Роза без шипов

Юджин вообще не знал, что заставило его подобрать тогда эту девчонку. Рапунцель, хорошая девочка из хорошей семьи, рыдала в три ручья над трупом своей матери. Пышные кудри мертвой женщины слиплись от крови, а судя по оттенку ее кожи — особому сероватому оттенку, от которого Юджина давно уже воротило — она должна была встать буквально через несколько часов. Парень почти видел, как шевелились ее пальцы, как скребли по земле длинные ярко-алые ногти, как раскрывалась пасть, полная клыков, и тянулась к нежной шейке безутешной дочери... «Она ведь даже не подумает тогда убегать, — подумал тогда Фицерберт, и шаги его почему-то сами внезапно замедлились. — Так и будет всхлипывать и причитать — мамочка-мамочка.» Он остановился и долго смотрел на безутешно рыдающую девицу. У нее были удивительной красоты волосы, он сразу обратил на это внимание. Ниже задницы (тоже, кстати, неплохой), пшеничного солнечного цвета, ухоженные и послушные. Даже сейчас они лежали волосок к волоску и выглядели так, словно Рапунцель — позже он узнал, что зовут ее именно так — только что вышла из салона красоты. Юджин невольно залюбовался мягким сиянием прядей в солнечном свете, прежде чем подойти к ней и слегка потрепать за плечо. Будь он сам на месте Рапунцель — хотя над кем бы ему рыдать, интересно? кто сам над ним был рыдал?.. — то пальнул бы в «доброжелателя» — какие к хренам доброжелатели в таких условиях?! — не глядя и уж точно не позволил бы к себе притронуться. А эта девчонка, подумать только, подняла голову и доверчиво взглянула на него заплаканными глазами. Зелеными-зелеными, как весенняя травка. Чистыми-чистыми. Наивными-наивными. Глупыми-глупыми. Она действительно была красоткой, настоящей красоткой, раскрасавицей. Если бы не эта странная — в девятнадцать-то лет! — зажатость и страх перед всем на свете (хотя в такое время именно страх да еще пушка в руках и поможет сохранить жизнь), она без всякого сомнения, пользовалась бы бешеной популярностью у парней, за поход в кино с ней велись бы настоящие дуэли. Пшеничные волосы — Юджин, вот ведь идиот, всегда пытался раздобыть ей шампуни, лучшие, какие смог достать, она даже, господи прости, на бумажке ему писала марку, и он бегал от толпы этих-ебучих-зомби по коридорам склада, одной рукой отстреливаясь, а второй выхватывая из рядов абсолютно одинаковых, с его точки зрения, баночек-скляночек необходимую — потрясающие зеленые глаза под рядом пушистых ресниц, кукольное круглое личико и точеная фигурка — правда слишком худенькая, на его вкус, слишком болезненная. Позже он узнал, что матушка — она всегда так говорила, «матушка» — почти совсем не выпускала Рапунцель из дома и пичкала ее сказками о злобном и ужасном мире за пределами их богатой квартиры, который так и ждет момента, чтобы наброситься на бедный-несчастный-мамин-цветочек и растерзать на мелкие-мелкие кусочки. И ведь не обманула, — усмехался про себя Юджин, — именно это и ждало Рапунцель, выбравшуюся на улицы только после гребанного зомби-апокалипсиса, как в дешевых голливудских фильмах. Поначалу, когда девчонка только-только успокоилась, напилась горячего чая из термоса и перестала трястись в ознобе от плача под его любимой кожаной курткой, Юджин думал, что забрал ее себе, потому что хочет с ней переспать. Красавица же! И больше с нее действительно взять нечего — только секс да взгляд, полный наивного восторга, потому что ни готовить, ни тем более драться девчонка точно не умеет, невооруженным взглядом видно - слишком нежненькая для этого. Так он думал и следующей ночью, когда лежал рядом с ней, перебирал золото длинных, шелковистых волос и вглядываясь в умиротворенное кукольное личико. Так же он думал и следующей ночью. И послеследующей. И через неделю он так думал. И даже к ней не притронулся. Даже намека не сделал, даже сальной шуточки не отпустил, хотя поводов было — матерь божья! Чего стоит хотя бы тот случай, когда он держал для нее кусок какой-то ткани, когда-то бывшей чьей-то занавеской на кухне, а она за ним переодевалась. От кого она пряталась, черт возьми? Юджин сомневался, что зомби способны испытывать эрекцию и купаться в похабных мыслишках. У него, кстати, этих мыслишек тоже не было, как ни странно. Девчонка была слишком... светлой, что ли? Смотрела так наивно и чисто, улыбалась так робко и нежно и прижималась к нему во сне так бесстыдно — и безо всякого подтекста в то же время, хотя стройная ножка на его бедре по ночам, когда она спала, смотрелась ну очень двусмысленно. А еще она так пела... и почему-то всегда сохраняла поразительный оптимизм. Все будет хорошо, все точно-точно-преточно будет хорошо, я знаю, я верю, я верю в тебя, Юджин, — так и говорил весь ее вид, от кончиков сияющих солнцем волос до пальцев босых ног. У нее был очень маленький размер, и, как Юджин не исхитрялся, обувка с нее падала через пару часов ходьбы, да и отставала она сильно — неудобно было шлепать в эдаких лодках. И это была лишь одна из многочисленных сложностей, появившихся в жизни Фицельберта вместе с Рапунцель. Как он и предполагал, она не умела готовить, не умела драться, а от звука своего первого выстрела ее вырвало. Хотя потом она и вошла во вкус и училась стрельбе с упоением, с каким-то детским восторгом. Она словно вообще не понимала, что за чертовщина вокруг происходит, и