И целой жизни мало

И назло любви законам, что придуманы людьми, Мы с тобою, словно боги, мир волшебный создадим. (с)

Думать о прошлом Казуки не любил: слишком много происходило с ним такого, чем он не мог гордиться, и в большинстве случаев воспоминания не приносили радости. О будущем Казуки тем более старался не размышлять, ничего никогда не планировал и не ждал. За свою недолгую жизнь Казуки познал такое, во что иной человек не смог бы поверить, за свою жизнь ему довелось увидеть и немало смертей. И именно поэтому он старался жить одним днем, наслаждаться каждой минутой и не думать о том, что для больных гемофилией и без того тонкой грани между человеческой жизнью и смертью почти не существует. Но почему-то именно в этот день память навязчиво воспроизводила, казалось бы, забытые события давно ушедших лет. Уже с полчаса Казуки сидел молча, крутил в руках почти полную бутылку пива и неотрывно всматривался в линию горизонта. Солнце садилось, а летняя жара и не собиралась спадать, но он не обращал ни малейшего внимания на духоту. Как и не глядел на Манабу, который сидел рядом и почему-то не спешил заговорить о чем-то, разорвать непривычное молчание. Быть может, он чувствовал, улавливал настроение Казуки и понимал, что слова сейчас не требуются. А может, тоже вспоминал о чем-то. "Казу, слушай, мне тут рассказывали о таком месте..." – голос старой знакомой, с которой Казуки теперь и не общался даже, словно звучал из прошлого. В свое время, услышав от нее историю о необычном медицинском центре для таких особенных людей, как он, Казуки только рассмеялся. Он знал, что его никто никогда не вылечит, и даже подумать не мог, что именно с этой реплики для него начнется новая жизнь, так разительно отличающаяся от прошлой. Когда Казуки удалось покинуть "Тсубаки", когда кошмар закончился, он долгое время считал, что в жизни не забудет обо всем, что произошло с ним и другими пациентами, и ужасы прошлого будут преследовать его до самого последнего дня. Но на собственном опыте Казуки узнал, что время действительно лечит, и теперь, спустя несколько лет, он думал о своих друзьях с улыбкой, испытывая лишь тихую грусть, не причинявшую боли. Иногда, перебирая струны гитары, Казуки вспоминал, как они, собравшись в небольшой комнате, горланили по вечерам песни, раздражая медперсонал и постоянно огребая за свое поведение. Бё орал громче всех, и если не пел, то непрерывно сыпал шутками, которые никак нельзя было назвать добрыми, и которые порой сильно раздражали Юмико… С Юмико Казуки связывали особенные воспоминания. Ее навязчивость и подлость со временем будто потускнели в памяти, и теперь Казуки даже трогала немного мысль о том, с какой настойчивостью и детской инфантильностью она пыталась добиться его благосклонности. Еще были Джури и Леда: первый из-за своей амнезии выглядел дурачком, а второй, словно в противовес ему, строгим и рассудительным. Наверное, достанься друзьям счастливая судьба, все было бы иначе. И Джури выглядел бы серьезней, и Леда, не испытывавший бы постоянно боль, чаще улыбался. Но все сложилось так, как сложилось, жизнь никто не выбирает, и уже много лет Леда был мертв, страдания его прекратились, а Джури шел своей дорогой дальше. Казуки подозревал, что его удалось вылечить: когда он видел Джури в последний раз, тот уже не забывал так много, как прежде. Но знать наверняка он не мог, а выяснять, чем тот жил сейчас, не желал. Казуки вспоминал и остальных потерянных друзей: язвительного Сана, ноющего Юуто. И Рея тоже, сыгравшего не последнюю роль в истории побега из "Тсубаки". А еще Агги с Сойком – необычную пару, которую связало такое прочное и при этом трепетное чувство. Первое время истекающий кровью Агги часто снился Казуки по