Так беги же, любимая. Ты всегда была быстрее из нас двоих.
***
Я проснулся, почувствовав легкий холодок. Разлепив тяжелые ещё ото сна веки, я не обнаружил рядом ее, и мне сразу стала понятна причина дискомфорта. Я сел в своём спальном мешке, чтобы взглянуть на Врата. Было ещё не так светло, но звезды уже перестали светить с ровной глади небосвода, уступая место яркому солнцу, которое вот-вот начнёт свой восход. Вернувшись к мыслям о том, где она, я встал, прогоняя остатки сна, и побрел по утреннему Глейду. Она бегун, но чтобы бежать, было ещё слишком рано. Проходя мимо спящих, я заметил, что спальный мешок Минхо тоже был пуст. Меня это ничуть не удивило, только слепой мог не заметить того, что творилось между ними. Я уже не раз замечал, что, когда она сидит рядом со мной, ее любящий взгляд устремлён совсем на другого человека, а не на меня. Она и не замечает, как предательски выдают ее улыбка и покусывание нижней губы, когда он что-то рассказывает, а в глазах горит не отражение язычков пламени огромного костра, а ее собственные огоньки, напоминающие искорки. А Минхо… он взглядом гладит ее по шелковистым волосам и обнимает за хрупкие плечи, понимая, что не имеет права на это в реальности, ведь она — моя. Каждый раз я наблюдаю за его страданиями, сидя у костра во время традиционной вечерней беседы глейдеров, которую я некогда ждал с нетерпением, чтобы насладиться теплом ее ладоней, но так болезненно обжигающую меня сейчас. Ведь она не любит меня, но ее пшеничного цвета кудри и серо-голубые глаза, обрамленные пушистыми ресницами, держат меня около себя, словно в плену. Стоит только взглянуть, и я падаю в пропасть, откуда вижу только их и слышу звонкий смех, напоминающий колокольчики. Такая хрупкая и нежная в этих не по размеру огромных мешковатых вещах и с парой синяков и ссадин на тонких пальчиках, каждый из которых я любил целовать, думая, что так быстрее заживет. Но для нее мои поцелуи теперь не более простого касания губ, как будто так надо и установлено законами природы. Встряхнув головой и выпутавшись из комка собственных мыслей, я не заметил, как дошёл почти до кухни и остановился как вкопанный — там сидели они… Минхо крепко сжимал ее руку в своей и гладил большим пальцем тыльную сторону ладошки. А она улыбалась. Улыбалась, как никогда и никому раньше. Больно. Она слишком сильно кольнула меня своей радостью и незаметно оставила в собственном лабиринте на растерзание гриверам. Мои мысли сейчас, как эти твари — механическая часть в виде здравого смысла говорит отпустить и дать ей свободу, живая же часть в виде сердца, преклонившись на колени, просит не слушать первую. Я не знаю, что делать, но моё сердце сейчас просто молчит, оно не знает, что делать, поэтому лишь разрывается изнутри, чтобы никто посторонний, не дай бог, не увидел, особенно она. Не желая быть замеченным, я ушёл к вратам, что должны вот-вот открыться. «Может, все потому, что они бегуны? Весь день проводят вместе, рискуют жизнями друг за друга? — пытаюсь найти им оправдание, сидя у стены, но плохо получается. Обида никуда не делась, лишь моя самооценка пала еще ниже. С отвращением я взглянул на свою хромую ногу и ударил кулаком о бетонную стену, овитую ковром из плюща. — Чёрт! Если бы я только был бегуном!» В этот предрассветный час теперь было понятно одно — я не хочу ее отпускать, но и держать больше нет сил. Подняв глаза, замечаю двух приближающихся бегунов. Держатся за руки… Заметили меня и сразу расцепили их. Хотя бы не держали меня за дурака. Если я калека, это ещё не значит, что со зрением у меня проблемы. — Надо поговорить, — тяну ее в сторону, как только они подошли. — Я буду ждать в Лабиринте, — слышу низкий голос Минхо уже за своей спиной и его лёгкие шаги. Молчу. Не знаю, с чего начать и как закончить. Поэтому просто притягиваю к себе и крепко обнимаю, молясь, чтобы она не услышала бешеного стука моего сердца. Она уже поняла, что я пытаюсь сказать, и благодарно обняла в ответ. Держу ее в своих объятиях в последний раз и чувствую жар в области груди — финальная вспышка перед небольшой горсткой пепла, которую я бережно соберу и спрячу в дальнем уголке сердца. А у нее даже сажи не останется, мои объятия уже ее не греют. Последний раз целую в заветное место на плече и отпускаю, пока не замечаю, что мурашек больше нет. Разворачиваю за плечи лицом к бесконечным ходам Лабиринта и легонько подталкиваю вперёд. — Беги! — говорю как можно спокойнее, но мой голос предательски дрогнул на окончании. Беги к нему… «Я никогда не покажу тебе свои слезы, » — мысленно договариваю себе и, развернувшись, иду в Глейд, избегая этих волшебных серо-голубых глаз. Как только замечаю, что ее фигура скрылась в бетонных стенах, меняю маршрут, направляясь уже к Могильнику. Ромашковое поле… Когда-то она мне плела здесь венки из цветов, а я впервые ее поцеловал и признался в чувствах. Она так звонко смеялась, как только с моих губ слетело «Я люблю тебя», а потом по-детски кинулась в объятия, повалив на землю. Ее глаза улыбались, становясь полумесяцами, а пряди русых волос и высокая трава скрыла наш поцелуй от взора всего живого. Я не знал, зачем сейчас пришел сюда, но казалось, что это было единственное убежище для меня в этом чертовом месте, куда закинули нас Создатели. Устроившись на мягкой подушке из полевых цветов, я смотрел в голубое небо немого утра. Росинки с трав прятали мои слезы в своих объятиях и давали им волю литься, не переставая. — Просто она всегда была быстрее из нас двоих. И дело вовсе не в Лабиринте.Так что беги и не оборачивайся. Ты уже сделала это, и, по правде, мне уже все равно.