Экспонату №5

      Люциус Малфой обожает музеи. Картины – его вторая страсть после изысканных мужчин - и то, и то приносит удовлетворение. Сегодня Люциус один; его сын всё ещё спит дома, пока отец наслаждается эстетической частью Лондона на западе, где меньше дорог и больше телепортов. «Раннее утро морозит губы», - заключил Драко, всегда щепетильно относившийся к своей внешности, и вновь лёг в постель. Жену, однако, пусть та и была согласна, Люциус брать не хотел – женщины в музее медлительны и слишком много говорят. Поэтому на прогулку он отправился в гордом одиночестве, о чём потом не пожалел. POV Люциуса.       Зимний Лондон – прекрасный Лондон. Солнце искрится, окрашивая небо в светло-голубой цвет, под стать моей неоднозначной ориентации. Лёгкий гомосексуализм с примесью женатости, - я так необыкновенен. Пальто, которым укутался в погоне за теплотой, изменило серому с белым снегом, окрашиваясь пятнами переливающихся блёсток. Волосы стелются по плечам, развеянными ветром прядями спадая на воротник. «Похож на сказочного героя», - скажет маггл Лондона, в то время как я назову себя самым прекрасным земным созданием. Очевидный минус музея, к которому я сейчас стремительно приближаюсь, это толпы магглов. Я их не ненавижу, как считают СМИ магической Британии, а лишь безобидно презираю. Их разуму всё равно не понять суть магии – покажи волшебную палочку, они вначале посмеются, потом потребуют доказательств, а затем будут во всё горло декларировать законы физики, чтобы только я прекратил «этот фарс». Мне незачем мириться с магглами; я лучше перекинусь парой фраз с Уизли, чем удостою их диалогом. Хотя, это вряд ли можно назвать «лучше» … Музея! Я, выдохнув в морозный воздух, открываю массивную дверь цитадели искусства. Гостеприимный запах старых картин наполняет лёгкие гурмана творчества. Сняв пальто и отдав его гардеробщицам, провожающих мою спину в тёмно-зелёном пиджаке вожделенным взглядом, продвигаюсь сквозь толпу сонного люда в огромный зал эпохи Ренессанса, где, метафорично изъясняясь, вместо вина я вижу воду. То ли дело декадентство, наполненное антагонизмами действительности и пессимизмом, которые тешат больную душу Пожирателя… Однажды мне говорили, что будь я рождён в тот период, за моё сотрудничество боролись бы сотни художников и писателей. Однажды я подумал так же и с тех пор дорожу фантазиями о встрече с Оскаром Уайльдом. Уверен, перескажи я историю своей жизни, Оскар написал бы ещё один литературный шедевр. Но, увы! , он умер ещё в тысяча девятисотом году, а я жив; стоит добавить печальную фразу всё ещё… Рассматривая картину юной декадентки, уныло думаю о том, что вести едва не оборвавшуюся жизнь – крайне сложно. Я знаю, что такое бездушие и одиночество, мне знакомы мотивы небытия и смерти, и, в конце концов, я – изящный призрак войны прошлого года. Всё закончилось, к трепету извечных молитв Малфоев, благоприятно - моя семья выбралась из оврага тех невзгод. Драко закончил школу и поступил в престижную академию, Нарцисса вновь занялась садоводством, раз за разом трепетно перебирая лепестки увядшей яблони, а я… а я хожу по музеям. Красивый финал красивым людям, - гордо подняв голову, объясняю недругам, не верящим в судьбу. Однако судьба не Господь: ей не нужна чья-то вера, чтобы вершиться.       