ночам, он просыпался в холодном поту и долго не мог уснуть. Моральные мучения были хуже любых физических, никогда прежде Казуки не убивал людей, и хотя пытался оправдать себя тем, что спасал Манабу, что если бы не схватился за нож, Агги задушил бы его, легче не становилось. - Ты освободил его, - как-то раз ночью, когда Казуки проснулся после очередного кошмара, прошептал Манабу. – Он не захотел бы жить без Сойка. - Ты не можешь знать, - с горечью ответил Казуки, но Манабу, лица которого не было видно в темноте, ответил уверенно и строго: - Могу. И ты сам прекрасно знаешь, что я прав. Казуки ничего не ответил тогда, но мысленно согласился. Страшно было представить, что пережил бы Агги, если бы пришел в себя и понял, что убил единственного человека, которого любил. После этого Казуки полегчало, кошмары снились реже, и постепенно ужас от осознания, какое преступление он совершил, немного отступил, оставляя после себя лишь горечь. Постепенно забывались страшные события, стирались из памяти лица, и единственный, о ком Казуки все же вспоминал иногда, был Джин – человек, ставший ему настоящим другом и подтвердивший всем известную истину: больней всего бьет тот, кто ближе всех. Никогда в жизни Казуки не заподозрил бы Джина в предательстве, никогда не поверил бы, если б тот не признался сам, и боль, которую испытал он, узнав правду, еще долго напоминала о себе. Однако и Джина Казуки со временем смог понять и простить. Он просто поставил себя на его место, попытался представить, как бы поступил, если бы Манабу попросил пойти на подлость. И Казуки не смог твердо ответить, что никогда не согласился бы. Только понял все это он слишком поздно, Джин сделал свой выбор, а после попал в психиатрическую больницу, где закончил свои дни. Иногда Казуки спрашивал себя, как бы все повернулось, если бы в свое время он не отвернулся от друга, если бы поддержал его. Может, Джин не отчаялся бесповоротно, может, не совершил бы преступления. Но доподлинно Казуки не мог знать ответа и потому приказывал себе не думать о том, что было бы, поступи он как-то иначе. И, тем не менее, если бы однажды Казуки предложили переписать историю, вернуться в прошлое и все изменить, никогда не узнать о "Тсубаки", избежать всех кошмаров и горестей, обрушившихся на него с того момента, как он переступил порог медцентра, Казуки, ни секунды не раздумывая, отказался бы. Ведь тогда он не встретил бы Манабу. …Когда Манабу, узнав о смерти Таа, без чувств рухнул на пол, Казуки сам с жизнью простился, решив, что тот сейчас умрет, что и без того больное сердце не выдержит. Но все обошлось: Манабу оказали первую помощь, и утром он очнулся. Та ночь была самой долгой в жизни Казуки, он даже помыслить не мог о сне, просидев у постели Манабу не один час, и уже перед самым рассветом, когда врачи заверили, что опасность миновала, он решил прогуляться. Небо было чистым и удивительно ясным – Казуки не помнил, чтобы ему доводилось видеть столько звезд прежде. Вглядываясь в темный небосвод, Казуки вспоминал каждый день, проведенный с Манабу, которого, как ему казалось, он едва не потерял, и с горечью думал, что для таких, как они, больных и слабых, счет и правда идет на сутки. И если другие могут планировать свое счастливое будущее, семью, карьеру и даже старость, им двоим остается только благодарить судьбу за каждый прожитый день, который всегда может стать последним. Мысли Казуки были унылыми, но неожиданно он подумал о том, что хотя один день с Манабу – это ничтожно мало, их, дней, ведь тоже может быть много? Тогда, вглядываясь в ночное небо, Казуки загадал быть вместе с Манабу столько дней, сколько он видит звезд. А потом начался новый этап в жизни, который тоже мало походил на все, что ему