Возвращение домой

– Ты его вообще видел? – голос полон молодости и силы, даже при желании у обладателя не вышло бы его приглушить. Ренджи помнит, он тоже был таким. – Видел! Кто не видел лейтенанта шестого отряда Абараи Ренджи? Он нам на учениях банкай показывал. Ренджи чуть усмехается восторгу в голосе второго парня. Забимару и впрямь великолепен. Тот перестал ему даже сниться на исходе второго года жизни на грунте. Ренджи сидит за столом в кабинете и безучастно смотрит на стопку бумаг, на прибор для письма. Звуки доносятся, приглушённые несколькими перегородками, но его слух, как слух давно и безнадёжно больного, невероятно обострён. Он вытерпел всё: обследование жутковатой команды Куротсучи-тайчо, болезненные процедуры в четвёртом, когда гигай с него будто бы срезали, а по ощущениям – расчленяли без анестезии, визиты Рукии и Куросаки, Хисаги-семпая и Матсумото-сан, Иккаку и Юмичики, которые почему-то прятали глаза, будто стыдясь собственных здоровья и цветущего вида; и только Кира, пришедший, почти беззвучно отодвинув сёдзе, и просидевший весь час в полном молчании… только он, кажется, понимал состояние Абараи. – Так то когда было! Сейчас у него реяцу меньше, чем у последнего пьяницы в Руконгае! У него даже занпакто нет, я видел, ножны болтаются совсем пустые. Почему нам дали в капитаны какого-то слабака? Из-за него мы должны носить эти дурацкие ограничители! Ренджи расслабляет выпрямленную, как должно, спину и опускает голову на сложенные руки. То, во что он превратился, действительно, пародия на шинигами. Прогнозы Уноханы-тайчо оптимистичны, но Абараи знает, что никогда уже не станет прежним. Смерть меняет всё. И каждый в Готее это знает. Пять лет он медленно умирал, прощаясь, со всем, что ему было дорого. А несколько месяцев назад он потерял это окончательно, когда попрощался с Исидой. – А ну заткнулся! – дрожащий от ярости голос Рикичи перекрывает все остальные звуки. – Ни одного неуважительного слова об Абараи-тайчо, или я вобью его тебе в глотку вместе с зубами, понял? Рикичи раздвигает створки и, сверкая улыбкой, произносит: – Я принёс вам обед, тайчо. Ренджи не видит ничего, кроме бьющего снаружи яркого света, но спрашивает: – Ты сделал новые татуировки, парень? **** – Капитан Абараи отсутствует на общем собрании из-за недомогания, – произносит Рецу. – Похоже, Джу-тян, у тебя появился конкурент, – приглушённо хихикает Кёраку. – Он быстро восстанавливается, – продолжает Унохана, смерив Шунсуя неодобрительным взглядом, – думаю, на следующей неделе уже можно будет приступить к материализации занпакто. Бьякуя отстраненно воспринимает информацию. Собрание – формальность, ничего нового он здесь не узнает. В Готее-13 тишина и благополучие. Рутина. То, о чём он так мечтал. Он не говорил Ренджи с тех пор, как передал его с рук на руки персоналу четвёртого отряда. Несколько раз они мельком виделись во время таких вот общих собраний, но на Абараи накатывала дурнота от концентрации реяцу, пусть даже и приглушённой, что исходила от капитанов. Впечатление от этих встреч… Какое-то выцветшее. Тусклое, как и сам Ренджи. Такое же, как не желающая наливаться алым лента чужой рейрёку. Ранее яркий и шумный, бросающийся в глаза в любой толпе, Абараи словно потух. Волосы, стянутые в небрежный низкий хвост, вылиняли до красно-коричневого, голос стал приглушенным. Капитанское хаори болталось на плечах почти так же, как когда-то на Ичимару. А когда он неподвижно и тихо сидел в углу, можно было с лёгкостью забыть о его присутствии. Глядя на эту тень, сложно поверить, что три месяца назад в маленькой городской квартире в мире людей с ним был тот же человек. Кучики вспоминает, как лежал в ванной, ощущая каждую ссадину и царапину, что Ренджи оставил на его коже. Ощущения были незначительными, их было бы легко проигнорировать, но Бьякуя с непонятным упорством