Правильный выбор

Эду кажется… Эд думает… Нет. Эд уверен, что сейчас все правильно. И крошащийся в пальцах черный уголь, и режущая глаза игра света в позолоте интерьера, и спертый запах пыли от древних штор заброшенного театра. Он остервенело мнет в руках чудом найденный уголь и излишне сильно давит на него, рисуя круг; линии похожи на толстых ленивых змей – такие же лоснящиеся и плавные, как изгибы их тел. Эд старается не смотреть… Даже не думать о противоположной стороне зала – там все еще пахнет металлом – и не понять, то ли его кровь, то ли сталь доспехов. Это очень легко делать, пока круг еще не нарисован – все мысли заняты им, но когда линии замыкаются в единое целое, в тот самый круг, Эд готов волком выть от засевших в горле слов, горьких, как дым. Он думает о том, что Ал, наверное, сильно бы рассердился, узнав о его планах. На губах играет вымученная улыбка, а на сердце скребут кошки – нет, не так, они когтями дерут живую плоть и ревут во весь свой кошачий голос. Ал никогда бы не разрешил брату повторить их ошибки, он бы никогда не позволил спасать себя ценой всего… Угля остается совсем мало – как раз на четыре крошечных круга. Два на руки, один на лоб, другой – напротив сердца. Линии ложатся немного криво, все же, не помешало бы зеркало – но где его здесь достанешь? От одной идеи посмотреть на отражение в натертых до блеска ложах – или трибунах – становится тошно. Стальной кусает губы, усердно выводя круги ну руках. Пол тоже блестит, и он склоняется над ним, как над зеркалом, продолжая работу. Определенно, Ал послал бы его куда подальше. Это же так глупо – и так самоуверенно – полагать, что в этот раз плата получится меньше. Или результат сам собой окажется лучше. В идеальной ситуации они придут к тому, с чего начали. Брат бы не одобрил. Брат бы предпочел, чтобы все осталось Эду… Только вот ему что делать? Благодарить и жить дальше? Эд дышит глубоко и ровно, отмеряя шаги от края круга к центру. Он считает, чтобы не думать. Чтобы подарить себе еще десяток таких восхитительных от пустоты в голове секунд – и тем мучительней приближение момента, когда он кладет руки на грудину и формирует цель. Любой. Ценой. Вернуть. Ала. Этот синий, умопомрачительно синий цвет, так похожий на цвет летнего неба над Ризембургом, дарит то ли надежду, то ли окончательно отнимает ее. Из круга дует ветер. Нежный, ласковый, словно это касания ладоней мамы - и чувствуется он даже там, где Эд привык ощущать твердый металл – ведь там сейчас живая теплая плоть, и тело сопротивляется, не желая вновь отдавать ее. Как хорошо, что разум сильнее… Это так глупо – играть трансмутациями и чувствами, как в детский мяч. Ал вернул Эда, чтобы Эд вернул Ала – и все бы хорошо, если забыть о том, что плата нарастает, как снежный ком. Брат не принял бы такого решения – он всегда считал, что большее право принадлежит Стальному. А он думал всегда наоборот. И все это рискует превратиться в вечный круг – то ли игра, то ли символ Уробороса – но не в этот раз, потому что плата окончательная. Возврату не подлежит. Эд, конечно же, не замечает, как его несет в другое пространство и как тает под прикрытыми веками синий свет. Он всеми силами пытается убедить себя, что делает это из любви. Или, если принять гипотезу, что наука в такие вещи не верит, из долга. Но он прекрасно знает, что это чувство страха гонит его вперед. Он так боялся остаться без Ала – и сейчас, когда это произошло, он не думает ни о цене, ни о мыслях брата. Только о том, что готов на все, лишь бы не быть одному – либо не чувствовать того, что он один. То есть чтобы вообще ничего не чувствовать. Стальной с улыбкой готов признать, что он слаб. Он слабее брата, Мустанга, гомункулов, Истины – потому что он не готов принять реальность, не готов мириться с ней, он слаб, чтобы жить дальше, как ни в чем не бывало – и слабость вместе со страхом толкают его на последний обмен. Его страх и его слабость делают его сильными. И эта сила носит совсем иное имя – Любовь, или Дружба, или Братство – это не имеет никакого значения. Потому что Эд впервые в жизни уверен, что он поступил правильно.