предшествовало. Казуки было непривычно и как-то странно понимать, что больше он не один, что теперь с ним любимый человек, который всегда будет рядом, за которого он отвечает, и о котором надо заботиться. Не сговариваясь и ничего не обсуждая, по молчаливому согласию они вместе сняли квартиру, в которой и поселились – возвращаться в свой дом, где развернулись печальные события последних дней их побега, Казуки категорически не пожелал. В сказках и романах на этом этапе все заканчивается, герои остаются вместе и априори, согласно тонкому намеку писателя, живут долго и счастливо. Однако редкая книга расскажет о том, как непросто приходится персонажам той или иной истории строить свое дальнейшее будущее. Манабу старался быть сильным, но осваиваться в большом мире ему было непросто. Казуки видел, что даже к простому выходу на улицу, в супермаркет или за сигаретами, он долго морально готовился, все сильней натягивал рукава на свои кисти и, скорей всего, непроизвольно, ругая себя за слабость, пытался найти повод для отсрочки. Долгое время Манабу мучился и стеснялся, когда Казуки раздевал его, просил выключить свет, не смотреть и при первой же возможности натягивал одеяло до самых глаз. Прошло немало времени, прежде чем он перестал бояться, что внезапно перестанет нравиться Казуки, если тот рассмотрит его лишний раз и обнаружит все недостатки, которые по неведомым причинам не замечал раньше. Со щемящей нежностью Казуки вспоминал, как они встретились после разлуки, когда Манабу думал, что он погиб, а сам Казуки извелся от страха, что с Манабу могло случиться что-то. Ему казалось, что если бы не те печальные события, Манабу никогда не решился бы сделать шаг навстречу, открыться и довериться, пускай всего на одну ночь. Еще тогда Казуки чувствовал, что Манабу десять раз пожалел о своей слабости, о том, что поддался своим так старательно подавляемым чувствам. Но было поздно: осознав, что Манабу испытывал к нему совсем не то, что демонстрировал, Казуки понял, что уже никогда его не отпустит. …Сделав глоток пива, Казуки закинул ногу на ногу и поболтал ею в воздухе, прежде чем улыбнуться и снова всмотреться в алеющую линию горизонта. В этот момент он вспомнил, как знакомил Манабу со своими друзьями. Теперь было даже странно думать о том, как сильно Манабу переживал тогда. Вопреки просьбам Казуки, он нарядился в мешковатую одежду и свитер выбрал с самыми длинными рукавами. Казуки хотел объяснить ему, что в таком виде он только больше удивит его друзей и привлечет к себе внимание, но промолчал, решив, что если Манабу комфортней в такой одежде, пусть так и идет. Решая, куда отправиться, Казуки перебрал массу вариантов, от боулинга и бильярда до обычных кафе. Но представляя, как Манабу будет комплексовать и зажиматься, думая, что все только и делают, как пялятся на его руки, поражаются его худобе и еще что только, он в итоге склонился к простому походу на футбол, где внимание его приятелей будет приковано к полю. - Меня не обязательно с ними знакомить, - проворчал Манабу, уже обуваясь перед выходом. – Я бы не обиделся. - Так что же, мне тебя всю жизнь прятать? – иронично поинтересовался Казуки. - А ты собрался быть со мной всю жизнь? – огрызнулся Манабу, и Казуки только вздохнул, прекрасно понимая, что его агрессия – это только защитная реакция, попытка скрыть свой страх. - Они хорошие, вот увидишь, - только и сказал он, взлохматив волосы Манабу на затылке, но тот, кажется, не поверил, закусил губу и отвернулся. И, конечно, все прошло благополучно. Друзья Казуки были так рады его видеть, что орали все наперебой, обнимали, смеялись и Манабу в первый момент как будто даже не заметили. Когда же они немного успокоились, Казуки обернулся и поразился, как сильно