вслушивался в своё тело. Рядом с ним Ренджи, сгорбившийся на низкой скамеечке, безуспешно пытался под струёй душа промыть волосы. И Бьякуя, глядя на широкие татуированные плечи и прилипшие к коже яркие росчерки, поддался непонятному порыву, протянув руку и запустив в пряди пальцы. – Спасибо, тайчо, – сказал тогда Ренджи. – Рукия, когда принималась помогать, вечно норовила выдернуть половину. Абараи той ночью был странным. Он то скользил самыми кончиками пальцев, почти не касаясь, то, словно забывшись, стискивал, впиваясь до боли. Не то чтобы секс с мужчиной был для Кучики чем-то новым или запретным. Он просто никогда не интересовал его как таковой. Просто одно дело посетить бордель и развлечься с девушкой или юношей, но совсем другое – подставиться, прогнуться, отдать другому контроль. И пусть Бьякуя знал: то, что допустимо между двумя воинами, не может унизить их честь, но это по-прежнему было недопустимо и унизительно для его собственной чести. Кучики и сам не смог бы объяснить, что в тот момент заставило его поступиться принципами. У него было множество причин использовать глупую привязанность лейтенанта в своих целях, но он изначально планировал иное распределение ролей. Впрочем, он не видел смысла предаваться пустым сожалениям. А ещё он чувствовал глубокое удовлетворение, даже просто вспоминая прощальный взгляд квинси. Он видел его одежду в той квартире, и белая зубная щётка, на которой насмешник-Ренджи маркером нарисовал синий крест, соседствовала с безумной расцветки рыже-фиолетовой, носящей следы неравной борьбы с прикусом Абараи. Видел все детали, свидетельствующие, что здесь живут двое. Вывод был очевиден, и спрашивать не было нужды. – Я заплатил за аренду на несколько месяцев вперёд, жаль, если деньги пропадут, - говорил парню Абараи. – Ну и денег скопил порядочно, не на что было тратиться особо. В Сейретее деньги мне ни к чему, поэтому я их тебе оставлю, Исида. – Ренджи, – тот неловко касается сжатого на столе кулака Абараи, и Бьякуя отворачивается к окну, чтобы скрыть усмешку. Взгляды глаза в глаза, оборванные фразы, прикосновения дрожащих пальцев. Вряд ли эти двое помнят, что в комнате есть ещё кто-то. А если и помнят – происходящее между ними важнее чужого присутствия. Кучики открывает переход и командует: – За мной, Ренджи. *** Ренджи красив. Кучики странно осознавать это, но когда тот тонкими пальцами разглаживает бумагу и обмакивает кисть в тушь, движения кажутся даже изящными. Бледная кожа на фоне вновь ставших яркими волос и тёмных татуировок выглядит почти прозрачной. Абараи всегда был… слишком. Слишком жилистым, слишком подвижным, слишком живым, наконец. Несколько лет на грунте словно сняли с него излишки, и вместе с гигаем он потерял что-то. Отбрасывающий длинную тень на сёдзи, Ренджи красив. И это красота смертельно больного. Такой Абараи не вызывает чувства соперничества или отторжения. Никакой мешанины противоречивых ощущений, которые для Бьякуи всегда были связаны с ним. Напротив, при виде бледного и задыхающегося, с влажными прядями, прилипшими ко лбу, борющегося с дурнотой на собрании капитанов, Ренджи Бьякуя хочет одного: отпустить свою реяцу. Всякий раз во время еженедельных якобы дружеских визитов, помогая новоявленному капитану с отчётами или просто в молчании потягивая принесённый и.