Запах моря в предчувствии дождя

Ренджи помнит запах моря в предчувствии дождя. Горько-солёный, рождающий и утоляющий жажду. Меняющий оттенки в зависимости от сезона, времени суток и даже компании. Когда ему надоест стройка, он наймётся ловить тунца. Будет смотреть на бесконечное зеленоватое пространство, на выгнутый капризной улыбкой горизонт, на мачты и палубу, чаек и небо. А рыбная вонь для того, кто голодал в детстве, не такое уж большое неудобство. Когда ему надоест и это, Абараи пойдёт учиться. Куда-нибудь, где будет нужно читать древнюю литературу или философию европейских писателей. Есть совсем не хочется. Он без интереса смотрит на свой бэнто. Поначалу голод терзал постоянно и невыносимо, навевая неприятные воспоминания, и на еду уходила почти вся зарплата. А теперь он мог бы даже не обедать, но к вечеру начинала кружиться голова, особенно если приходилось тащить что-нибудь особо тяжёлое. Яркая каска лежит возле колена, а под спиной приятный холодок металлической балки. Под ногами провал в пару десятков этажей привычно щерится кусками арматуры, слепо таращится тёмными дверными проёмами и втягивает в себя воздух, как шахта лифта. Можно назвать это предательством. Что ж, Готэю не привыкать к предателям. Можно назвать бегством и трусостью. Применительно к лейтенанту, который очертя голову бросается в бой и обдумывает мотивы только после его завершения. Наверное, всё же назовём предательством. Так проще. Они с Исидой идут по ровной, как тарелка, пустыне. Чахлые кристаллические деревца тут и там, будто выведены чёрной тушью на сероватой и неровной дешёвой бумаге. И Ренджи ничего не хочется, только тихо упасть в песок. Затаиться, медленно, миллиметр за миллиметром погружаясь в глубину, ощущая, как песчинки расступаются, и каждая оставляет на коже тонкую кровоточащую метку. Ренджи ушёл сразу после Уэко. Или Каракуры. Без разницы. Его всегда интересовали люди вокруг, а не стратегия и названия взятых высот. И, конечно, было немного унизительно объяснять Урахаре, почему тот просто обязан выдать гигай и солидный запас фиксаторов соумы. Пришлось сказать правду, но никакая ложь не могла бы выглядеть более дико. По словам Киске, при бережном пользовании тело протянет лет десять–пятнадцать. Больше и не нужно. У Абараи уже была вечность, и он отодвинул её, как нелюбимое блюдо. Всё сломано и всё разрушено. Последние пять лет… - нехилый каламбурчик, именно последние, это не просто фраза, а факт – каждое утро начинается с мысли, что всё… Приходится почти силой вытаскивать себя из-под одеяла и тащиться на кухню. А потом улыбаться людям, которые считают тебя своим другом только потому, что пару раз вы вместе выпили. Но, кажется, раньше это было аргументом и для Ренджи? Первые недели были тяжелее всего. Гигай причинял жуткие неудобства и жал во всех местах сразу. Абараи казалось – его голова обёрнута ватой, звуки, запахи и даже свет доходили с опозданием. Потом – почти невыносимые звуки и цвета, вкусы и запахи, приносящие острое удовольствие. Когда-то пребывание в гигае до полного соединения казалось настоящей трагедией. Рукию хотелось убить за такое раздолбайство. Оказалось, ничего ужасного. Даже почти незаметно. Сидя на крыше в свой первый земной Новый год, он смотрит на понуро спускающиеся к морю дороги. Оно тяжёлое и неподвижное. И новых берегов нет. Потому что. Всё сломано и разрушено. Превратилось в отвратительный бесцветный песок и сквозь пальцы просыпалось в Уэко. Значит, это