До трех.

Один. Старк хватает ртом сырой воздух, заходясь кашлем. Кажется, что вместо углекислого газа на выдохе летит только пыль и песок, забившие глотку. Комья грязи и металла (запекшейся крови?) не позволяют сглотнуть, пересохшее горло словно царапает гортань изнутри. Кадык отчаянно ходит вверх-вниз, но от подступающего парализующего страха всё замирает. Два. Старк разлепляет глаза, не дыша. Вокруг темень; единственным источником света служит полусдохшая лампочка, косо висящая на переплетении проводов, паутиной расчерчивающих неровный потолок... пещеры? Вокруг только обглоданные стены, пропадающие во мраке не слишком-то большого помещения, которое, очевидно, сделано с помощью не самой лучшей техники под управлением не самых лучших людей — о втором говорит брошенная на единственном столе камуфляжка, дающая прямую наводку на афганцев, о первом — исступленное желание поддерживать мыслительно-аналитические способности, чтобы не потерять сознание. Снова. Три. Поскольку в следующий раз можно не очнуться. Несложно придти к подобному выводу, чувствуя вновь накатывающую на очнувшийся организм боль в грудной клетке. Грудная клетка — это первое, что приходит на ум. Неверное впечатление о корне проблемы позволяет Старку привстать на избитых локтях со своего импровизированного ложа. Но Тони ничего не успевает рассмотреть от того, с какой мощью прошивает тело тупой, невыносимой болью. Он сжимает зубы, бессильно скрежещет ими, хватаясь за лацкан своего изрешеченного пиджака, понимая, наконец, что самая главная проблема сейчас — сердце, и на сей раз поражено оно отнюдь не стрелами купидона. Старк сильно зажмуривается, заставляя себя прислушаться к собственным ощущениям, тихо стонет, медленно доходя в сознании, что произошло. Четыре. ...Вспоминает презентацию нового оружия, вспоминает джип, вспоминает Дорогу в Ад, крики, всполохи обжигающего света, крики, взрывную волну, осколки, крики, хруст ломающихся костей, крики, запах горелого мяса, крики, мольба изувеченных вспухших от ожогов губ, хрипы, горячий воздух, бьющий в лицо песок и... Старк заходится новым приступом кашля, смаргивая выступившие то ли из-за кашля, то ли из-за образов слезы. Осколки. Шрапнели. Сучьи металлические убийцы. Пять. Тони распахивает грязную рубашку с кровавыми пятнами и смотрит вниз, на свою грудь. Выглядит это так, будто в мягкое масло просыпали кусочки разноцветного стекла — только вызывает менее жизнерадостные эмоции. Где-то кусочки вошли глубоко, где-то застряли в верхних слоях кожи, воспалившейся от сырости и возможной инфекции, а какие-то до сих пор хищно разрывают ткани, стремясь поразить сердце. О последнем Тони не знал, но догадывался. А догадка — любая, в этом случае, — первый шаг на пути к возможному спасению. Четыре. Ориентироваться в пространстве пришлось быстро, очень быстро. Преодолевая головокружение и боль, которая, отрезвляя, поддерживала сознание на этом свете, Тони добрался до стола. На нем не было, по сути, ничего из того, что требовалось обострившемуся в чрезвычайной ситуации гению Старка, однако если смотреть на помещение в целом, то вырисовывались неплохие перспективы. Особенно когда на глаза попалась надпись «Stark Industries», вбитая чернилами в деревянный ящик, служивший до этого Старку в качестве койки. Оставалось только благодарить себя настоящего за находчивость и себя прошлого за начинку найденных в ящике ракет и оружия. Три. На захламленном столе стоит черный ящик, провода которого свиваются широкими кольцами. Внутри него сложные механизмы, необъяснимые сейчас, но главное, что нужно помнить и повторять про себя — это поможет, это спасет, выиграет время до