По Дороге Людей

«Погода здесь была однообразной. Полгода дожди, полгода мрачное, низкое небо с огромными тяжелыми тучами, что задевали флигели старых замков. Поле темно-зеленой, вытоптанной травы, казалось, не имело ни конца, ни края. Узкая тропа, по которой с трудом могла бы проехать карета сакса-феодала, вилась и путалась среди простых трав, как всполошенная змея. Бард остановился и посмотрел назад. Солнце не достигло зенита, но земля на горизонте была чернее, чем вечные сумерки Сида…» Мужчина нахмурился и почесал нос. Поднял взгляд – мистер Коул все еще возвышался над ним. Этот маленький, пухлый мужчина с большой плешью в обрамлении нескольких седых клочков волос и круглых очках без дужек, плотно сидящих на носу, был весьма забавен в своих попытках доказать правоту студента своего дортуара. Это уже граничило со смешным. Он потер виски и медленно проговорил: - Если юноша пишет о бриттах и валлийцах, он должен понимать, что Сид – из мифологии ирландских кельтов, более того, во многих источниках – остров, что никак не вяжется с лесами Каледонии за Адриановым Валом. - Но как же путешествие короля Артура в Аннун? – Профессор в упор посмотрел на старика. Этот получасовый спор уже начинал его раздражать. - Аннун – потусторонний валлийский мир, описанный в поэме «Preiddeu Annwfn» бардом Талиесином. А насколько я понимаю, - мужчина встал. – Мистер Уоллис пишет о барде Анейрине. Пусть перепишет. Я не собираюсь читать подобную бессвязную ахинею, - и он протянул толстый труд нерасторопного ученика его декану. Нижняя губа Мориса Коула мелко-мелко задрожала. – Всего доброго. Он шел широким размашистым шагом по влажному асфальту, и бриллиантовые брызги коронами взлетали вокруг его серых туфель. Изрядно потрепанный плащ из плотной шерсти развевался на встречном ветру, оголяя грудь владельца, прикрытую тонкой выбеленной рубашкой и черным жилетом. Шляпу Маглор позабыл дома, куда возвращаться сейчас совсем не хотелось, не смотря на жуткий ливень. Вот уже неделю Лондон захлестывало штормовыми предупреждениями, Темза грозила выйти из берегов и затопить London Eye, которым дорожил городской бюджет. Сейчас он направлялся в уютный и теплый паб, находившийся всего на улицу ниже, и назывался «Пьяный Панч». Он был довольно старым, но все равно не сохранил той ветхой атмосферы, которая наполняла когда-то таверны старой доброй Англии. Маглор остановился на мгновение и поднял ворот, вглядываясь во что-то за пеленой дождя. Все те же полуразмытые серые силуэты с такими же зонтами, красные автобусы, черные и желтые такси… Такая погода соответствовала его настроению вот уже несколько десятков лет. Англия отчего-то казалась самым родным местом на земле. Благость Валинора постепенно, мягко смывалась с памяти серыми дорожками дождя по стеклу. Он улыбнулся. Он ведь сам был Анейрином. Давно, давно это было. *** Уже и не вспомнишь всего. Рыцари Круглого Стола, Короли «Старого Севера» из которых был сам Король Артур, его рождение и смерть. Кажется, мальчиком он воспитывался у Мерлина. Да. У Мерлина. Кем же он был – Алатаром или все же Палландо? Канафинвэ довольно долго прожил, и всё же магия майар не сравнима с её людским подражанием. Старик… Они виделись всего лишь раз. Это был день рождения Артура. У мальчика была сложная судьба, предопределенная не менее сложным и запутанным рождением. Смена масок на лицах актеров, обманчивая страсть на поле битвы и рождение двоих. Цветок взрос на пепле обманом сожжённого отца. Уж ли не шутка Илуватара? Нет, он давно мертв. У Палландо была длинная белоснежная борода, окутывавшая тонкую старческую шею подобно мягкому шарфу из непряденого шелка. У него были длинные лазурные одежды и крючковатый посох. Он остался высоким и статным – таким, каким и прибыл в Средиземье, словно и не прошло столько веков. О судьбе Алатара Маглор не спрашивал. Они встретились на опушке леса - высокий старик с уснувшим годовалым мальчишкой на руках и странствующий нищий бард с обожжёнными ладонями. Маг исцелил их, не сказав дурного слова. Его блеклые, отдававшие мутной синевой глаза смотрели с невыразимой печалью и состраданием. А после он навек заперся в каменном гроте и никто ничего не слышал о нем. Маглор путешествовал по всем землям Европы, еще до того, как она стала колыбелью Римской империи. Рим ему чем-то напоминал Аман – сама столица, где он побывал однажды. Но лишь отчасти, ибо жестокость людей была неизмерима и по-прежнему чужда ему. И он ушел на восток. Поля Великой Скифии дарили обманчивое ощущение свободы, и пальцы, совсем позабыв о боли ожогов, порхали по струнам, творили музыку, поражавшую сердца кочевников своей глубиной, гармоничностью и дурманящей вибрацией струн. От этой мелодии кружилась голова, и хотелось упасть на землю, заткнуть уши, уснуть, забыться! – только не дать нотам пронзить все тело, всосаться в их безмятежную ветреную сущность, не обремененную заботами оседлых. Но музыка сковывала тело, придавливала его к земле, вибрировала в воздухе степи, и ароматы душистых трав пьянили не хуже крови врага… Его не тронул никто. Он поделился с людьми своим бессмертием – они не приняли его. Как давно меньшие, жадные до крови братья стали так мудры? Маглор и не чаял постичь их мудрость и стать хотя бы похожим на них. А однажды