Манабу побледнел: казалось, что он сейчас хлопнется в обморок. Чтобы подбодрить, Казуки обнял его за пояс, пораженно отмечая, что Манабу дрожит, и только тогда представил его своим друзьям. Все были вежливы и веселы, Манабу поприветствовали, не выразив никакого изумления от его внешнего вида, но расслабиться тот так и не смог до самого окончания вечера. И хотя Казуки не отходил ни на шаг, постоянно держал его за руку или обнимал за плечи, Манабу словно одеревенел, улыбался натянуто и почти ничего не говорил. А когда они вернулись домой, вошли в квартиру, и Казуки закрыл входную дверь, Манабу неожиданно обнял его, прижался всем телом, а лицом уткнулся куда-то между шеей и плечом. Изумленный этим порывом, Казуки медленно гладил его по спине и не мог подобрать нужных слов. - Было бы из-за чего так переживать, - только и выдавил он. - Ты не понимаешь, - еле слышно прошептал Манабу, даже не думая отстраняться, и Казуки подумал, что, на самом деле, все он понимает. Хотя вряд ли сможет объяснить словами чувства, которые испытывал в этот момент. Постепенно, но очень медленно Манабу раскрывался и начинал доверять. Казуки бесконечно радовался каждой искренней улыбке, проявлению эмоций с его стороны или инициативе в любых, даже самых простых вещах, например, предложения, отправиться вечером в кино или в паб. Это первое время было самым счастливым для Казуки, он даже просыпался с улыбкой и был рад каждому новому дню. Казуки хорошо помнил тот день, когда Манабу, переминаясь с ноги на ногу и несмело пряча глаза, предложил ему отправиться куда-то отдохнуть. Казуки удивился такому поведению и спросил, куда же Манабу хочет: к морю или в горы? Манабу от этого вопроса засмущался еще больше и еле слышно произнес: - Не совсем. Я хотел бы… В Бразилию. - Куда? – во все глаза уставился на него Казуки, и Манабу от такой реакции совсем сник. - Думаешь, не надо, да? – совсем тихо спросил он и взглянул украдкой исподлобья. - Ну почему сразу не надо, - растерялся Казуки и даже макушку почесал. – Я просто не ожидал как-то. Да и дорого это, наверное. - Я уже посмотрел, не очень дорого. Нам хватит, - все так же не поднимая глаз, сообщил Манабу. – Вот просто не знаю, я никогда никуда не ездил, хотя очень мечтал. Думал же, что в "Тсубаки" навсегда… Манабу вконец запутался и замолчал, а Казуки показалось, что он догадывается, из-за чего тот так растерялся, предлагая всего лишь поездку, пусть и не совсем обычную. Наверняка много лет в стенах медцентра всеми нелюбимый и покинутый Манабу читал книги и мечтал своими глазами увидеть мир, далекие страны, но тогда желание его было неисполнимым. Скорее всего, он сам понимал, что ни при каких обстоятельствах не реализует его. И теперь, когда в один миг все стало возможным, он боялся сделать последний шаг. А может, опасался, что разочаруется. Но Казуки решил, что дальше можно уже не анализировать и не разбираться, что мешало Манабу смело отправиться воплощать мечты, потому просто шагнул к нему, обнял и радостным голосом объявил: - Отлично! Значит, мы едем! Кстати, а почему в Бразилию? - Там обезьяны и карнавал, - дал исчерпывающий ответ Манабу и прижался лбом к его плечу, а Казуки с горестными нотками в голосе ответил: - И лететь туда черти сколько. А я, между прочим, самолетов боюсь. Казуки говорил в шутку, но когда Манабу отступил на шаг и взглянул на него испугано, он понял, что зря сказал это: Манабу было известно, что его родители погибли в авиакатастрофе, и теперь, видимо, воспринял все всерьез. - Извини, я забыл просто. Давай тогда… - Да пошутил я! Пошутил! – поспешил заверить его Казуки и снова за плечи притянул к себе. – Поедем в твою Бразилию. А видя, что в глазах Манабу по-прежнему отражается неуверенность, он