насколько плохо обстоят дела. И неудивительно — Юджин ее от этого всячески огораживал. Ругал себя за это последними словами — ведь, получается, из заботливых объятий мамочки она попала в его собственные заботливые объятия! — но не мог позволить, погаснуть тому сияющему свету, что исходил от этой девчонки каждую гребанную секунду. И этот свет слепил его настолько, что забывались все бытовые мелочи. Даже те двадцать с хвостиком «мелочей», когда он возвращался за ней, окруженной толпой монстров, и едва не складывал лапки кверху сам. Да, пока Юджин мог купаться в том свете, что бесконечно исходил от Рапунцель, он ничего не замечал и все готов был ей простить. Но когда Рапунцель начала плакать... это было еще ничего. Юджин ее кое-как успокаивал, хотя ее слезы действовали на него хуже, чем толпа гребанных зомби вокруг, и все вновь возвращалось на круги своя: она вновь улыбалась, а Юджин готов был покрошить в капусту всех ходячих мертвецов вокруг. Но потом она начала... капризничать? Скандалить? Юджин не знал, как это обозвать. Но она постоянно была в плохом настроении и часто плакала, но не от растерянности и боли, как это было поначалу, а потому-что-Юджин-такая-тварь. «Почему ты был так долго, почему ты оставил меня одну, ты хочешь меня бросить, да?!». Когда эта фраза прозвучала в стотысячный раз, Юджин подумал, что действительно хочет, и угрюмо отвернулся — он устал оправдываться, устал кричать, устал пытаться доказать хоть что-нибудь... и в последнее время молчал, просто молчал, слушал и ощущал все большую и большую тяжесть, давящую ему на плечи. Не то, чтобы раньше ему было не тяжело — конечно, тяжело. Люди вокруг гибли один за другим, он забыл, когда видел в последний раз человека... живого человека. Хотя бесплатный бензин для любимого мотоцикла (Юджин звал его Максимусом, ужасно вредная железяка), за который попросту некому было платить, его несомненно радовал. Но все же... это был чертов зомби-апокалипсис! И хотя беззаботный путешественник (и временами преступник) и привык к определенным лишениям (конец света даже не особенно изменил образ его жизни), это не значит, что ему не было страшно и плохо. Просто он умело это скрывал — даже от самого себя. А когда появилась Рапунцель — невыносимая, беспомощная, бесполезная, глупая, но такая светлая Рапунцель — он словно забыл обо всем этом. Он был как чертов киллер из известного французского фильма, который ухаживал за фикусом и не обращал внимание на окружающий мир. Рапунцель была его фикусом. Или не так... она слишком красивая для просто фикуса. Она была его розой. А он — Маленьким Принцем. И пускай вся планета летит к чертям — пока с его розой все в порядке, с ним тоже будет все в порядке. И капризы, скандалы, истерики... это было все равно, как если бы роза превратилась в какой-нибудь плотоядный цветок. Или в репейник. Самое паршивое — это когда Рапунцель принималась вспоминать маму. Она словно вовсе забыла, что ее ненаглядная матушка сделалась зомби. «Почему я не слушалась маму?! — то и дело спрашивала девушка. — Мама была умней!». Сначала Юджин рычал на нее, затем, вымотавшись, лишь изредка отшучивался да все больше молчал. И вопрос «зачем я повесил себе на шею такой балласт» звучал в его голове все чаще, чаще и чаще. Ему казалось, что Рапунцель начала сходить с ума от всего происходящего. Нервозное поведение, постоянные скандалы, перепады настроения... больше всего это походило именно на какой-нибудь нервный срыв или еще что-то... Юджин не разбирался в психопатах кроме тех, что бежали на него с бейсбольной битой в руках. Но разговоры с невидимой мамочкой и попытки найти ее в каждом мимопроходящем зомби определенно не входили в послужной список нормального человека. И все же Юджин — невзирая на все мысленные вопросы — не бросал ее. Не мог бросить. Хотя, может, и следовало бы. И когда он увидел свою Рапунцель, свой луч солнца, свою гребанную розу, идущую в объятия к зомби в когда-то роскошном винно-алом платье, он в очередной раз спросил себя: «Зачем я вообще тогда подобрал эту девчонку?..». А потом кинулся к ней — бегом, бегом, бегом, трясущейся рукой отыскивая пистолет в кармане кожаной куртки, которая пахла цветочным шампунем Рапунцель. А она шагала в объятия к зомби, и его — ее — полуистлевшее лицо кривилось в усмешке, монстр, бывшей ее матерью, что-то хрипел невнятно и протягивал к ней руки, словно раскрывал объятия... Юджин выстрелил несколько раз, но промахнулся — какой идиот стреляет на бегу? — и лишь понапрасну привлек к себе внимание чудовища. Готель, тот-кто-раньше-был-Готелью, повернулась к нему, медленно и неуклюже, как марионетка в руках новичка. — Мама была умней! — фантазия то была, или монстр и впрямь прохрипел что-то подобное... Юджину уже никогда не узнать. Последним, что он увидел в своей жизни, была распахнутая пасть чудовища, полная острых-преострых зубов. Потом его пустые глазницы, возможно, видели что-то еще, может, даже много чего еще, пока ему не оторвали голову и не оставили гнить — уже никого не беспокоя — где-нибудь около дороги. Но он этого уже не помнил. А Рапунцель Готель не тронула — этого Юджин, конечно, тоже не смог бы узнать. Она взяла ее ладонь остатками своих пальцев и повела куда-то, и Рапунцель зашагала за ней, беззаботно стуча босыми пятками и напевая веселую песенку.