"О любви"

— Ты меня никогда не слушаешь! Моя любимая поджала тонкие губы и старательно обрабатывала мои боевые ранения йодом, перекисью и прочей панацеей, а я балдела и давала себе зарок в последний раз штурмовать творческие вузы. И что если я не поступаю, или опять какая-то фигня получится, буду учиться, как человек, в хорошем институте на специальности «бог весть какая, всё равно по специальности ты, овца, работать не будешь». Ну, допустим, филолог, или историк, или ещё что-то такое же невыносимо скучное. От моей любимой пахло духами, апельсином, косметикой и яростно втертыми в кожу кремами. От меня пахло куревом, потом, кожей, свежевыпавшим снегом и ещё какой-то непонятной байдой. — Ох, боги, Корра. Ты же знаешь, я чертовски боюсь за тебя в такие моменты. — Да ладно тебе, это было весело. — Нет, не было! Зелёные глаза моей любимой пылали заботой, злостью, рассерженностью, смирением, легким отчаянием и ещё чёрт знает чем ещё; и ведь действительно беспокоится же. Бесполезно, безнадёжно, безболезненно. Всё как всегда. — Ну простииии. — Мне-то чего «прости», просто ты сама теперь никуда не поступишь. — Ага, а вот хренушки! Поступлю, конечно, куда же я денусь. Моя любимая смотрела на меня таким взглядом, будто бы знала, куда. Будто бы она была уверена в том, что я могу подеваться куда угодно, со своей-то везучестью и невыносимым нравом. И ведь она абсолютно права… Ну не учиться же мне на экономиста? — Ох, Корра. — Солнышко моё. Я обняла её, носом зарылась поглубже в мягкую пелену волос, пахнувшей всем самым женственным, что есть на свете. Нам хорошо за двадцать, но нас связывают тесные узы подростковой влюбленности: мы ругаемся, миримся, расходимся на время, страдаем друг по другу и не видимся месяцами, иногда она мне даже снится. Честное слово! Никто бы, наверное, не понял бы меня так, как она: я как зарвавшаяся пятнадцатилетка — ссорюсь с наставником, бью морды абитуриентам, которые мне не нравятся, а количество брошенных мною парней и девушек добавляют моему образу вечного подростка некоторую… пикантность, что ли. Я всегда была хорошей подругой для неё, и всегда — ужасно плохой возлюбленной. Наверное, это тоже талант: кому-то дано, а кому-то нет. Как умение рисовать, драться, писать стихи… как женственность, например. Вот моя любимая очень талантлива во всех этих вещах. А ещё она меня как-то терпит, дуру несносную, склочную, на проблемы нарывающуюся. — Как ты думаешь, нас пустят в таком виде в ресторан? — Тебя, Корра. Меня-то пустят, где бы я не появилась. — Тогда, может, ну его? — Я не против. Мы давно с тобой так не сидели в парке. Все ждут, когда я набегаюсь, натрахаюсь со всеми своими неоправданными перспективами и идиотскими проектами, возьмусь за голову и остепенюсь, наконец. Этого ждёт от меня Тензин, ждёт Мако в его вечной манере «Боже, Корра, возьмись за ум, ну сколько можно уже»… Даже Болин, хотя из них всех он единственный разделяет мою вечную тягу к свободе. Может, и остепенюсь. Что я, в принципе, теряю? Я люблю свою девушку, хочу на ней жениться (если будет позволено), и буду трахаться только с ней, а не со всеми своими головокружительными проектами и бесконечными поступлениями в вуз. Но как же, чёрт возьми, страшно снова ничего не получить, кроме щелчка по носу от судьбы, дыры в кармане, униженного самолюбия и гор немытой посуды. — Асами… — М? У моей любимой — самые невыносимые зелёные глаза на свете, вдумчивый взгляд и загадочная улыбка. — Ты меня не бросишь? — Ты пьяна, что ли? — Нет, ну серьезно. Раз за разом напарываться на неудачи, как конченый дурак. Я знаю, что это такое, уж слишком хорошо знакома с неприятностями. — Глупая. — Колючий поцелуй в щёку. — Ладно, пойдём ко мне, ты замерзла. Я до сих пор не верю, что мне так круто повезло с моей любимой.