и есть свобода? Да, это она. Свобода от Готэя, долга и Кучики-тайчо. Он свободен: больше нет никакого смысла существовать – всё, ради чего он пробовал жить, рухнуло, а другого он придумать не может. Начать всё сначала? Что начать? Один – и свободен. Но эта свобода слегка напоминает смерть. Его жизнь завершается. Она лежит позади, вся целиком, её очертания, вялые движения, слабые руки, которые она тянет ему вслед. Партия проиграна, вот и всё. Он хотел стать лучше. В Академии ему, казалось, это удалось. Но он проиграл первый тур и лишился Рукии. Захотел сыграть следующий и стал лейтенантом. Проиграл второй и всю партию. И при этом узнал – с Кучики Бьякуей проигрыш неизбежен. Всегда. Только подонки думают, что выиграли. Прошлое умерло, а капитан приблизился, только чтобы отнять всякую надежду. Отныне Абараи будет жить. Спать, есть. Есть, спать. Существовать апатично и покорно, как деревья и лужи. Недолго и бесполезно. Второй Новый год почти неотличим от прошлого. Ренджи сидит и смотрит в сторону горизонта, исчезнувшего за стеной валящего снега. Если постараться, можно разглядеть тусклый йодисто-коричневый мазок в комковатом пористом пространстве. Оно замкнулось, расстояния тоже исчезли. Город – дурацкая игрушка. Сувенир, вроде шара, где постоянно идёт снег, достаточно просто встряхнуть. Снег тяжёлый. Он липнет к щекам, приминает волосы и почти тут же тает, пропитывая одежду, стекая по лицу и за шиворот. Если на рассвете загадать желание – оно обязательно исполнится. Но рассвета не будет. Не здесь и не для Абараи. Где-то в Америке солнце уже сняли с неба и, обернув газетами, уложили в коробку до следующего года. В третий раз Ренджи на крыше не один. Рядом мрачно ёрзает Исида, ворча что-то о бронхите и пневмонии. Абараи молчит. Как молчал, когда квинси выбрал именно этот университет именно в этом городе. Урюу – будущий хирург. Чёткие и отточенные движения рук лучника будут спасать, а не отнимать жизни. Парень больше не заморочен бредом о пустых и собственной воинственной гордости. Хотя шинигами до сих пор недолюбливает. Он заходит каждую пятницу, вечером. Готовит ужин, попутно загружая хозяина уборкой. Тот всю неделю планомерно превращает жилище в помойку из чистой вредности. На самом деле, Ренджи оценил жест. И когда-нибудь обязательно скажет об этом. Обязательно. Сегодня тоже пятница. Мужчина не уверен, пришёл бы Исида иначе. Приглашения не было. Праздник – формальность. Квинси мог бы остаться с новыми друзьями. Веселиться. А не жевать Абараеву собу, которой тот приготовил аккурат на две порции. По чистой случайности, естественно. Но парень пришёл в обычное время и принёс бутылку саке. А ещё подарок – простую чёрную футболку с орнаментом из странно изломанных белых линий на спине. Ренджи неловко отложил её в сторону и вытащил из-под котацу диск «Radiohead». Он купил его уже давно, когда Исида вскользь упомянул в разговоре о музыке, которую любит. Собственно, всё это время шинигами бессовестно слушал диск сам. Абараи не болтлив, если, конечно, не выпьет. Урюу вообще молчун, когда не пытается казаться крутым. Мужчина бодрится. Недавнее жутковатое открытие требует внимания и длительного обдумывания. А компания отвлекает от мысли, как иначе прошла бы эта ночь. Он бы смотрел на нить своей духовной силы. Алую, как у любого шинигами. Смотрел, сдерживая желание прокусить руку и сравнить цвета. Потому что… Страх в человеческом теле ощущается безумно и остро. Он ожидал чего-то