прихода медиков — в крайнем случае. До прихода хоть кого-нибудь. Старк лежит на том же столе, разведя руки в стороны. По кистям тянутся багровые нити крови, капли которой уже привлекли земляных крыс. Они пока не выходят в пятно ржавого болезненного света над бело-красным телом, но предчувствуют скорую возможность разодрать чужую плоть. Зато мухи уже растирают на лапках чужую кровь. Сознание стремительно отключается. — Пять, — хрипит Тони, провоцируя активность мозга, — Пяти будет равна сумма трех и двух. Его грудь, раскрытая грудь, вывернутая и закрепленная в таком состоянии одним из листков обшивки небольшой ракеты, обнаруженной в арсенале ящика, судорожно вздымается. Горячая кровь смешивается с грязью, пропитывает подстеленный афганский камуфляж. Так и помещение пропитывается характерным железным запахом и вонью крысиных шкур. От такого смешения тянет блевать даже больше, чем от вида собственного сердца в поврежденном перикарде. — Четыре. Ориентируясь именно по этим повреждениям Тони начинает рассекать тонкую оболочку перочинным ножом, исполняющим роль скальпеля. — ...Это произведение двух и двух. Руки дрожат, опасно дрожат, однако страх смерти и страсть к жизни помогают вести лезвие максимально осторожно. Хочется закрыть глаза, но любое отвлечение равносильно еще большей боли — это, откровенно говоря, стало большим ужасом, чем просто гибель в загаженной пещере, где тебя для этого, судя по всему, и кинули. Хочется кричать, но вместо этого: — Три. Отведя пленку в сторону, аккуратно держа ее пальцами свободной руки, Тони тянется к проводам. — ...Разность семи и десяти. Рядом, на том же столе, лежат несколько шрапнелей, которые удалось извлечь по ходу дела. Это как маленькие занозы, застревающие так глубоко, что вытягивать их кажется непосильной задачей и все затягивается до хромоты и нагноений. — Два... Тонкие шпильки-электроды зависают в миллиметре от неровно бьющегося сердца. — Блять, это умножение... Старк беспомощно открывает и закрывает рот, жмурится, ведет головой, начиная лихорадочно конструировать в собственном сознании чертежи Иерихона, чтобы остаться в своем уме и довести операцию до конца. Но вместо четких линий снова вспыхивают белые огни и боль снова окатывает волной. Тони рвет собственной желчью, в которой утопают шрапнели. — Один... — выдыхает. И одним движением вводит шпильки в сердце. Чтобы заглушить крик, Тони вгрызается в ткань манжеты, разрывая ее на клочья в агонии — как только электроды соединились с живой тканью, вся магнитно-резонансная система пришла в действие, в буквальном смысле вырывая из мяса оставшиеся осколки. Сдвиг назад буквально в несколько дюймов приносит боль, снова боль, чертова боль, проклятая, блядская боль, из-за которой хочется сдохнуть, но которая этому и не позволяет произойти. Два. Проснувшись, Тони не помнил, как сшивал перикард, как вынимал расширитель, вклинивая между двумя кусками плоти импровизированный реактор, как сшивал потом себя, шипя и хрипя, поскольку на крик сил уже не оставалось. Проснувшись, Тони не сразу понял, где находится — лишь испытал неприятное чувство дежа вю. — Ноль, — говорит Старк, понимая, что всё случившееся — взаправду. Один. Дыхание и сердечный ритм становились все хуже и хуже. Угробить себя спасая — отчего бы нет? Просто Тони Старку везет: в этот раз имя не обогнало его, но все же нашелся кто-то, заинтересовавшийся личностью пленного и опознавший в нем великого филантропа Америки, подыхающего в кишащей крысами пещере, облепленного плотоядными насекомыми, беззастенчиво лезущие лапками в кривые швы. Ноль. Просто Тони Старку чертовски везет. А может, он не смог сосчитать и до трех.