о. лейтенанта чай, он думает о том, чтобы прижать Абараи к полу духовной силой. Подмять под себя, заставить подчиниться. В конце концов именно Ренджи настаивал на сексе. Кучики ведь должен выполнять условия, на которых тот вернулся в Готей-13. Для него всё ещё дико видеть Абараи в белоснежном капитанском хаори. После целого дня упражнений с шикаем тот выглядит осунувшимся, движения замедленные и неуверенные, будто воздух вокруг стал слишком густым. Шаги, против обыкновения шинигами, тяжёлые. Бьякуя задвигает фусума и тут же за плечо разворачивает Ренджи к себе. Одним только поцелуем Кучики желает продемонстрировать, кто сильнее, кто будет вести. Он настойчиво подталкивает Ренджи к центру комнаты, чтобы уложить. Заниматься подобным в кабинете несколько неуместно, но Бьякуя и так слишком долго сдерживался. Радость в глазах Абараи вспыхивает и тут же гаснет, сменяясь странным нечитаемым выражением. Бьякуя пригибает его к полу, и тот поддаётся, уткнувшись лицом в сложенные руки. Лопатки выступают на худой спине остро и как-то болезненно. Стоны Абараи, и без того тихие, заглушаются влажными шлепками кожи о кожу и тяжёлым дыханием Кучики. В правилах Бьякуи быть заботливым любовником, он всегда убеждается, что партнёр тоже достиг кульминации. Опустевшее лицо Ренджи почему-то заставляет Кучики ощутить смутную вину. Он слышал, что оргазм на мгновение стирает личность, но Ренджи пуст не из-за этого. Он… просто пуст. Податлив. Ладони, которыми после он гладит спину и плечи Бьякуи, мягкие. Кучики отстранённо думает: слишком мало упражнений с мечом, у опытного мечника ладонь грубая, как кора дерева. *** Кто-то считает назначение Абараи временной мерой и ожидает, что тот пресечёт слухи, в рекордные сроки достигнув банкая. Кто-то полагает, что бывшего лейтенанта утвердят в должности по рекомендации Кучики и поручительству ещё восьмерых капитанов. Ренджи это абсолютно неинтересно. Он расслабленно раскинулся на татами, смакуя лёгкую ломоту в теле, мечтает о поцелуях и нежности. Наверное, не слишком-то это мужественно. Но вопросы мужественности его теперь не слишком заботят. – А мне дадите, тайчо? – спрашивает он однажды, безмятежно разглядывая потолок, и тени, вкрадчиво заполняющие комнату, чертят на его лице новые линии. Бьякуя поправляет одежду, снова идеально собранный. Ренджи не нужно слов, чтобы понимать. Когда-то, ещё до всего этого безумия с капитанством, он незатейливо любил Рукию и мечтал стать сильнее. Его желания были просты, а мысли следовали по довольно примитивным маршрутам, касающимся одних лишь насущных потребностей. А потом Рукию приняли в клан Кучики. Она ушла так далеко, словно бы в иной мир. Даже её очевидное увлечение Кайеном Шиба, почти не коснулось сознания Ренджи, который был занят тренировками с Иккаку, увлечённо превращая себя в стонущий от боли по вечерам комок мышц. – Знаешь, Иккаку, – пытаясь отдышаться, сказал он как-то после тренировки, – иногда мне кажется, что было бы здорово влюбиться в кого-нибудь красивого, ну, вроде Аясегавы-сан. – Если только вроде, то на здоровье. А начнёшь на Юми-тяна глаза пялить, быстро станешь на пару штук беднее. Ясно? Прежде Ренджи не задумывался, что можно любить друга-мужчину не как товарища по оружию. Он и о Юмичике-то заговорил лишь потому, что здорово приложился головой о камень и не мог выдумать подходящего сравнения. То есть мысль о сексе между парнями он допускал, когда свербит – какая в сущности разница, ведь настоящей дружбе быстрый перепих не помеха. Теперь же, глядя на этих двоих, он всё больше чувствовал какую-то невнятную тоску. Они действительно были вместе. И это исключало из их окружения кого бы то ни было. По совести сказать, Ренджи был куда одарённей Рукии, поэтому у него получилось стать лейтенантом в отряде перфекциониста Бьякуи. Умом Ренджи понимал, что Кучики Айзену не чета и намеренно влюблять в себя лейтенанта ему без надобности. Наоборот, на заре их совместной работы тот демонстрировал, кажется, все свои худшие черты: надменность, заносчивость, снисходительное презрение к простолюдину. Требования переписывать документы из раза в раз – Абараи был уверен, что из чистой вредности – первое время доводили его до желания выскочить в коридор и орать, орать. Да и сложно было бы Бьякуе играть, лгать и манипулировать. Только вот результат в итоге оказался тот же. Влюблённый в капитана лейтенант – одна