подобного. Даже был готов. Но наблюдать, как выцветает алая лента рейрёку… Не смотреть невозможно. Завораживающее зрелище – яркий цвет сползает, превращаясь в грязновато-белёсый. Полбутылки спустя ситуация уже не кажется Ренджи такой уж трагичной. Он сонно выдаёт информацию и вдруг обнаруживает себя вжавшимся в стену, тяжело дышащим и удивлённо пялящимся на квинси. Исида пропускает нить сквозь пальцы. Привычное движение, он отлично управляется с вязальными спицами или тканью. - Скоро она станет такой, как у меня. Зачем ты всё это затеял, а? Они никогда не разговаривали. Сначала враги, потом попутчики. Вечная спешка, сражения, блуждания в запутанном лабиринте коридоров. Даже теперь Урюу чаще раздаёт указания и язвит, поэтому практически первые нормальные слова вводят шинигами в ступор. - Будем считать вопрос риторическим, – парень отодвигается на своё место. Довольно скоро Абараи понимает, что темы, на которые он обычно треплется с собутыльниками, не подходят для разговора с Исидой. Тот не проявляет никакого энтузиазма в обсуждении достоинств актрис и певиц. Молчит о своей личной жизни и презрительно фыркает на фразы о похождениях собеседника. - Ладно, я расскажу. Только обещай не… а нахрен! В общем, слушай! – Ренджи не выдерживает тягучей напряжённой атмосферы и начинает говорить. Он выпаливает слова очередями, сумбурно, путаясь в последовательности событий и размахивая руками. Про горы отчётов и презрительные взгляды. Про капитана, который достал, долбанный отморозок. Про то, какой Кучики красивый. Как тени ложатся на его лицо, когда он поворачивает голову. Как выглядит вблизи презрительный изгиб губ. Про то, как рвал жилы, пытаясь стать сильнее и лучше. Как проиграл. – И я решил, что не хочу. Он бы рано или поздно заметил. Догадался. Хорошо бы я тогда выглядел. Как Хинамори. Нет уж. - И ты выбрал такой ммм… изощрённый способ самоубийства. Ясно. Да ты романтик, Абараи. Только знаешь, что бы ты себе ни вообразил, это непохоже на то, что описывают поэты. Это грязно. Животный акт с массой неприятных деталей. Потом придётся отмываться. Долго. Грязь набивается в голову, налипает на мысли. Поднимается со дна в самые неподходящие моменты, – лицо Исиды – безмятежное лицо Будды с едва заметной тенью. - Никогда не слышал, чтобы секс изображали в таких тёмных красках. Мне он таким не кажется, – шинигами улыбается мягкой улыбкой взрослого человека, говорящего с ребёнком. - Ты о сексе с женщинами, – уточняет Урюу. - Мелкий, ты вообще не должен о таких вещах знать! Квинси смотрит в сторону, Ренжди видит только линию скулы и острый подбородок и как-то внезапно вспоминает, что перед ним не обычный школьник, который не видел ничего, кроме уроков и каникул на Хоккайдо. - А если, ну… чувства? – говорит он почти с надеждой. - Абараи, ты же взрослый мальчик! Какие чувства? Просто игра и погоня за доминированием, – Исида криво усмехается в стену. – Неважно. В большинстве случаев контакт между людьми отвратителен. Любой. Мужчине становится как-то неуютно. Он смотрит на застывшие плечи и бликующие очки, которые скрывают взгляд. Протягивает руку и грубовато обнимает парня. - Да ладно тебе, мы же товарищи. Дрались вместе. Вроде бы даже победили. Я ведь не противный? - После Маюри – самый противный из всех, кого я знаю, шинигами. - Блин! – Ренджи вдруг становится невероятно серьёзен, - слушай, ты не должен думать, что оно всё грязно! Я даже не о сексе. Посмотри на меня, – лёгкий поворот