Полковник

Снегопад, продолжающийся уже несколько часов, мелко настукивает по облицовочной плитке магазинов и сайдингу маленьких домиков. Над частным сектором угрюмо возвышается высотный панельный дом эпохи постсоветизма. Торчит несколько фонарей, разливающих желтый, как зубы курильщика, свет над сугробами. Задувает ветер, засыпает снег, позёмка мечется в предпраздничной лихорадке. Фонарики и гирлянды над воротами и на заборах прибавляют немного света, но его недостаточно, чтобы прорезать навалившуюся мокрым комом зимнюю тьму. Полковник Арсеньев, чувствуя, как мелкий, колючий снежок врезается в его небритое лицо, сплёвывает с причитанием и продолжает идти по заносимой метелью пешеходной дорожке. Меховая шапка с шариками нафталина сваливается на правое ухо. Полковник Арсеньев поправляет её свободной от авоськи рукой, попутно обстукивая налипшие осадки с мешковатых сапог, в которые заправлены потёртые брюки. Полковник вспоминает службу и армейскую байку. На мгновение его лицо расплывается в улыбке и морщинах. Бутылка в авоське еле слышимо ударяется о чей-то забор и это возвращает полковника в реальный мир. Он берёт авоську в другую руку и, злобно косясь на забор, продолжает путь. Полковник Арсеньев стоит у самой кромки проезжей части, пропуская огни автомобилей и слушая визг колёс за засыпанной дороге, протёртой до гололёда. Полковник проверяет бутылку в авоське и вспоминает охоту на кабана. Лес, Мордово, командирский УАЗ. Да куда ты пошёл-то, Саня там же полигон, мины старые. Да чё призывники-то, мы им палок понаставим, авось не это, не оно самое. Не, ну правильно, надо сознавать всю непостижимость наших глубин. Ну, давай по одной. А чё кабан? Кабан не волк, в лес не убежит. Давай пей, выбрались же перед проверкой, Сань, потом времени не будет. Праздники там,это. Знаю я, есть края.. Где-то там чё-то.. Там. Ну давай пей уже. Полковник перестаёт чувствовать большой палец на левой ноге и принимает решение посидеть дома, в кресле, не оставаться гулять на улице, иначе никакой ванны не хватит, чтобы вернуть палец к жизни, как тогда, под Москвой. Один вообще отморозил, резать пришлось. Дорога освобождается от машин и снова погружается в хмарь. Полковник Арсеньев осторожно перебирается через гололёд, поглаживая бутылку в авоське и нащупывая пальцами коробочку леденцов в кармане дублёнки. Всё на месте, ничего не забыл, а то пришлось бы возвращаться в магазин, а он закроется уже, этот, как его, новый год скоро, у них день-то короткий. Если всё время работать, на ближних времени-то совсем нет. Времени нет. Уже времени нет. Прошло. Дом приближается. Полковник слышит, как лопата скрипит о землю. Ближайший сосед, Панкратов, убирает снег, вычищая землю до асфальта. -Здорово, трищ полковник, с наступающим!- отвечает на приветствие заработавшийся Панкратов, не оборачиваясь. Он уже почти расчистил двор, осталось немного у сарая и за калиткой. В доме Панкратова искрится дерево и кто-то оживлённо носится в полутёмной гостиной. Полковник Арсеньев улыбается. Он вспоминает, что дома его ждут. Это даёт ему сил для последнего рывка к многоквартирному дому и втискиванию в тесные дверцы лифта. Полковник храбро спасает авоську от возможности быть смятой дверцами и брошенной в замусоренную шахту. А то как же, мандарины помнутся! Полковник улыбается ещё раз. Он познал ощущение семейного праздника, хотя, возможно сыграла свою роль и поллитра, распитая с постаревшими сослуживцами на багажнике ржавых жигулей. Полковник Арсеньев выходит из лифта и, пройдя небольшой коридорчик, звонит в дверь уютной однокомнатной квартиры, вспоминая причудливые формы, принимаемые дымом фабричных труб. Полковник не видит, кто открывает ему. Сын, наверное. Сбрасывает сапоги. Надевает на вешалку дублёнку и в стоячих носках проходит на кухню, погромыхивая авоськой. Бутылка, мандарины, консервы. И леденцы. Леденцы в дублёнке. Полковник Арсеньев украдкой вынимает коробочку из кармана дублёнки и, хитро озираясь по сторонам, кладёт её в карман брюк. Пройдя в комнату, полковник чинно, как ни в чём не бывало, садится в своё кресло качалку, спрятав ступни в меховые домашние тапочки. Взгляд полковника падает на платяной шкаф. Полковник вспоминает о мундире, висящем в этом шкафу и глаза его загораются тёплым ночниковым светом. Ностальгия не мучает полковника, она добавляет в праздник колорита. На кухне невестка возится с праздничным ужином, уже ставшим приятной традицией. Младшая, скорее всего в ванной, успокаивающе льётся вода. Сын снова чувствует себя ужасно, лёжа на животе и уткнувшись в диван. Сын беспробудно пьёт вторую неделю и не реагирует на предложение кодировки. Вот раньше-то, а что сейчас. По крайней мере, так лучше для семьи, пусть поспит полежит, а то опять разглагольствовать начнёт. О политике там, о нигилизме всяком, об отрицании, о прагматизме и бесполезности традиционных