штука. Капитан, который этим пользуется в своих интересах, – одна штука. И пусть в Абараи и близко не было слепого обожания и фанатичного преклонения Хинамори, пусть он ясно видел все слабости и недостатки Кучики, он любил своего капитана так же мучительно, как тихоня-отличница Момо. Он был ослеплён. Обезьяна, засмотревшаяся в колодец. Конечно. Сейчас Ренджи видит всё без прикрас. Бьякуя – узколобый высокомерный засранец. Он как избалованный ребёнок, готовый топать ногами, если окружающие не бросились исполнять его желание. И, нет, это никак не повлияло на чувства Абараи. Основная проблема шинигами не просто длительное существование, долгая, с позволения сказать, жизнь. Они застывают, зацикливаются на чувствах, которые испытали, когда их время не было ещё столь велико. Так Бьякуя всё ещё цепляется за свою любовь к Хисане-сан, Рукия всё ещё помнит Кайена Шибу, а сам Ренджи глупо и безнадёжно влюблён. – Знаете, в Генсее люди трахаются, – при виде брезгливо скривившегося Кучики он на мгновение прерывается, но упрямо продолжает, – трахаются чаще всего не потому, что на самом деле хотят секса, а из желания хотя бы на время почувствовать себя нужным. – Ты не ощущаешь себя нужным? – ровно спрашивает его капитан. – Как я могу? Всё вокруг прямо пропитано ощущением моей исключительности. Просто… Смолчи я сейчас, этот вечер станет вашей привычкой, очередным ритуалом вроде обеденного чая, медитаций и ката. Бьякуя плавным движением поднимается на ноги и выходит из комнаты. Ренджи кажется, что эти чувства – болезнь. И он, как любой неизлечимо больной, смирился с их наличием. *** – Какая разница, кто кого? Это так важно? – цедит Бьякуя сквозь зубы. Когда Ренджи в очередной раз уклоняется от его визита, он, не сдержавшись, хватает его за локоть в переходе между этажами. Мимо, кланяясь, спешат офицеры, и Бьякуя внутренне содрогается, сознавая отвратительную неуместность, несоответствие собственной речи месту, где он вынужден её произносить. Ладони Абараи перемотаны розоватыми от сукровицы бинтами: он фанатично упражняется, стараясь вернуть прежнюю ловкость с Забимару. Под пальцами Кучики какая-то неодушевлённая даже твёрдость. Никакой упругости здорового тренированного тела. Он словно касается глиняного воина в древней гробнице, и, сожми Бьякуя чуть сильнее, посыплется труха, превращая знакомые очертания в пыль. – В том-то и дело, что для вас – важно, – Абараи медленно, будто бы даже нехотя, освобождается. – А я не хочу… Впрочем, неважно, вы не поймёте. – Объяснись. – Тут понимаете, как и в постели, кто-то чувствует, а кто-то позволяет испытывать к себе чувства, – Ренджи вздыхает, его нисколько не приглушённый голос гулко разносится по коридору, и хихикающие девушки-рядовые переглядываются и чуть ли не бегом скрываются в конце коридора. – В другое время мне бы и этого хватило. Я так вами восхищался. – Привязанность нельзя стребовать или получить по договорённости, Ренджи. – Теперь вы даже зовёте меня по имени. Прошу прощения, я должен идти. Бьякуя удивлён наглостью Абараи настолько, что молча провожает его взглядом. Хаори на вновь раздавшихся плечах, кажется, вот-вот треснет. *** Бьякую развлекает сосредоточенно напряжённое выражение лица Куросаки за обедом. Тому всё ещё сложно сидеть в традиционной манере. В общем-то основная причина того, что он терпит без пяти минут лейтенанта в поместье, – попытки того незаметно сменить позу под молчаливое неодобрение Рукии. Сегодня, впрочем, Куросаки приличия не заботят. За чаем он сидит, скрестив ноги и упершись локтем в лакированную поверхность стола. Из-за ворота его косоде торчат бинты, а царапины на его лице перетянуты несколькими пластырями, что делает его ухмылку ещё более самодовольной. – Ренджи вроде приходит в себя. Сегодня на тренировке даже уворачиваться начал. – Я спрашивала, что с ним, но он сказал – это не моё