головы, и Абараи вместо собственного отражения видит сосредоточенные синие глаза. – Есть один человек, который меня очень поддержал, совершенно неожиданно, но поддержал. И мне он очень нравится. Мужчина выжидательно смотрит на собеседника. - Куросаки? – предполагает тот, пряча усмешку. - Куросаки – придурок, я о тебе говорил! Исида тихо смеётся, а Ренджи наклоняется и целует его. Край котацу упирается в живот, и вообще позиция совсем неудобная. И поцелуй этот непонятно зачем, просто уместен потому, что словами не скажешь. Но можно вот так просто, спокойно и без натиска. А Урюу целуется с каким-то даже пугающим умением. - Это было не так уж противно, нэ? С человеком, который нравится? - С чего ты взял, что ты мне нравишься? - Я ж, бля, красавчик! Парень краснеет. Абараи видит это и ржёт, ржёт, не переставая, и не сопротивляется, даже когда квинси валит его на спину и, схватив за уши, пытается бить головой об пол. Стены квартиры такие же голые, как и в первый день после переезда. Он не нажил никакого имущества. Зачем заслонять белую наготу реальности радужными иллюзиями? Ему это не нужно. Каждую субботу Ренджи водит к себе женщин. Ему нравятся женщины. Они великолепно эмоциональны и не сдерживаются в проявлении чувств, вкладывая их даже в одноразовый секс. Женщинам он тоже нравится. Может, дело в том, что одинаково любит худеньких и пышек, скромных и раскованных. И для него неважна длина ног или величина бюста. Главное – эмоции. И задумываться о причине подобной, почти маниакальной тяги не стоит. Иногда кто-нибудь из случайных любовниц, оглядев его обиталище, пытается пойти и приготовить поесть или помыть посуду. Абараи лениво смеётся и тянет её обратно на футон: «Забудь про эту фигню, детка, у меня всё отлично. А если у тебя так много сил, давай сделаем это ещё раз. Займёмся любовью». Ренджи, действительно, любит каждую. Мужчины его не интересуют, хотя, возможно, это потому, что он не встречал ни одного настолько же красивого, как Кучики Бьякуя. Девушка Урюу живёт где-то неподалёку. И он иногда остаётся ночевать, потому что возвращаться в общежитие слишком поздно. Абараи не против. Она учится на архитектора. Ренджи как-то видел их в окно. Уже стемнело, и рассмотреть удалось немногое. Только мешковатую одежду и порывистую походку. Высокую стройную фигуру и короткую стрижку. Подробности, вроде архитектуры и крепких сигарет, пришлось позднее почти насильно вытягивать из мрачного приятеля. И, конечно, похихикать, что она на две головы выше и провожает его домой. Конфетно-букетный период тянется уже пару месяцев. И парень всё чаще приходит с горящими щеками и шальным взглядом. От него пахнет странной смесью табачного дыма и горьковатого парфюма. Женщины редко используют настолько сильные, почти мужские запахи. Но кто такой бывший шинигами, чтобы чему-то удивляться? Ренджи открывает дверь. Мужчина с длинными тёмными волосами, конечно, не протягивает руки. Не говорит: «Здравствуй». Абараи сжимает кулаки в карманах джинсов. - Входите, садитесь, где хотите, только не в кресло у окна. Там обычно сижу я, а весеннюю линьку ещё никто не отменял. Исида как-то сел в белых брюках, так я думал, Зер Шнайдером засветит. Кхе… Это, безусловно, он. Закрывает дверь и задумчиво опускается на краешек дивана. Ренджи замирает, прекращая болтовню. Гость скользит взглядом по стенам. В холодной комнате с приоткрытой дверью в ванную есть что-то зловещее. - Скажи, почему? - Я рад Вас видеть, тайчо. Последнее