его назвали альвом, то есть эльфом. Канафинвэ стремительно обернулся, не замечая, как лопнула одна струна. В кои-то веки он бережно расчесал и вымыл тот колтун, который когда-то звался волосами и был гордостью всего рода Финвэ. Волнистые локоны перетекали с плеч на спину, кокетливо открывая заостренные уши. Старая рубаха сушилась на дереве, сапоги истерлись пару недель назад и он сидел теперь на теплом валуне на берегу лесной реки в одних брюках и лениво перебирал струны лютни. Таким его, освещенным игривыми бликами молодой лесной речки в окружении изумрудного мха, подобного красотой своей асу – его обнаружила одна девица из поселения на краю леса. -Альв, - этот восторженно-испуганный выдох был мгновенно услышан и Маглор обернулся. Серые глаза пронзили робкую фигурку с корзиной лесных даров и оба застыли. – Альв! Маглор скрылся в лесной чаще почти мгновенно, не забыв прихватить почти сухую рубаху. Отчего так колотилось сердце? Ведь и раньше он встречался с людьми. Но никто, никто не признал в нем альва… Следовало бы успокоиться и продолжать путь. *** Кано повесил плащ и сел на стул за барной стойкой. Неулыбчивая женщина средних лет с небрежно заколотым пучком волос поставила перед ним высокий стакан неразбавленного эля. Он специально доплачивал за это. Немного погрел руки о мутное горячее стекло, он стал потихоньку прихлебывать алкогольное пойло, прислушиваясь к разговорам. Только так можно было развеять скуку и растопить очередной камень на душе. Кто-то жаловался на жену, кто-то на слишком громких детишек… У Маглора дрогнули губы. Он опустил голову и снова уставился в стакан. - Снова топишь свою меланхолию? Нашел бы себе уж девушку наконец, профессор, - фыркнула барменша, расставляя пузатые бутылки по запыленным полкам. Он отмалчивался. - Ты каждый раз вздыхаешь, когда этот синерожий пьяница бранится на своих деток – своих, что ли, хочется? Или о братьях вспоминаешь? – Маглор дернулся, словно ужаленный. Ехидна. И как только человеческие женщины умудряются бить по самому больному? *** Он состоял в королевском оркестре при дворе Людовика Тринадцатого и его преемника - на редкость безыскусного короля, возомнившего себя великим манипулятором и политиком. Да, единственное, в чем он имел успех – в любви. Но раз за разом Канафинвэ, решивший вернуться в мир музыки, задавался вопросом – таково ли истинное проявление человеческой любви? В своей юности (а тогда, в Первую эпоху он все еще был молод) он видел гаремы Бора и Ульдора, много позже – рабство эллинских женщин, позже – грязь и унижение варварских женщин. И вот теперь, среди блеска, среди шелка и духов ему вновь открывается человеческая сущность. И прежде всего, женская – ядовитая, лицемерная, злая. В такие моменты он задумывался – а что, если вера людей, новая, пришедшая словно из ниоткуда – истинная? Будто женщина – порождение Падшего, несет в себе Тьму? Он только усмехался, качал головой и опускал взгляд на свой струнный инструмент. Куда же подевалась воспетая эпоха рыцарей? Нет… Там тоже была грязь. Каждая человеческая эпоха всё больше поражала его своим хитроумным механизмом, искусным лицемерием, подражанием, манипулированием остальными. Не говоря уже о жестокости и распутстве. У людей есть вера – они за неё гибли сотнями и тысячами, они ходят в соборы и церкви, накрывают головы платками, целуют кресты и кольца Папы, поют песни, надеются на Рай. Но, достойны ли они его? В такие моменты вспоминалась синева глаз Палландо и его сострадание. *** - Так вот о чем ты думал, старина Мерлин? Это ли мой крест, моя ноша, мое искупление? – бормотал Маглор себе под нос, ставя опустевший стакан на стол. Он не обращал внимания уже ни на женщину, ни на «синерожего» пьяницу Дина. – Налей мне чего-нибудь покрепче, Мэри. - Смотри, чтобы не упился в край… - журит его Мэри, но всё же наливает. И потихоньку подсовывает какой-то сэндвич. – Ты ешь давай. У тебя не только мешки под глазами, но и впадины на щеках. Тебе и вправду, пора бы найти жену… Маглор согласно кивает и впивается зубами в на удивление свежий хлеб. Все же Мэри душка. Пусть и гоняет старину Дина и его компанию каждый день, лупя какой-то тряпкой. Ведь от неё ушел муж, оставив троих детей. Бедняжка. А еще и заботится о нем, как о родном сыне. Он доедает и запускает руку в карман – вываливает несколько смятых фунтов и мелочь. - Сколько сэндвич? - Не дури, - хмурится барменша. – Иди домой и отоспись уже, наконец. *** Это место давно позабыто людьми – в одном из фьордов Норвегии, куда доступ, фактически, воспрещен или строго ограничен. И все же – на берегу большого озера, на краю леса, на теплом валуне – как давным-давно, он наигрывал старую, полузабытую мелодию, которую услышал с той стороны озера много веков назад. Она плавно, как ручеек, перетекала из беззаботной в печальную, после – трагическую и под конец обрывалась, точно хрип смертельно раненой птицы. Где-то над ухом послышалась птичья трель. Маглор отмахнулся – не до того ему было. Порой, действительно, следовало отвлечься от людских забот, позабыть человеческие лица и стать тем, кем он был когда-то – вспомнить, каково быть эльфом. - Фьюить, фьюить… И ни шороха, ни звука. Замерла даже вода, замер ветер, замерло все живое. Тише…Внемлите! Это играет последний в мире эльф.