Сквозь Бездну.

Время… Тут его тоже не было. Не было в нём потребности. Сон тут был понятием не знакомым, а значит ночь тут не требовалась. Тут всегда утро. И всегда май. Если это он, конечно. Тут могло быть прохладно или тепло, могло светить солнце, а мог идти снег. Только снег этот нечего не заметал, и не покрывал землю выше, чем на сантиметр. Тут никогда не было невыносимо жарко или нестерпимо холодно. Тут всегда было так, слегка. Поэтому Аянами, как ни старался, не мог внушить себе, что он жив. Он мёртв, он дышит по привычке, а не потому что может задохнуться. Он ест ягоды и пьёт нектар не для того, чтобы восполнить силы и ощутить сытость, а потому что он привык к этому. Он спит по нескольку часов через один и тот же промежуток времени не потому что устаёт, а потому что тело привыкло к распорядку военного. Но он не живёт. Он существует. Существует, сгорая от тоски по тренировкам с ястребами, по исполнительному Конацу, по крохотному Куроюри, по готовке Харусе, по такому безответственному и легкомысленному Хьюге. Он скучает по его портретам и прочим рисуночкам на важных документах, по фантикам от леденцов на столе, полу, между подушками дивана, по опозданиям на совещания и дурачествам, по тренировкам один на один, на рассвете, когда не кто не видит. Особенно по портретам и тренировкам один на один. Тут ему не нужны тренировки, но он исправно берёт катану каждый раз после пробуждения и идёт к вырезанному из дерева манекену, который он сам сделал почти сразу после того долгого разговора с дочерью Владыки Небес. Разговор действительно был долгий, но из него Аянами извлёк одно — сюда нельзя зайти живым. И выйти, кстати, тоже. — Ты снова пытаешься делать вид что спишь? — Ева нашла его под цветущей вишней, закинувшего руки за голову и прикрывшего глаза. Катана лежала с боку, так, чтобы её можно было легко сразу пустить в ход.- Думаешь, что всё ещё сможешь обмануть себя? Ты ведь проплыл по Бездне до этого места. Твоё время-восприятие давно нарушено… Аянами-сан. Она до сих пор не могла привыкнуть к этому имени. Он привыкла к этой форме, к оружию, к поведению. Но не к имени. Для неё он всегда был Феллорином, и что-то другое ему не шло, как ей казалось. Ему же претило своё древнее имя. Он уже давно перестал им быть, и память прошлого съедала его всю жизнь, не давая спокойно спать. А имя — это всегда память о том, кто его носил. Поэтому плохие имена хочется забыть как можно скорее, хоть это и не всегда получается. У него было много имён. И все они несли за собой какую-то память. Но он помнил только три. Имя до открытия памяти, имя после неё, и то имя, которое проклятьем нависало над остальными открытыми воспоминаниями. Имя, которое он так хотел забыть. Но даже эти паузы, перед обращением к нему по имени, даже собственное отражение… Всё напоминало ему о имени лучшего произведения Владыки. — Даже если моё время восприятие нарушено, я по прежнему помню свой распорядок дня. Сейчас, судя по моим внутренним ощущениям, около трёх часов утра. Как раз время для подъёма. — Он открыл глаза лишь на последних словах. Мимолётно взглянув на девушку, он поднялся с примятой травы, усыпанной нежно-розовыми лепестками вишни. Тело двигалось на автомате, когда руки подхватили катану, закрепили её на поясе и поправили ремень спереди. — Ты знаешь, где меня искать ближайшие два часа. — Бросил он, проходя мимо дочери Владыки, даже не останавливаясь и не оборачиваясь. Он не хотел задерживаться рядом с ней, потому что она снова начнёт говорить о бесполезности самообмана, которым так старательно окутывает себя Аянами и его натренированное тело военного. И хоть где-то внутри, в самых глубинах своего сознания он понимает всю бесполезность своих самовнушений, он не может перестать пытаться жить. Просто жить, делать вид, что живёт. Потому что если он перестанет делать вид, то и надежда перестанет жить в нём. Надежда, что он сможет ещё хоть раз увидеть свою семью, своих товарищей. Увидеть их улыбки, их глаза, их души. Почувствовать тепло и спокойствие, находясь рядом. -Ты снова будешь размахивать своей железкой у того деревянного человека, которого вырезал? — Вопрос, а точнее то, как назвали его любимое и верное оружие в этом вопросе, заставил мужчину остановиться. -Этой… К-х-м, «железкой», как ты выразилась можно лишить человека самого дорогого. Эта «железа» даёт тебе защиту, силу и способность управлять людьми.