слово застревает в горле. Кучики невозмутим, чуть вздёрнутые брови требуют немедленного ответа. Сейчас он рассердится. Молчание становится невыносимым. Ренджи знает, последующие четверть часа будут мучительными. Из Готэя не уходят. Он предатель и дезертир. А это значит, что в его дверь постучалась смерть, и он впустил её. Он знал, что умрёт. Иногда даже представлял, как это будет. Что он скинет одежду и войдёт в море. Что будет плыть к горизонту, дрейфовать, лёжа на спине. Смотреть на небо, а когда устанет, просто вдохнёт немного зеленоватой, смешанной с голубым, бездны. Сердце захлебнётся горько-солёным приливом, и всё закончится. Капитан – его палач? Тоже неплохо. В итоге круг замкнется, так или иначе. Беспощадный взгляд. Ожидание. Абараи знает, что провинился, чувствует, что кругом виноват. Он снова нерадивый фукутайчо шестого отряда. - Эээ… чаю? – не дожидаясь ответа, он уходит на кухню. Грохот банок и скрип выдвигаемых ящиков заставляют морщиться, – ксо, куда же он его сунул? – Тихие шаги почти теряются на фоне шума, но лейтенант начинает оправдываться, – я-то чай не особо люблю, вот кофе – это да. Наконец, он триумфально потрясает банкой в воздухе. Льёт кипяток, другой рукой доставая чашки. Когда Ренджи швыряет на холодильник, он не удивляется. Катана у горла тоже знакома. - Почему? – Кучики говорит раздражённо и очень быстро, словно спеша покончить с формальностями, – я имею полное право убить тебя прямо сейчас, но я желаю сначала узнать причину твоего самовольного ухода. - Так убейте. Только не передумайте в финале, предварительно порезав меня на ленточки. Это моё единственное тело. Другого не будет. - Мне нужна причина, Абараи. Ренджи почти хочет, чтобы капитан проткнул его мечом, как уже бывало. Длина катаны – то расстояние, на которое позволено приблизиться. Он схватится за цубу, увидит глаза и губы совсем близко. А чужое дыхание будет касаться его лица… Умереть от этого. Он уже умирает. И с каждой секундой всё более мёртв. Для человека это нормально. Он умрёт. Станет новым и чистым для Кучики-тайчо. Он всё перепишет или, забыв, начнёт заново в другом месте и с другими. Он тихо сходит с ума. Бьякуя так близко. Так близко… Замирая, поднимает глаза. На лице капитана удовлетворение. Но какой же усталый вид! Он, кажется, похудел? - Выходит, ты совсем не изменился? Всё такой же упорный? Глупо, очень глупо. - Скажете, я был Вам нужен? Все эти четыре года, что мы не виделись, я был Вам необходим? Хорошо же Вы скрывали свои чувства! Абараи не по себе, он говорит и ощущает, что его улыбка насквозь фальшива. - Вот как? – холодно говорит Кучики, - если речь об этом, то я в отличие от тебя знаю, что такое честь и мораль, и не повинуюсь слепо собственным страстям. Ренджи чувствует себя обиженным. Всё ведь потому и произошло, что он пытался быть сдержанным. Подавлял в душе простые желания: сказать «я люблю», стиснуть в объятиях. Сегодня никаких желаний нет. Разве что помолчать, посмотреть на капитана и в молчании ощутить всю значимость события – перед ним Бьякуя. У того даже руки не дрожат, неужели для тайчо это самый обычный день? Конечно. А с чего всё должно быть иначе? И вдруг Кучики улыбается. Он убирает катану и отходит к столу. - В Сейрейтее время идёт иначе. Капитан уходит в ванную мыть руки, а после они чинно усаживаются в комнате. Абараи уверен, что чай хороший, ведь Исида не стал бы пить какую-нибудь дрянь. Бьякуя тем временем рассказывает последние