Мимо меня проходит молодой человек с бокалами шампанского. Не упуская возможности промочить горло, я изящно двигаюсь за ним, чтобы потом лёгким покашливанием остановить. Недоумение в глазах юноши мгновенно смывается волной заинтересованности, но я лишь беру бокал, прерывая первые слова его приветствий, и вновь удаляюсь к картинам. Этот парень ни стоит и гроша, в то время как произведения искусства бесценны; меня привлекают идеальные окружности, а не угловатые подростки, полные надежд на жаркую прелюдию и то, что после. Глоток шампанского разряжает обстановку и вот, после зала возрождения и декадентства, я перехожу в плоскость арте повера, что, в переводе с итальянского, означает «бедное искусство». Художники этого направления как бы ведут беседу между природой и индустрией, освобождаясь от рамок привычного; любая непримечательная вещь может быть интегрирована в стезю искусства. Тем самым магглы стремятся показать, что даже их мусорный бак достоин пытливого взгляда эстета. Что ж, им удачно удалось обыграть обыкновенность и нечто неземное: в центре зала стоит скульптура мужчины, отражающая свет ламп своей серебряной мантией. Я вижу её со спины, однако даже так она выглядит реалистично – и будто волосы настоящие.       И каково моё удивление, когда скульптура, взмахивая белоснежной гривой, поворачивается анфас. Самым прекрасным лицом, которое я когда-либо видел. Даже собственное отражение в зеркале, шепчет самолюбие, не сравнится с яркими голубыми глазами, ровным носом и пухлыми, будто детскими, губами. Его спокойный взгляд обращается к моей персоне, на секунду полыхая немым восхищением. Я, конечно, хорош, но… Блондин проходит рядом; полы его одежд колыхаются за спиной подобно сложенным за спиной крыльям.       - Арте повера затмил минимализм, а? – его глубокий голос похож на звон церковных колоколов. - Восхитительная коллекция… В последний раз мне удалось увидеть такую в Художественном музее Лихтенштейна. А вы как считаете, где ещё можно найти такие же грандиозные выставки?       От молодого человека пахнет розами; кожа приправлена еловым ароматом и терпким запахом животного, отчего вспоминаются светлые времена детской безмятежности. Не спеша отвечать, я разглядываю эту неземной красоты фигуру. Он прекрасен в ожидании: слегка наклонённая голова, блеск электрики в глазах и едва поднятые уголки губ. Аристократичные повадки напоминают самого себя, только чуть более молодого, однако не менее властного. Его власть ясно прослеживается в осанке, в походке, в манере держать свой голос.       - Раз уж вы затронули Германию, предлагаю посетить Эрфурт. А вообще, Музей современного искусства на Манхеттене. Он красив и является эталоном абстрактного экспрессионизма.       - Как вижу, вы разбираетесь в искусстве, - задумчиво произносит он. – Трандуил, - протягивает руку. – Но зовите меня Транди.       - Люциус, - принимаю рукопожатие.       - Вам нравится Эд Рейнхардт, Люциус?       - Художник-ташист? Да, думаю, его бессознательная активность - мазки, линии и пятна – нестандартны.       - Простите?       - …персональный состав течений совпадает не полностью, но…       - Ташист? – переспрашивает он.       - Вы в недоумении? Разумеется, ташист.       - Нет… - Транди досадливо закусывает губу. – Рейнхардт – авангардист! В его работах никакого подтекста, никакого формата и никаких пропорций!..       - Я согласен. Но Эд ташист.       - Вы не правы!       - Транди, его «12 правил для новой Академии»…       - Для вас я Трандуил!       Мы молча сверлим друг друга взглядами, не желая искать компромисс. Подрагивающими ресницами визави сейчас, кажется, можно резать облака; своей аурой Трандуил вот-вот обесточит Лондон, обесцветит картины, и, вообще, затмит само Солнце. Не думал, что такое ангельское создание способно злиться; морщинка меж бровями смотрится неестественно.       - Вы гей? - то ли интерес, то ли желание перевести тему.       - Да… - растерянно отвечает Трандуил. – А что?       - Вы мне нравитесь, - если он любит минимализм в искусстве, то простота в реальности просто покорит его сердце.       - Нравлюсь?.. Люциус, вы бестактны. Кто учил вас манерам?       - Ныне покойная мать.       - …А она определённо знала толк в соблазнении! – заливисто смеётся он. – Вы тоже мне нравитесь, Люц, простите за прямолинейность. Но у меня есть сын.       - А у меня и сын, и жена.       - Мир несправедлив?       - Нет, просто всё идёт своим чередом. Но такая мелочь, как семья, нам не помешает?       - Мелочь?       - Я утрирую, разумеется. Излишки гиперболизации.       - Преувеличение, значит… И много чего вы преувеличиваете?       - Не стоит беспокоиться, Трандуил. Там, где надо, у меня и без средств выразительности хватает.       - Чувствуется, мать подошла к вашему воспитанию серьёзно. И насколько большой ваш член?       Я опешил от такого вопроса. Однако… играть, так на полную!       - Вон, видите ту статуэтку? – показываю на фигуру девушки, держащей над головой медную чашу. - Мой член так же крепок, как керамика, так же красив, как эта девушка, и завораживает, как контраст металла с мрамором.       - Хм… Могу я украсть ваш поцелуй?       - Просто сознайтесь, что хотите на него посмотреть.       - Сознаюсь только после поцелуя.       - Ваша взяла.       Стремительно сокращаю расстояние между нами и целую пряность губ Трандуила. Он неожиданно податлив, будто позабывши о власти в собственных руках, которые сейчас ласково гладят мою щёку, сдаётся напору и лишь в ответ касается моего языка своим. Пошлое причмокивание проносится по залу, но, к счастью директора музея, никого поблизости нет. Я запускаю ладонь в его длинные волосы, оголяя скулы; большим пальцем ласкаю мягкую кожу, которая своей гладкостью сравнима лишь с лепестками юной, ещё нераскрывшейся розы. Такой прекрасный и… мой! Откуда взялось это собственническое чувство мне не ясно, но мысль о невидимом поводке и бессовестно укрощённом Трандуиле подстегает сердце биться быстрее, а мысли, словно витражи, переливаться, не давая возможности сосредоточиться. Я оттягиваю нижнюю губу покорённого блондина; упоенно облизываю, затем всасывая и слабо покусывая. Раскатистый стон вырывается из груди Трандуила, и тот притягивает меня за талию ближе. Расстояние между нами, как между атомами в молекуле – совершенно ничтожное. Дыхание делится пополам, однако его отчаянно не хватает, чтобы надышаться. Поцелуи становятся всё легче, ведь если прервать их насовсем, кажется, потеряется нечто гигантского значения. Губы Транди, словно бабочки, – порхают над кожей совсем невесомо; мои губы – самый сочный для него цветок. Мы одновременно останавливаемся, прижавшись носами, чтобы заглянуть друг ругу в глаза. В глазах – вся необъятная вселенная, где зрачок – это скопление планет, а радужка – разноцветная полыхающая галактика. Соприкасаясь не только телами, но и взглядами, мы таем в сокровенных мирах, хранящихся где-то глубоко внутри. Кажется, что всё происходит вне измерений; мы потеряны для времени и для пространства, затягиваясь расширенной чернотой зрачков. Соитие душ прерывается возмущённый шёпотом:       - Господа, уберите пятый экспонат в зал романтизма! Он смущает минималистов и… меня тоже смущает, - мужчина затравлено откашливается. – Ну же, пошевеливайтесь!       Мы сохраняем неподвижность и улыбку на губах до тех пор, пока к нам не подходит охранник, и не собирается перетащить.       - Как бестактно! Кто вас воспитывал? – восклицаем одновременно.       Охранник топчется на месте, явно не понимая, что происходит.       - А ваш член такой же большой, как у моего спутника? – серьёзно спрашивает Трандуил.       - Ты разве видишь здесь вторую прекрасную скульптуру?       - Взгляни на себя, скромник.       - В таком случае, мистер охранник, ваша потрясающая наследственность - крупное везение.

***

      Люциус Малфой обожает музеи. Но ещё больше - изысканных мужчин. The end.