Новогоднее

- А я сегодня, представляешь, Максимку видел! Прикинь, Самосвата! – известил Борисенков, выходя из ванной в одном только красном Беркутовском халате и его же полотенцем на голове, влажный и распаренный. - Он в Ашане был, гирлянды покупал вместе с Лобашевым Андрюхой. Они всем Ирдисам привет передавали! Артур тяжело вздохнул, оглядывая своего гостя с головы до ног в его же мохнатых тапочках, и поражался наглости друга. Нет, он ведь даже не поинтересовался, а вдруг эти тапочки носит жена, полотенцем Беркуты вытирают лапы кошке, а в халате рассекает сын? Конечно, это было не так, но неужели не живущий здесь человек может знать это наверняка? А вот вполне может, как оказалось. Митяй наизусть знал, какие вещи в этой квартире принадлежат именно Артуру. От них исходила какая-то птичья аура, пахло пухом, перьями и его любимыми сметанными пончиками. Особенно от халата, бархатного, приятного на ощупь и, наверное, на вкус тоже. Дима не знает – Дима не пробовал. Он вообще еще мало что в жизни попробовал, в отличие от старшего приятеля, по совместительству хозяина этой квартиры, доброго и хорошего Птица, который успел и на Западе пожить, и в главной российской метал-группе попеть, и вылететь из нее, мотивируемый суровым пинком коллег, на легких пряничных крыльях. И чего только не успел, да-да. Этому Борисенков действительно удивлялся – как обычный человек может столько сделать? Иногда, когда Беркута рядом не было, Митяй подумывал о том, что у друга, возможно, есть либо рабы в подвале, либо двойник на работе. Однако, стоило Артуру появиться в поле видимости, как Дима тут же убеждался в том, что для рабов толстый и смешной вокалист слишком добрый, а для двойника – оригинальный. Артур повертел в руках связку ключей, завалявшуюся на диване, и улыбнулся. Просто так, без причины. Просто улыбнулся. - Макс сказал, что они вместе праздновать будут, - продолжал Митяй, подойдя ближе, а затем аккуратно присел на край дивана. – На турбазу поедут. Нас тоже звали. - Я-то не против, - произнес Беркут, медленно поднимая глаза на гостя. – Только сдались мы им там? И действительно, Самосват и Лобашев давно собирались выбраться куда-нибудь на праздники вдвоем, и уж компания точно была лишней. Признаться, у Артура совершенно не было новогоднего настроения. Дни были однообразными и скучными, тянулись почти так же долго, как и ночи. И ничего не радовало, вот вообще ничего. По крайней мере, до сегодняшнего утра, когда жена с детьми уехала к теще, и дом тут же пополнился одним единственным гостем, который по расходам шел за четверых. Гостем жутко вредным и наглым, почти таким же, как сам Беркут. - Черт же тебя побери, - глубокомысленно изрек Митяй, закидывая ногу на ногу. – Пятнадцатый год уже. Это мы уже сколько лет знакомы-то, Беркут? - Ой, много, - улыбнулся Пернатый. – Лет тринадцать-то точно есть! - Число красивое, - усмехнулся Борисенков. – И ведь ни разу вместе не отпраздновали! - Да ты что! – Артур поднялся на ноги. – А в пятом? Мы на каток с тобой ходили! - Это не считается, - Дима погладил колючий подбородок. – И вообще, я фактически ходил не с тобой, а с медведем на льду. Беркут засмеялся. А ведь действительно, Артур – медведь. То ли это совпадение такое, то ли, правда, судьба. Птиц ведь никогда не умел кататься на коньках, но, как говорится, голосовал всеми руками, ногами и крыльями за любой кипиш, а если еще и с Митяем, то вообще, хоть вставай на ходули и топай через еловый лес в поисках сосны. В результате их тогдашнего выхода в люди на коньках пострадали все, кто по неосторожности оказался рядом: и невинные посетители, и следящие за порядком инструкторы. Но больше всего досталось, конечно, Диме, которому выпало учить далеко не худенького и совершенно неграциозного Беркута стоять на льду. Недаром говорят, мол, тяжело в учении, легко в бою. Правда, дальше учения так и не зашло, но зато Беркут вдоволь повеселился. А сейчас праздник обещал пройти мирно и по-домашнему. Елка, искусственная красавица, одиноко стоящая в углу, была наряжена и увешана гирляндами с цветастой, весело поблескивающей на свету мишурой, колючей, прямо как тот самый подбородок Борисенкова. - А в этот раз? – пытливо, с детским нескрываемым нетерпением в голосе спросил Дима и тоже встал: так ему лучше было видно лицо Артура. Каждый раз он любовался им, исподлобья смотрел на этот мужской орлиный нос, раскосые глубоко-ореховые глаза, острые статные скулы и тонкие