новости. Шухей - теперь капитан. А Кира перевёлся в тринадцатый. Иккаку всё не могут уговорить занять капитанский пост в третьем. Надо же, Куросаки теперь лейтенант в шестом и встречается с Рукией. Вот ведь козёл, нет бы в университет поступить, попёрся в Сообщество душ. Поганец мелкий. Что-то в груди Ренжди тоскливо сжимается. Он устремляет на Кучики невидящий взгляд. Сейчас он заговорит. Только бы не услышать жестокое полудетское «почему?» - Ты с ним спишь? – Бьякуя задаёт вопрос со смущающей прямотой. Для аристократа не слишком хорошая черта. Наверное, поэтому он так молчалив. - С кем? – сквозь забитое песком горло с трудом проталкиваются слова. - С квинси. Он ведь живёт здесь. Абараи честно старается думать. Не обращать внимания на набившиеся под веки песчинки. Хочется просто закрыть глаза и представить море. Там тоже песок, но совсем другой. - Что Вы от меня хотите? Ответ следует незамедлительно, Ренджи даже слегка удивлён. - Вернись в Готэй. - Я отдал четыре года жизни, чтобы опустошить свою память, тайчо. У любого пса теперь памяти больше, чем у меня. Мне безразлично, что отрядам не хватает капитанов. Руконгай огромен. Просто поищите. А ведь Урюу в чём-то прав. Ничто не бывает таким, как воображаешь. Он со своим высокомерным презрением к уюту и бытовой пошлости врёт сам себе. Море, его море, – обман, тонкая зелёная плёнка, а в глубине холод и темнота, кишение мелких тварей. Всё это корчится под красивой яркой обёрткой. Так нутро оконных провалов на стройке обесцвечивается от стёкол и, чёрное, голубеет, отражая небо. А напротив… Нет. Отвести глаза и думать о чём-нибудь другом, не о том, как край стола оставляет полоски на тонкой коже предплечья. Яркие алые полоски – сначала похоже на порез. Вот рука дрогнула, вот поднялась. А теперь дрогнула узкая кисть. Кучики проводит ладонью по лбу. Смеркается. Чёрная одежда капитана сливается с сумерками, затопившими комнату. Машинально Ренджи берёт чашку и подносит к губам. Чай остыл. Он мучительно ощущает – им больше нечего сказать друг другу. Ещё вчера он забросал бы Бьякую вопросами, а теперь всё равно, только мимолётные солнечные блики на поверхности тёмного равнодушного моря. Он не может позволить себе откровенность, которой ждёт тайчо. Он невоспитан и безграмотно говорит. У него нет никакого вкуса в одежде. Ни у одной его вещи нет постоянного места. Он любит выпивку, женщин и дебоши. Это не тот список, в который стоит вносить любовь к Кучики. Поэтому он говорит: - Я урвал свободу марионетки с обрезанными нитями. И с ней не расстанусь. Я, слава ками, свободен. Ах, до чего же свободен! Я – великолепная пустота. Надеюсь, от этого не становятся холлоу. - Признайся, что просто сбежал. Не вижу другой причины твоего поведения, кроме эгоизма. Я ведь немногого требовал, а ты выбрал собственные сиюминутные желания. Ренджи, наверное, страшен сейчас – сухое отчаяние, без слёз, без жалости, должно ужасать. Что-то в нём давно уже иссохло, ушло в песок. Он рывком поднимается и сжимает кулаки. - Отлично понял Вас. Согласен, я идиот. Животное. Но Вы ведь тоже не заметили. Всё ещё живёте в прошлом? Восстанавливаете в памяти то, что было, и переделываете на свой вкус? На расстоянии оно кажется не столь гадким, правда? И можно почти верить. Только чуть-чуть сосредоточиться. Нужно быть человеком действия. Но ведь Вам нельзя? - Ренджи. Капитан совсем близко. Абараи изо всех сил зажмуривается и привстаёт на цыпочки, чтобы не чувствовать на