не забывая распустить руки куда не надо и шепнуть что-то нежное не к месту. — И ты со мной. Разве этого мало для счастья? Мало это или много, сказать трудно, ведь на улице они попали в бурный поток карнавальных костюмов, шумный, яркий, энергичный. Каждый считал своим долгом толкнуть или обнять другого, неважно, мужчина или женщина, старик или ребёнок. Благодаря росту дотянуться до Сэра практически никому не удавалось, кроме самого Донкихота, который пользовался своим преимуществом на полную катушку. На глазах стольких людей он прижимал смущённого и сбитого с толку мужчину к себе, заботливо стряхивал с воротника шубы снежинки, целовал покрасневший от мороза нос. Их несло вместе с празднующими всё дальше и дальше от дома. Крокодайл распрощался с покоем, тишиной и силами, ведь он лучше других знал, как быстро исчезает желание двигать ногами, когда против воли вытащили в холод и заставили радоваться чему-то непонятному. Но Дофламинго смеялся так заразительно, так осторожно ловил Сэра, когда тот порывался упасть, поскользнувшись на льду, так преданно заглядывал в глаза, что даже дурацкая красная шапка его не портила. — Ты с ума сошёл? Каток? Ночью? В Новый год? — прошипел Крокодайл, увидев, куда настойчиво ведёт его любовник, расталкивая мешавшийся под ногами люд. Никто не ругался вслед, только желал счастья и любви, которой на несчастного бизнесмена-интроверта вылилось за сегодняшний вечер слишком много. — Я кататься не умею! — Выдавил свой последний козырь сквозь зубы, на что Минго промурлыкал «Я поймаю» и протянул пару коньков точно по размеру. Подготовился и спланировал всё, зассссранец. Как раз в его стиле организовать шумную вечеринку и сделать для одного единственного человека самое странное свидание в мире. — Не мог сразу предупредить, что ли? — Ты такой милый, когда ворчишь, — он, казалось, родился в коньках. Не падал, не махал нелепо руками-крыльями, стоял ровно на льду и ноги его, чёртовы длинные ноги в обтягивающих оранжевых штанах, не дрожали ни капельки. — Давай руку. Осторожно, здесь ступенька. А здесь скользко, не упади. — Здесь… к твоему сведению… везде… Скользко! — Его собственные ноги стоять ровно как назло отказывались, разъезжались в стороны и явно стремились посадить хозяина на шпагат. Чтобы самым глупым образом не упасть лицом в лёд, Крокодайл вцепился пальцами в куртку Дофламинго, прижавшись к нему, и только теперь осознал всю глубину замысла коварного подлеца. Руки Донкихота волшебным образом появились на талии Сэра, а улыбался он до того довольно, что хотелось или врезать и уйти, что нереально в коньках, или поцеловать, а то чувство гордости покоя не даёт. И стыд проснулся, окрасив щёки в предательский розовый цвет. Крокодайл никогда не катался на коньках и учиться не собирался. Его смущал даже не этот факт, в конце концов, нельзя быть во всём идеальным, больше всего вводило в ступор то, что на катке они были не одни, ещё парочек десять катались неподалёку и несколько шумных компаний. И при них он вынужден показывать слабость, буквально виснуть на пернатом недоразумении и краснеть, точно девица на первом свидании! Холод уже не пугал: лицо горело ничуть не хуже известной на весь мир русской печки. А Дофламинго вдруг лишил Сэра поддержки крепких рук, обняв ими пылающее лицо, наклонился близко-близко и поцеловал – легко, ненавязчиво, непривычно спокойно для своего пылкого темперамента. Глубокий французский поцелуй начался потом, когда Крокодайл решил, что терять уже нечего, а рядом с Минго теплее, чем без него. Тягуче, как патока, летали вокруг подростки, кто-то падал, смеялся, кто-то зажигал бенгальские огни, а любовники не могли оторваться друг от друга, забыв про окружающий мир. И в эти минуты Крокодайл совсем забыл про ненависть к морозу и снегу – они сделали поцелуй слаще, чувственней и терпче, будто дорогое, выдержанное в погребе вино. — Мы пришли сюда целоваться? — хрипло спросил Крокодайл, облизав губы быстрым неконтролируемым жестом. Донкихот не скрывал своего возбуждения – нервного и телесного, - но с шутовским поклоном протянул партнёру локоть, чтобы поддержать и не дать упасть, пока они не спеша сделают несколько кругов вдоль бортика. Лишь вернув Сэра на устойчивую и не скользкую землю, Минго позволил себе выписать несколько па и осыпать крошевом изо льда каких-то особо наглых детей, смевших тыкать в них пальцами. — Хочешь горячего шоколада? — не вопрос, а утверждение. Стаканчик с густым горячим напитком оказался в руках Крокодайла быстрее, чем он успел сказать «да». Тоже самое было с кольцом, что красуется на безымянном пальце. — Пойдём, я тебе ещё много чего хочу показать! Возражать не хотелось – горячий шоколад примирил с существованием вокруг других людей, успокоил нервы и вернул спокойствие. Ведь правда, с ним рядом этот ненормальный, а значит Новый Год не может пройти плохо или скучно. Мимо сиявших огоньками магазинчиков, мимо машин, мимо скопления празднующих и концертов они шли и шли, говорили о какой-то незначительной ерунде, обсуждали всё, что попадалось на глаза, и было удивительно легко сжимать пальцы любимого в ответ, не думая о предрассудках или чужом мнении. Когда оно вообще их волновало? Под козырьком кондитерской, где восхитительно пахло свежей выпечкой, Дофламинго притянул к себе Крокодайла и расцеловал его щёки, нос, скулы и веки, выплёскивая нежность и любовь, обыкновенно глубоко спрятанные и скрываемые ото всех. Он невыносим в быту, жесток в работе, ненасытен в постели, но порой случались чудеса: вот такие, как сегодня. И Крокодайл таял в лучах всепоглощающего удовольствия, стараясь не улыбаться глупо, как безнадёжно больной или влюблённый. Это, по сути, одно и то же. Поцелуи же со вкусом горячего шоколада, клубничных круасанов и снега изумительно вкусны именно в Париже, именно под этим козырьком и именно с этим человеком. И не нужно банальных слов вроде «Я брошу весь мир к твоим ногам». Дофламинго давно доказал, что выполняет обещания. И любит – ревниво, страстно, эгоистично, зато так, что хочется провоцировать его с каждым разом всё сильнее и сильнее. Крокодайл лукаво прищурил глаза, облизнулся, запустил пальцы в короткий ёжик светлых волос и предложил пойти домой. Ведь там могут быть не только поцелуи. А об остальном они поговорят утром, которое оба встретят уже в Новом Году.