Боль и кошмары

Нет большей боли, чем боль от истерзанных ритуальным кинжалом вен на сгибах рук и запястьях. Кровь – самая великая сила, так часто говорил Аммон Джерро. На крови замешана могущественная, древняя магия, и именно кровь, ее собственная кровь пробуждала ее, эту чудовищную, черную силу, веками дремавшую в этих затхлых, замшелых, мрачных стенах. Дьявольская кровь. В Нишке доли этой крови было не так много, но даже эта толика была способна на ужасные вещи. Нишка видела. Нишка чувствовала. Нет и не было большего страха, чем Черный Гариус, склоняющийся над ней, почти обескровленной, почти мертвой, нет ничего ужаснее, чем смотреть на этот жутко скалящийся череп, окруженный мертвым синим огнем. Между белых костей-пальцев правой руки – кинжал, снова этот трижды проклятый кинжал, грязный и еще мокрый от ее, Нишкиной, крови. - Нужно еще, моя милая девочка, нужно еще, - мягко сказал Гариус, снова вычерчивая на ее коже рваные узоры острым лезвием. Нишка не могла отвести глаз от того, как раскрывается алым цветом бледная кожа, как толчками стекает к запястью и мозолистым пальцам струйка крови, тяжело, медленно капает на плиты, бежит и скапливается в многочисленных узорах и орнаментах, высеченными мастерами древнего Иллефарна. И расцвечивает их красным, как маковые поля. Снова это ощущение. Словно бы жизнь, вытекавшая вместе с кровью, оседала в пыльных камнях и стенах храма. Становилась его частью. Единым целым с безликими статуями, бесконечными иероглифами и завитками. Кровь питала храм, и храм становился частью Нишки. Ужасное ощущение. Чувствовать каждый шаг, каждое дуновение в камнях, чувствовать присутствие друзей в дальних залах, чувствовать притаившуюся в тенях нечисть, постепенно замыкающую кольцо вокруг маленькой группы дураков, что решили, что могут победить Короля Теней. Нишка сопротивлялась – но Гариус ее кровью, смешанной с пылью столетий и камнями Иллефарна, запечатывал любой ход назад, отрезая отступление для Носителя Осколка и его компании. Закрылась одна тяжелая резная дверь, вторая, сомкнулись стены за поворотом… И тени, тени заскользили вперед, жадно перешептываясь и протягивая вперед когтистые лапы. Кровь и смерть маленькой группы напитала собой и их, как кровь Нишки напитала собой этот проклятый храм. «Так больно, о Тимора, так больно, прошу, прекрати это!» «Они не умерли, они не умерли! Они выжили!» Нишка прижала ноги к груди, зажмурилась. Острые ногти впились в мягкую кожу ладоней. Рот наполнился металлическим привкусом крови от прокушенной губы. - Не сопротивляйся мне, дрянь, - прошипел Гариус, скалясь голым черепом. «Ты мертв, ты мертв, тебя здесь нет, тебя здесь нет!» Тени приволакивают несколько живых из залов. Нишка моргает, пытаясь отогнать пелену, вставшую стеной перед глазами, и узнает друзей. Келгар еще пытается сопротивляться. Упрямый, тупой дворф. Ему бы бежать, бежать прочь и уводить свой клан, но он со своей честью пришел на собственную смерть. Отвратительный идиот. Нишка не хотела, чтобы он умирал. Никогда не хотела. И Фарлонг. Он бледен и слаб, клинок Гит вырвали из его руки. Тени подносят его ближе, и лорд Гариус заходится в лающем, ледяном смехе, обратив синие глазницы к Нишке. - Кажется, ты проголодалась, дитя. Возьми. Ешь. То, что ты так любишь. Плоть. Горячее, парное мясо. Горячая кровь, наполняющая горло. Нишка поморщилась и попыталась отползти прочь от Фарлонга, с которого тени уже сдирали доспехи, обнажая кожу. - Вкуси его плоти, - прошипел Гариус над ухом у тифлинга, простирая ладонь из костей. – Ты слишком ослабла, девочка. Тебе нужно. «Нет, ни за что! Никогда! Я не хочу!» Запах теплой кожи Фарлонга ударил ей в нос, на миг лишив рассудка. Соленый запах пота, металла, кожи, грязной льняной туники, а под ним – чарующий запах тела. Чуть отдающий болотным духом, грязью и чуть заметно – мылом, но такой желанный, такой вкусный, что можно прокусить себе язык, чтобы не закричать от желания впиться в это плечо и грудь клыками. «Я не дьявол. Я не чудовище. Я знаю, кто я есть». Нишка зажмурилась. Едкий запах крови заполнил ноздри, так, что дышать стало невыносимо мучительно. Хриплый смех Гариуса отдавался звоном в ушах, им вторил полный муки вопль Келгара (тифлинг никогда бы не подумала, что он может так кричать), а потом все заполонила чернота, в тот миг, когда жаждущих губ коснулась кожа Фарлонга. И клыки прокусили ее, такую мягкую, сливочно-белую, теплую… Дьявольская кровь взяла вверх, и в тот миг, когда мир завертелся колесом, в тот миг, когда горячая кровь напитала собой ослабшее тело, когда жизнь в глазах разодранного на куски Фарлонга погасла, Нишка закричала. И наконец смогла открыть глаза. Вдалеке хлопнула дверь, послышался стук торопливых шагов, которые отличало шарканье раненой ноги. В комнату заглянула лохматая белогривая голова, следом потянулась рука, держащая подсвечник с горящей свечой. - Эй, - хрипло прошептал Фарлонг, закрыв за собой дверь. – Ты очнулась! Нишка медленно села на постели. Тело под плотными льняными бинтами горело огнем. В воздухе стоял крепкий, терпкий запах травяной лечебной мази. Сердце гулко билось о ребра. - Все в порядке, - продолжил Фарлонг. Слабый желтоватый свет освещал его осунувшееся, бледное лицо. – Ты была без сознания несколько дней. Элани тебя вытащила. - А… - Нишка поморщилась – в горле саднило. – А остальные? - Все в полном порядке. Многих потрепало, конечно. Но мы живы. Нишка закрыла глаза. Живы. Все живы. Все в порядке. Гариус мертв. И она – она себя контролирует. - Поспишь еще? – Фарлонг заботливо налил воду с травами из кувшина, что стоял на сквозняке. – Набирайся сил. Мы еще успеем поговорить. В губы ткнулся выщербленный край кружки. Вода облегчила сухое, рваное дыхание. Нишка провела опухшим языком по губам. Никаких признаков крови. - Ты не посидишь со мной? – прохрипела она едва слышно. – Пока я не засну. - Конечно, - так же тихо ответил Фарлонг, сев в кресло рядом с ее постелью и склонив голову на грудь. – Мне тоже плохо засыпается. А зелья от кошмаров не лечат. Нишка слабо кивнула и какое-то время устало смотрела, как переливаются в свете свечи волосы Фарлонга, прежде чем позволила себе сомкнуть веки и снова соскользнуть в небытие. Боль от истерзанных Гариусом запястий и рук наконец-то стала утихать.