спросил: - Назови мне хоть одну причину, по которой мы не можем этого сделать. Ответа на поставленный вопрос Манабу не нашел, пожал плечами и кивнул, словно соглашаясь с Казуки. И уже через неделю они отправились смотреть на обезьян, на карнавал и на все остальное, о чем мечтал Манабу. Путешествовать Манабу понравилось, он ничуть не разочаровался, напротив – взял за правило как минимум два-три раза в год ездить в какую-нибудь экзотическую страну. Его доходы позволяли подобную роскошь, а обо всех сомнениях Казуки, которого немного смущала такая щедрость, Манабу даже слышать не хотел. - Это моя мечта – увидеть весь мир, - говорил он. – Ты вообще делаешь мне одолжение, что составляешь компанию. - Еще бы, - шутливо возмущался Казуки. – Найдешь еще себе другую компанию, и как же тогда я? Глядя на Манабу, радостного и сияющего, успешного в работе и наконец научившегося отдыхать и ни в чем себе не отказывать, Казуки думал о том, что с удовольствием сейчас посмотрел бы на физиономии его обидчиков. Должно быть, те даже не поверили бы, что из загнанного ребенка вырос такой необыкновенный человек. И особенно Казуки почему-то хотелось, чтобы мать Манабу узнала, от кого она в свое время отказалась. Впрочем, рассуждал Казуки, все сложилось как нельзя лучше – еще неизвестно, каким стал бы Манабу, если б вырос в такой семье. А потом в один момент все резко изменилось. Хотя Казуки понимал, что перемены эти были не такими уж внезапными, как показалось, и долгое время он не замечал, что все уже совсем не так, как прежде. Манабу осваивался в новой жизни, доверчивей относился к людям, становился все более открытым. Постоянное присутствие друзей Казуки в их доме больше не смущало его, он с энтузиазмом поддерживал идею сходить к кому-то в гости или, наоборот, пригласить к себе. Казуки только радовался этому, не замечая, как Манабу преображался на глазах, становился совсем не тем забитым и незаметным пареньком, который в свое время покинул стены "Тсубаки". Понимание происходящего обрушилось на Казуки, как часто бывает, внезапно, словно гром грянул среди ясного неба. Как-то раз вечером, когда Манабу, поглощенный работой, сидел за компьютером, а Казуки лениво щелкал пультом, пытаясь выбрать хоть какую-нибудь интересную передачу, в дверь позвонили. Мысленно пожаловавшись неизвестно кому, что всегда вот так в жизни, даже отдохнуть не дадут, Казуки пошел открывать. На пороге он увидел одну из своих подруг, которая и прежде частенько наведывалась в гости, поприветствовал ее и хотел спросить, какими судьбами, когда Асами, торопливо обняв его, решительно направилась в комнату, только и бросив через плечо: - Я вообще-то к Манабу. Посоветоваться хотела. Казуки так и застыл с открытым ртом, но его удивления уже никто не заметил: Асами вошла в комнату и даже почему-то дверь за собой плотно притворила. Несколько раз удивленно моргнув, Казуки медленно сел на тумбочку, стоявшую прямо у входной двери, и задался вопросом, с каких пор друзья советуются с Манабу, умудряясь при этом еще и дверью хлопнуть перед его носом. А затем потянулись долгие дни мучительных переживаний и ревности – Казуки признавался себе, что испытывал именно эти чувства. Только теперь он осознал, заметил, насколько близко Манабу сдружился с его приятелями, как часто болтает с ними и делится чем-то. Казуки не постеснялся спросить, что именно привело к нему Асами, и Манабу рассказал, что как-то раз они списались в чате, разговорились, и та полюбила советоваться с ним по всяким личным вопросам. И вроде бы ревновать здесь было не к чему, но Казуки все равно мучился. Это было странно – понимать, что теперь Манабу принадлежит не ему одному. И с одной стороны Казуки был искренне рад, что прежде