светло-розовые губы, наверняка уже сто раз пересохшие. – Отметим, а? Беркут не смог сдержать добрую, лучистую и широкую улыбку. Он и сам хотел отпраздновать этот Новый Год в компании Митяя, кошки, хомяка и попугая. А что? Вполне себе веселая компания. Артур тоже любил поразглядывать Митяя. И сейчас он напоминал кого угодно, только не рок-стара, коим так часто себя называл: весь домашний, с мокрой, закутанной в бежевое полотенце головой, раскрасневшийся после горячей воды, даже пахнущий как-то по-особенному и, как Беркут только что заметил, отчего-то дрожащий. Птиц нахмурился. - Холодно тут у тебя, - словно читая его мысли, вдруг произнес Борисенков и зябко скрестил руки на груди. – Топят плохо. - Топят-то хорошо, - снисходительно улыбнулся Артур. – Просто кто-то слишком долго и слишком упорно моется в моей ванной и ходит в моем халате. - А тебе жалко, что ли? – фыркнул Митяй, старательно пряча улыбку и отводя глаза куда-то в сторону, всеми силами пытаясь смотреть на что угодно, но не хозяина квартиры. И совершенно непонятно, зачем. – Чаю лучше принеси, а то я тут совсем околею. Беркут снова расплылся в безнадежно глупой, широкой улыбке объевшегося сметаной и до невозможности довольного кота, глядя на театрально отвернувшегося и втихомолку посмеивающегося Борисенкова. Да уж, только он мог стоять в хозяйских тапочках, на хозяйском ковре и в хозяйском полотенце, да еще и корчить из себя обделенного, только ему хватало на всё это наглости. Артур шагнул вперед, оказавшись совсем рядом с Митяем, буквально в нескольких сантиметрах, и теперь уже ясно видел его затаенную улыбку. У Беркута всегда были теплые руки, и Дима знал это лучше кого-то другого. Мягкая ладонь легла на его покрытую гусиной кожей шею, словно Артур делился с ним своим теплом, разливал его по чужому телу. Второй рукой он невесомо провел по впалой щеке Борисенкова, буквально на кончиках пальцев ощущая весь трепет Митяя. - Замерз, значит? – почему-то именно прошептал Пернатый и тут же убрал руки. Борисенков широко распахнул глаза и непонимающе уставился на друга. Артур улыбнулся. – Я тебя сейчас к батарее привяжу. - Не надо так делать, – усмехнулся Дима и уже сам положил узкие костлявые ладони на мягкие птичьи плечи. Короткий вздох. – А то я весь следующий год проведу вот так… к твоей батарее привязанным. Примета ведь такая… Как Новый Год встретишь, так его и проведешь. Естественно. В таком случае, год обещал быть самым, что ни на есть теплым и приятным. - Так ты же и не против, - Артур неожиданно сильно обхватывает друга за плечи и крепко, до хруста хрупких костей прижимает к себе. - Маньяк ты, Беркут! - хрипит здорово ограниченный в движениях Митяй и, сдавшись, аккуратно кладет голову Пернатому на плечо. Короткие, окольцованные пальцы Артура перебирают под полотенцем поредевшие, но такие мягкие русые волосы Митяя, пока тот просто дышит ему в шею. И улыбается. Беркут, конечно, не видит, но точно в этом уверен. - Ты же сам хотел согреться, - тихо проговорил Птиц, зарываясь рукой в мокрые волосы друга еще сильнее и сбрасывая бесполезное, надоевшее полотенце на пол. - Я чаю хотел! – засмеялся Борисенков и слегка отстранился от Беркута, пользуясь ослабленной хваткой. – А не к батарее. Светлые губы Митяя растянуты в улыбке, с волос стекают прозрачные капли воды, серые глаза так и горят озорством. И отчего горят, спрашивается? Сухие губы Беркута невесомо касаются губ Борисенкова, глаза обоих широко распахнуты. Это вовсе не поцелуй, это просто касание. Поцелуи будут вечером, когда президент скажет свою скучную речь и куранты пробьют двенадцать раз, возвещая о начале нового года. А пока Артур только помогает другу согреться после ванны. «Наверняка, опять холодной воды набрал» - пронеслась беглая мысль, не задержавшись в птичьей голове ни на секунду. Пернатый нехотя отрывается от Димы, тяжело вздыхая. - Теперь-то ваша душенька довольна? – театрально улыбнулся он, вскинув брови. - Да ни черта! – ухмыльнулась «душенька». – Сделай чай, а? Беркут усмехнулся. Всё-таки наглость – второе счастье. - Куда тебя девать? – он убирает руки и отходит на шаг назад, попутно передергивая затекшими плечами. – Черный или зеленый? - А разве нет красного? – напущено недовольно интересуется Борисенков. Оба смеются. Пожалуй, без наглости Дима бы пропал. - Найдем! – подмигивает Беркут и, развернувшись, идет на кухню – исполнять очередное желание своего самого наглого и самого коварного друга.