-Не оборачиваясь, стальным тоном. — Она что, имеет какую-то магию внутри? Как она подчиняет людей? — Вопрос девушки заставляет его обернуться, иронично усмехаясь. -Магия стали, заточенной в клинок, особый гипноз, способный подчинять себе людей. -Говорит он, а в глазах зажигается блеск азарта. Остатки прошлого безумия, подаренного новой памятью и жестокостью войны. — Слабые смотрят на него, содрогаясь от осознания того, что при малейшей их ошибке этот клинок заберёт их жизнь, легко войдя в их сердце, управляемый умелой рукой мастера. Мастер может быть милосердным и дать клину забрать жизнь сразу, а может и заставить сталь отнимать жизнь долго и мучительно… Смотря какой мастер и какое у него настроение. — Но ведь получается, что жизнь забирает мастер? Как души ушедших забирает коса? А клинок лишь способ забрать жизнь? — Да, это так. Но мастер не за что не будет пачкать руки. Он заставит железо сделать это за себя. — Он снова разворачивается в направлении тренировочной площадки. -А ты…- И вновь дрожащий женский голос оттягивает время тренировки.- Ты мастер, Аянами-сан? — Еве страшно услышать ответ, который она и так знает. Но пока он не скажет это сам, она не поверит. Ни за что. -Самый виртуозный, Ева.- И от этих слов у дочери Владык Небес вновь замирает давно не бьющееся сердце. В бессилие опускаются руки и потухает взгляд. Самое совершенное творение её отца сохранило свою первоначальную задачу — забирать души. — Если хочешь… — Он специально делает паузу, будто ещё раз обдумывает своё решение.- Я могу научить тебя приказывать клинку. Он знает ответ, который сейчас услышит. Сейчас, она лишь отойдёт от шока, лишь немного уляжется в её душе осознание неизменного, и мужчина Аянами услышит то, что должен. И он слышит: -Тут не у кого забирать жизнь. — Ему этого достаточно. Он уходит, ставя жирную точку в этом разговоре, и сжимает рукоять катаны, будто ища у стали поддержки. Методичные удары клинка о дерево манекена оставляет на том глубокие и борозды. Раз за разом всё глубже и глубже, но Аянами не может остановиться. Он заставляет себя прекратить, лишь когда почти разрубает деревяшку пополам — до конца манекена осталось каких-то два сантиметра. Клинок погружается в ножны, и уже кулак врезается в то, что должно быть головой «противника». «Без тебя совершенно не то!» — навязчивая мысль, возникающая каждое мнимое утро. Столько лет ежедневных утренних поединков не заменить пустой, неподвижной деревяшке! Столь быструю реакцию и виртуозное владение оружием резко заменили на простой кусок древесины! Даже Харусе в своё время не смог заменить его! Что уж говорить о деревяшке? Он устало садиться на землю, усыпанную опилками от «тренажёра», прислоняется к порубленным остаткам деревяшки и поднимая голову вверх, глубоко вдыхает. В молчании он проводит какое-то время, задумчиво смотря на верх, забывшись в воспоминаниях. И когда окружающие его цветы забыли о нём, тихий голос разрезает тягучую безмолвность: -И всё-таки без тебя никак…

***

-И всё-таки без тебя никак… — Такие же тихие слова разрезают молчание озера, рядом с которым на краю песчаной площадки, прислонившись к изрезанному стволу цветущей ветки сидит брюнет в тёмных очках. Рядом с ним лежит катана, а мундир чёрной формы накинут на сильные плечи. -Без тебя никак, и я тебя верну! — Хьюга сжимает кулак и смотрит на небо, озарённое рассветом. — Я найду тебя! Слышишь, Ая-тян, Найду!