обрядов. Понапишется опять стихов своих, дурак, напьётся и давай буянить. Пусть спит не надо его трогать. Полковник Арсеньев различает в шуме воды и шкворчании плиты пение Младшей, доносящейся из ванной. С храпением сына это выглядит странным дуэтом. Полковник убеждает себя, что отвлёкся и погружается в блаженную полудрёму, покачиваясь в кресле. Не, ну ты бутылку-то взял? Да ты следи, следи чтоб не разбилась, не воду талую же нам пить. Наливай, не стой. Темнеет быстро, гляньте мужики, какой закат. Правильно на кордон выехали. А ты чего, этих тоже взял? Ну, правильно, пусть отдыхают. Да куда ты Сань, за руль, ты же пьян, да всё нормально. Да я тебе говорю, всё нормально, я поведу. Я знаю. Я полковник. Я полковник. Я полковник. Я полковник. Я знаю, как надо. Я полковник. Я полковник. Сын отрывает покрасневшее лицо от дивана и шумно вдыхает, сглатывая слюну. Вид полковника Арсеньева, сидящего в кресле-качалке с совершенно невозмутимым и счастливым лицом странно действует на сына. -Весёлые какие все, повод нашли, да?- шипит сын. На его измятом лице ожогом отпечаток рутины. Полковник Арсеньев предпочитает молчать. Сын выглядит агрессивно. Молчание срабатывает. Сын, кряхтя, встаёт и уходит на кухню, пришаркивая босыми ногами по скрипящему паркету. Хороший, советский, ещё с Михалычем ставили, в семьдесят втором. Полковник разглядывает узор на ковре, висящем над диваном. Ему мерещатся различные мистические существа и сюрреалистичные лица. Взгляд перебегает на печатную машинку, венчающую тумбочку рядом с диваном. Полковник Арсеньев на досуге пишет мемуары и детективный роман. А сын стихи и корявенькую прозу. На полковничий взгляд. Сань, аккуратней, темно, канун, все домой торопятся. Да ладно, чего мы там не видели. Я полковник. Я полковник. Я стал полковником. Я всё видел. Я полковник. Я полковник. Полковник Арсеньев разворачивает кресло-качалку к окну и натягивает воротник кофты. С улицы он ещё не переодевался. Полковник слышит хохот и топот Младшей. Она такая. Носится везде. Куда ты несёшься? По квартире носится всё время. Носится, бегает. Радостная такая. Искорка. Огонёк. Огоньки, Саня! Огоньки! Огоньки. Точно. На улице вовсю колотит салют. Скоро включим телевизор. Посидим, послушаем, поедим как семья. Как семья. Мы же семья. Сын позади разбирает стол. Кряхтит. Будто ему в этой комнате семьдесят. Сын недоволен. Недоволен настроением Полковника Арсеньева, настроением младшей, энтузиазмом жены. У человека горе! У человека кризис! А вы со своей истерией, ёлки-гирлянды, мать вашу. Сядьте, замолчите, будьте людьми в конце концов. Носятся тут, улыбаются. На самом деле сын не такой. Это все в его мыслях. Он всегда себя останавливает. Сань, остановись. Он очень хороший человек. Просто заблудился. Знаешь что, сын? Ничего, ничего. Занимайся. Клади. Сейчас всё будет хорошо. Младшая пробежала по комнате и спряталась за креслом полковника. Полковник Арсеньев смотрит в заоконную черноту. Сань, куда ты смотришь? Среди цветастых сполохов там мелькнул силуэт чего-то, спугнув моль, сидевшую на торчащем из пишущей машинки листе. Моль немного потопталась на причудливых завихрениях чернил, выстраивающиеся в беспробельные письмена: «Я полковник». Моль взлетает над тёмной комнатой, в углу которой слабо брезжит искусственная ёлка с парой старых стеклянных шариков, тихонько прокрадывается мимо человека, застывшего в кресле-качалке и забирается в пыльный платяной шкаф, где садится на единственный наряд,- военный мундир. Моль успокаивается, приземлившись на воротнике. Полковнику Арсеньеву кажется, что что-то пролетело мимо. Сань, куда ты летишь? Полковник Арсеньев, ощупывая коробочку с леденцами в кармане, совершенно теряет самообладание, так желаемое его сыном, и тихонько поёт песню из детства. Сын, наверное, не может разобрать слов и ворчит. Младшая всё ещё сидит за креслом, не двигается. Сын ворчит. Сын ругается. Принесли ужин. Накрывают. Живее! Накройте это уже, всё понятно! Младшая хихикает и прячется под стол. Да она как будто прячется. Полковник Арсеньев совершенно забывается и в его песню начитают незаметно прокрадываться слова. Я полковник. Я полковник. Я знаю. Я полковник. Я полковник. Он тонко чувствует переживания всех находящихся в комнате. Все торопятся. Торопятся накрыть, торопятся сесть, торопятся рваться, торопятся жить. Кроме Младшей. Ну и куда ты торопился? Как куда. Я полковник. Ты мне не веришь? Я полковник. Семья не верит Полковнику Арсеньеву. Моль вырывается из шкафа и прячется в ванной комнате, где вовсю шумит вода. Никто не встречается моли на пути. Свет погашен. Горит только ёлка и свечка на столе, накрытом на четыре персоны. Праздновать будет только одна. Музыка не прекращает играть в голове человека в кресле, смотрящего на залитую вспышками празднества полутёмную улицу. Полковник Арсеньев до сих пор не осознаёт, что с ним никого нет.