зажатый, запуганный, он стал совершенно обыкновенным общительным человеком. Казуки ничуть не удивляло то, что тот нравился окружающим, ведь он сам в свое время рассмотрел в Манабу все скрытые, но от этого ничуть не умаленные достоинства. Только прежде он и подумать не мог, до чего будет страдать, когда привлекательность Манабу разглядят другие. Как-то раз к ним домой завалилась целая компания друзей смотреть бейсбол, пить пиво и орать песни. Казуки отдал гитару Манабу и наблюдал за ним со стороны, любовался и наслаждался мыслью, что это он научил Манабу так хорошо играть. А еще от него не укрылось, что друзья постоянно обращаются к Манабу, как близко к нему сидит один приятель, и до чего часто, будто непроизвольно прикасается другой. Манабу же никого не выделял, ни с кем не любезничал больше положенного и вообще вел себя во всех отношениях замечательно – ревнивому Казуки просто не к чему было придраться. Вот только чувствовал он себя от этого не лучше. Неожиданно он понял, что все это время не ревновал – Манабу просто не давал повода, и то, что к нему тянулись люди, совсем не значило, что сам он относился так же к ним. Только теперь до Казуки дошло, что он испытывал самый обыкновенный страх – страх потерять Манабу. С тех пор, как все вокруг заинтересовались им и полюбили, Казуки боялся до дрожи в руках, что однажды надоест Манабу, и тот найдет кого-то более подходящего и интересного. От осознания своих чувств Казуки стало тошно. …Когда он закрыл дверь за последним гостем и вернулся в комнату, Манабу он застал в том же положении, в каком оставил: тот сидел в кресле и лениво перебирал струны гитары. Мыслями он был явно далеко и на вошедшего Казуки не обратил внимания. - Ты играешь уже лучше меня, - шутливо возмутился Казуки, желая просто разрушить тишину, показавшуюся неуютной. - Это не так, - слабо улыбнулся Манабу, глядя куда-то в сторону. - Точно тебе говорю, - недовольно пробубнил Казуки и прошелся перед ним по комнате из стороны в сторону. - А ты будто ревнуешь, - с веселыми нотками в голосе заметил Манабу. - Кого ревную? – опешил Казуки. - Гитару ко мне, - предположил Манабу. – Или меня к гитаре? - Тебя к гитаре, конечно же, - изобразил скорбное выражение лица Казуки, и неожиданно, словно в шутку, он все же озвучил мучившую его мысль. – Еще уйдешь от меня. Он фальшиво рассмеялся, но Манабу не поддержал его, а только посмотрел с каким-то непонятным выражением в глазах. - Я никогда от тебя не уйду, - негромко и серьезно произнес он, и смех Казуки тут же оборвался. – Я пообещал. - Кому пообещал? – удивленно уставился на него Казуки. - Разве обещать надо обязательно кому-то? – пожал плечами Манабу. – Просто пообещал. - Вот очень приятно думать, что ты всегда будешь со мной из-за какого-то обещания, - обиженно заявил Казуки, не успев даже подумать, как это прозвучит, а Манабу чуть прищурился, глядя на него внимательно. - Не из-за обещания, - негромко произнес он. - Да какая разница, - досадливо махнул рукой Казуки. – Раз ты обещаешь невесть кому быть со мной, стало быть, ты допускаешь, что возможен другой вариант. Что мы разойдемся, например. Вот я о таком даже не думаю. Казуки скрестил руки на груди и сердито уставился за окно, хотя в темноте за стеклом все равно ничего не было видно. А Манабу медленно отложил в сторону гитару, поднялся на ноги и подошел к нему вплотную. - Ты дурак, Казу, - произнес он, и Казуки понял, что Манабу улыбается, хотя и не смотрел на него. – Люди идут под венец, клянутся быть вместе до конца жизни и счастливы от этого. А когда я дал такое же обещание, у тебя началась паника. Казуки даже дыхание задержал на секунду, а может, легкие сами отказались работать. Почему-то не было сил смотреть в глаза Манабу, а глубоко