Флюрографика

Ей дарят розы – они без шипов, конечно же, но ей кажется, что они все пальцы раздирают, а на светлую пачку скоро упадут капли крови. И от запаха их дышать становится трудно, и в горле комок как будто застревает. Мраморные губы застывают в улыбке, а хочется кричать: так, чтобы горло потом саднило, а скулы болели, чтобы сердце колотилось бешено, и потом еще время нужно было, чтобы в себя прийти. Потому что Приме дарят каллы, потому что у Примы есть свой Зритель, а розы в собственных руках – просто дань кого-то случайного такой же случайной ей. Она получала бы орхидеи и камелии, стой она в центре сцены, а про розы забыла бы – они ей надоели до осточертения. Только сделать она ничего не может, а чертова улыбка уходит с губ только в такси, и она сильнее сжимает розы, понимая: будь шипы – было бы легче. Когда выдается полностью свободный день, ей хочется просто лежать на кровати. Ей в такие моменты хочется бросить все, как маленькой глупой девочке. Она где-то в глубине души понимает, что не станет Примой, и что не стоит настолько истязать себя тренировками. Только что делать, если балет – это как дышать? Что, если она разучилась ходить уже давно – только танцевать умеет? Если живой себя только в танце чувствует, или когда тело от усталости ломит? И она глядит на белый потолок, и не видит ничего – слезы глаза застилают, и лицо от них опухает, и они почему-то к губам бегут, и оказываются горькими и солеными. А глупое глухое бессилие куда-то пропадает, и она не просто лежит, глядя в потолок – она отдыхает, чтобы чуть позже совершить еще один шаг к центру сцены. Когда она проживет еще одну жизнь на сцене, ей опять подарят розы. Не самые обычные, алые или белые, которые можно купить в любом цветочном магазине, а небольшие кустовые, светло-светло розовые. И в этот момент она поверит, что дождется своих орхидей и камелий – свой Зритель у нее, кажется, уже есть.