губах его дыхание. Так он знал? С самого начала? Какая же… Разом подламываются колени, и он утыкается лицом в пол у самых ног Бьякуи, будто прося прощения. Жмётся к бедру, чувствуя в волосах прохладные пальцы. Ловит их и трётся щекой сквозь ткань полуперчаток, но так даже лучше. Склоняется, метя по полу распущенными волосами. Помогая зубами, развязывает хитроумные узлы соломенных тесёмок. Замирая, сдвигает тёмную ткань и ведёт ладонями вверх от лодыжек. Грубые руки. Сейчас даже грубее: покрытые жёсткой коркой подживающих и лопнувших мозолей с неопрятно торчащими клочками отмершей кожи. Не так. Голову ещё ниже, и тонкие тёмные волоски щекочут губы. В горле бьётся и умирает нечто похожее на маленькую птицу. Он не поднимает глаз и молчит. Бывший шинигами, тоже мне трагедия. «Знай своё место? Да, Вы много времени потратили, чтобы я понял. Понимаю. Это и есть то, от чего я сбежал. Круг замкнулся, и я вновь вернулся в начало пути. Вы только кое-чего не знаете. Неправильно? Но у меня нет совести. Мёртвые её лишены». Он чувствует себя богатым данной, купившим девственность молодой гейши. Тот же полный благоговения молчаливый акт поклонения абсолютно пассивному, принимающему телу. Никаких прикосновений к лицу, чтобы не потревожить совершенный покой великолепной маски. И тело, которое отдаёт, но не отдаётся. Прекрасно. Это тело прекрасно. Лёгкие, едва ощутимые прикосновения. Нет, не руками. Нельзя. Скользящие поцелуи. Как вода. Никакого нажима и агрессии. Даже самые интимные касания их лишены. Не удовольствие – выплеск нежности и только. Он весит не больше паутины и скользит по воздуху. Внутри что-то ломается и съёживается, как напуганный темнотой ребёнок. Но так нужно. Потому что нельзя целовать губы, нельзя тискать и прижиматься, нельзя шептать блаженную чепуху. Нельзя ничего, хотя многое позволено. Начать кого-то любить – это целое дело. Нужна энергия, любопытство, ослеплённость… Готовность к прыжку, к полёту в пропасть. Кучики больше не полетит. Не с Ренджи. …Только вот, кажется, купили его. - Ренджи, ты вернёшься? От сонного, чуть хриплого голоса кровь приливает к лицу, дрожат руки, и губы позорно прыгают. - Как скажете, тайчо. Всё, как Вы скажете. Абараи накрывает одеялом раскинувшееся полуобнажённое тело, застёгивает штаны и идёт на кухню. До утра он сидит, прислонившись головой к мойке, сдерживая желание вернуться в комнату и собственными руками удавить или напороться на подставленный меч. Это как получится. Проиграл. Опять проиграл. Продул с разгромным счётом. А он ненавидит поражения. Комнатная собачка для капитана. И какая-то часть даже довольна. Дурная кровь, должно быть, и недостаток воспитания. Ничего, ещё немного дрессировки, и он будет послушно стоять на задних лапках и подавать голос, выпрашивая похвалу. Ренджи давится воздухом. Как только светает, он сбегает работать. Автобусы ещё не ходят. Он мрачно впечатывает в асфальт мыски кроссовок. И почти сшибает знакомую невысокую фигуру. - Исида? Тот выкарабкивается из поддерживающих рук спутника и мрачно меряет шинигами взглядом. Тот, наконец, обращает внимание на второго парня. - Если ты сейчас заржёшь, зубов у тебя станет меньше. Ты ведь не был ещё у дантиста? Редкое удовольствие, скажу тебе. - Эммм, а… я, это… - мямлит Абараи. - Меня зовут Макото, - крепкое рукопожатие. - Бля, чё ж ты не сказал, что он парень? Я уж переживать начал, что ты за извращенец, раз тебя на феминисток тянет! – ляпает Ренджи первое пришедшее