в груди все сжималось и дрожало. Впоследствии Казуки не помнил точно подробности того вечера: память воспроизводила только с каким безумием и страстью он обнимал и целовал Манабу. А еще шептал как сильно, как отчаянно он любит его. …Солнце уже почти скрылось за горизонтом, город, простиравшийся будто прямо под ногами, накрыла тень, и пора было спускаться обратно в квартиру, а Казуки только тут заметил, что пива в его бутылке почти не убавилось. Но пить больше не хотелось, он отставил ее в сторону и потянулся. - Ты какой-то не в меру задумчивый сегодня, - произнес Манабу, и, наверное, это были его первые за вечер слова. - Есть такое дело, - кивнул Казуки и улыбнулся. – Воспоминания напали. Манабу только хмыкнул, отставил свою бутылку и поднялся на ноги. - На меня тоже немного напало сегодня, - негромко сказал он. – Почему-то вспомнил, как ты, еще тогда, давно, предлагал мне пить пиво на крыше, а я сперва не понял, зачем это нужно. Казуки ничего не ответил на это, и потому, помолчав немного, Манабу, глядя на него сверху вниз, спросил: - А ты помнишь тот вечер?.. Конечно, Казуки помнил. Он помнил все, что связывало с Манабу, от первой встречи до последней минуты. Как он впервые увидел его в столовой, ссутуленного и такого печального, как поцеловал в коридоре, за что тут же схлопотал, как подарил ему шарф и как боялся потерять. И хотя прошло много лет, что-то померкло и стерлось из памяти, все касающиеся Манабу воспоминания, словно по взмаху волшебной палочки, вставали перед глазами Казуки, живые и почти осязаемые. "Гемофилия… Значит, ты можешь умереть от самого обычного синяка?" "Какая часть фразы "отвали от меня" тебе не ясна?! Как ты меня бесишь, чертов псих!" "Ты кретин, Казуки. Меня не интересуешь ни ты, ни мужчины в принципе…" "Я, конечно же, не злюсь на тебя, ничего такого, просто... Когда все это случилось, я очень... Очень испугался, понимаешь?" "И я не смогу уснуть. Вдруг это и правда сон, а ты так и не вернулся. Что же нам делать?" - Эй, Казуки, когда у тебя такое лицо, я пугаюсь, - Манабу весело рассмеялся и потормошил его за плечо, отчего Казуки встряхнулся, словно отгоняя нахлынувшие мысли, и поднял голову, глядя в сияющие глаза Манабу. - Нашло что-то, - чуть смущенно произнес он, тоже вставая и бросая последний взгляд на город далеко внизу. - Да уж вижу. Пойдем, что ли?.. Манабу направился к двери, ведущей на лестницу, а Казуки на секунду застыл на месте, чтобы полюбоваться им еще раз. Манабу снова отрастил длинные волосы и красил их в каштановый цвет: по сути, он вернулся к той самой прическе, которая была у него, когда они познакомились. Но больше ничего не напоминало о том прежнем Манабу, которого Казуки повстречал в "Тсубаки". Сейчас он всегда держал спину ровно, плечи расправленными, смотрел смело в глаза и одевался так стильно, что Казуки порой задавался вопросом, когда тот только успел научиться этому. Но Казуки ничему не удивлялся. Теперь ему казалось, что именно таким он увидел Манабу давным-давно, что его не обманула мешковатая одежда и затравленный взгляд, и, глядя на Манабу, стоящего посреди коридора в медцентре, говорившего сквозь зубы злые слова, он рассмотрел совсем другого человека. Человека, которого видел и сейчас: такого красивого, самого любимого, насмешливо улыбающегося и глядящего на него вполоборота через плечо. - Ну, Казу, ты идешь или как? Казуки только кивнул, но отметил в этот миг, лишь как красиво блестят волосы Манабу в последних лучах заходящего солнца. А еще подумал, что с таким, как Манабу, целой жизни будет мало, и потому назло и вопреки природе, подарившей им обоим такую непростую судьбу, он сделает все, чтобы прожить как можно дольше. И за это время сделать Манабу самым счастливым.