дело. Нии-сама, вы больше времени проводите вместе, что с ним такое? – Да, Бьякуя, с Генсея его ты притащил. Чего там было-то? – в этом весь Куросаки. Ему, похоже, неизвестно о существовании форм вежливости. Или о деликатности. Кучики видит, как Рукия тайком пихает Ичиго под столом, призывая заткнуться. Но тот смотрит требовательно и подозрительно. Бьякуя думает: расскажи он, что действительно произошло на грунте – мальчик бы бросился на него с кулаками. С таким обострённым чувством справедливости было бы трудно понять многие вещи, кажущиеся потомку знатного рода привычными. Чувства по договорённости. Любовь как обязательство. – Я ему на днях пытался объяснить, мол, мне никакого удовольствия его каждый раз по земле раскатывать. Что он… слабак. Раньше мне бы мне за такое глаз прилетело, а тут плечами пожал и отвернулся. Не хочешь, говорит, так и не трать время, – скривился Куросаки. – Мне тоже кажется это странным, брат, – тихо соглашается Рукия. – Что-то не в порядке. С Ренджи что-то не так. И дело не в гигае, в который он почти врос. Физически он уже поправился. Бьякуя делает очередной неторопливый глоток. Ещё немного – и молчание станет натянутым. – А может, он, ну, влюбился? – мямлит Рукия, уткнувшись взглядом в колени, и заливается краской. Вслед за ней краснеет и стискивает кулаки Куросаки. У этих двоих одна любовь на уме, устало думает Бьякуя. – Может он встречался с кем-то и теперь скучает? – продолжает девушка. – Ичиго, Орихиме писала тебе, будто Исида-кун учится в той же префектуре, где жил Ренджи. Может они виделись? Может быть он что-то знает? – Сомневаюсь, – мрачно отвечает Куросаки, – Исида забил на это всё. Лишние напоминания ему не нужны. И я не тот, кто станет этим напоминанием. На мгновение парень кажется очень взрослым. На мгновение Бьякуе даже интересно, что такого произошло с квинси, раз даже не отличающийся особой чувствительностью Ичиго так осторожен. Ренджи тоже был. Бьякуя до сих пор помнит, как мозолистые, покрытые царапинами руки Абараи осторожно сжимали узкую кисть Исиды, как взволновано тот говорил. Как это было откровенно. И излишне, потому что Кучики не желал знать об этом. *** Ренджи смеётся. Хрипловато, раскатисто, почти как раньше. Его голос и звонкая болтовня Риккичи несутся по коридору вперёд них. Ренджи хочется улыбаться, поводить плечами и потягиваться, тело наполнено забытым ощущением силы. Сегодня он вернул свой банкай: едва ощутимое присутствие Забимару рядом глушит любую печаль. Разве вернув потерянного брата, ты станешь горевать о жестоком возлюбленном? Ты станешь веселиться, а для тоски найдётся время потом. Да и глупо горевать. Вот бы кто-нибудь бесконечно мудрый раздал обоим по подзатыльнику, и по углам – на горохе стоять. Придумали тоже, печалиться. Вот если бы умерли, тогда да, грустно. Тогда ничего не поделаешь. Мёртвый ничего не чувствует. Оплакал своё последнее мгновение, и ярким снопом искр назад – в Руконгай. Если повезёт, переродишься тварью неразумной. А нет – будешь снова карабкаться из низов. А пока Ренджи смеётся. Он хватает Риккичи за бока и закидывает на плечо. Он говорит о саке, онсене и девушках. О прекрасном вечере, которым, он ещё курсантом, планировал отметить высвобождение банкая. Не довелось. Сегодня будет саке. И поддатые Иккаку с Ибой будут препираться из-за ерунды и пытаться друг друга перепить. Хисаги-семпай чуть не за руку приведёт молчаливого Киру, тот высидит всего пару часов и как обычно уйдёт раньше всех. Юмичика будет приглушённо беседовать с Мацумото-сан. А Ренджи улизнёт на веранду к Шухею, курить. Риккичи давно уснул на татами. Куроски и Рукия заглянули просто показаться. Только Абараи с Хисаги молча дымят в темноте. Эдакая Ассоциация бывших лейтенантов. А если коротко, то просто бывших. Что там и кто говорил о капитанах-предателях? Ренжди вот кажется, что его тоже предали.