в голову. Парни синхронно краснеют. Но ему не до того. Втащив Урюу в ближайший парк, с довеском в виде архитектора, естественно, Абараи плюхается на скамейку и на одном дыхании, как диктор сводку новостей, выдаёт: - Я возвращаюсь в Готэй. Не знаю нафига, и будет ли от этого толк, но возвращаюсь. Потому что капитан мне дал. Ну, то есть за то, чтобы я вернулся. Никак не пойму, почему, это вроде не дело чести клана Кучики. Но, похоже, таки была сделка. А я, мать его, честный… - Ренджи косится на Макото, который деликатно смотрит в сторону деревьев. - Ты очень расстроился? – осторожно спрашивает квинси. - Нет, что ты! Подыхать четыре года подряд, чтобы снова влезть в это дерьмо по уши? Я вне себя от счастья! - Расскажи по порядку, не упуская не одной детали. - Как трахались тоже? - Нет, это можешь опустить. Ренжди возвращается с работы и находит привычную картину и несколько новых штрихов – ровная спина читающего за столом тайчо, на котором его джинсы, почти падающие с бёдер, и та самая чёрная футболка с орнаментом из белых линий на спине. Бьякуя не оборачивается. - Отвратительная книга. - Мне понравилась. - Теперь ты читаешь. - А Вы думали, я только пью, дерусь и бегаю за женщинами? Мне нравится Хемингуэй. Абараи почти крадётся вперёд. После каждого слова, на выдохе, скользящий шаг. Как сон, когда пытаешься сосредоточиться на чём-то, а внимание уплывает в сторону. Как зыбучий песок, в котором вязнешь всё больше от каждого движения. Чтобы любить, чтобы ненавидеть, надо отдаться чувству. А Ренджи так устал. Что ж, он будет самым спокойным, тихим и рассудительным. Довольны? Собственные ладони на чёрном трикотаже, и отдающийся вибрацией низкий голос. - Так ты с ним спишь? Я видел зубную щётку и одежду в шкафу, когда брал эту. - Я не сплю с мужчинами, тайчо. Но, похоже, Сой-Фон лишилась прекрасной ищейки в Вашем лице. - Хм… Ты, наверное, ещё и не целуешь мужчин? - Конечно, нет! Только особо близких друзей в особых ситуациях. Так что Вы на свой счёт не заблуждайтесь, договорились? Абараи с силой стискивает пальцы. Любовь и нежность покинули его. Перехлынули за край сердца, оставив сосущую, отдающую сладостью и миндалём пустоту. Осталось только… это. На этой последней ступени унижения, осталось одно – вывернуть ситуацию наизнанку. - И сколько же раз в месяц мне рассчитывать на Вашу благосклонность? Вчерашнее ведь было авансом? Руки Кучики быстрым и нервным движением пианиста пробегают по столу. Замирают. - У тебя есть гордость, Ренджи? - Нету. Гордость – это только слова, да и те все Ваши. Я себе такой роскоши позволить не могу. Вы ж меня морально кастрировали, капитан, мне с этим жить. И я рассчитываю даже получать удовольствие, – он тянет Бьякую на себя и опрокидывается на пол. Подминает, видя расширенные зрачки и бледные губы совсем близко, и шепчет. – Это просто поцелуй, а не упражнения ката. - Любое действие можно разложить на комплекс приёмов. У тайчо обычное выражение лица. С таким он пишет отчёты, терпит боль, протыкает тебя мечом и… целуется. - Разве служить мне так трудно? Мои руки годятся, чтобы защищать, у меня есть возможность помогать нуждающимся. - Мне не нужен ни начальник, ни благотворитель. - Тогда… - Я должен приползти назад, как собака на брюхе? Такова Ваша воля? Не могу поверить, и, однако… Если бы я хоть понимал всё ясно. Я больше не различаю, где добро, где зло. Хватит. Я устал. Сдаюсь. Укажите мне путь. - Просто иди за мной, Ренджи, этого достаточно.