mi corazon, il mio sole.

Это не было невинно. Это било отравленным кинжалом в сердце, отправляя яд по венам. – Ты сегодня как никогда солнечный, minha querida*, – улыбается Паоло. Португальский язык настолько близок к испанскому, что даже Ловино понимает, что говорит этот заносчивый тип. Да, они близки с Антонио. Да. Но это не отменяет того, что тот всегда уделял Ловино столько внимания, что не привыкнуть к этому было невозможно. Паоло всегда был в стороне. Да, Антонио не понимает намеков. Да, он просто принимает комплименты, потому что ему это, черт подери, приятно! Но Ловино уничтожает то, что он даже не смотрит в его сторону. Он будто забыл, что Ловино сидит в соседнем кресле и сжимает книгу до побеления костяшек. И да, он не выдержал. Да, он сорвался. Ловино вышел в сад и опустился под первое попавшееся дерево. Он обхватил себя руками, как будто это могло хоть чем-то помочь. Его топило волнами боли. Его сознание накрывало потоками желчи, злобы, злости и ревности. Его трясло, его рвало на части, он был уничтожен. Ровно до того момента, как на его плечи легли знакомые руки. – Mi corazón*, что случилось? – Антонио опустился на траву рядом с Ловино, стараясь заглянуть в его глаза. – Что не так? – Ничего, просто ты, как всегда, придурок, Испания, – тот огрызнулся, зажмуриваясь. – Поговори со мной. Ловино ненавидел то, как Тони просто напросто не воспринимал попытки оттолкнуть его. Как бы тот ни старался, как бы ни пытался, как бы ни силился стать как можно дальше от проклятого Испании, тот всегда находил путь назад. Теплым ли взглядом, полным нежности, осторожными ли прикосновениями, тихим «mi corazón», сказанным на ухо. Он просто всегда появлялся, делая это. И Варгас больше не мог держаться. Он развернулся лицом к Антонио и одарил его взглядом, полным ненависти. – Знаешь, мне это надоело! Мне надоело, как ты будто бы не замечаешь, как с тобой флиртует половина Европейского Союза. Мне надоело, что вокруг тебя крутятся все, кому не лень. Мi girano le balle*, что ты строишь из себя невинного дурачка и закрываешь глаза на то, как я схожу с ума! Ловино тяжело дышал, не отводя разъяренного взгляда. – Я устал, что мне приходится каждый чертов раз молчать о том, что моё сердце обливается кровью, когда чертов ублюдок Пауло обнимает тебя за талию и называет «своим милым». Ты, черт подери, мой. Мой, и я не могу тебя делить ни с кем. Меня раздражает даже мысль о том, что ты можешь быть с кем-то другим, придурок! Стоило монологу закончиться, как Антонио прижал к себе юношу, глубоко вдыхая запах его волос. Он начал говорить по-испански, зная, что Ловино поймет каждое слово из того, что он скажет. – Мой милый глупый Романо. Моё солнце, моё сердце. Ну неужели ты не видишь? Не видишь того, что каждый из них не значит для меня ничего, в то время как ты – всё для меня? Мы с тобой прошли через всё возможное и нет, так что тебя тревожит сейчас? – шепот Антонио окутал Романо будто теплым пледом. Он вспомнил все ссоры и обиды, все примирения и то всепоглощающее чувство спокойствия и настоящей любви, которые ему дарил Испания. – Антонио, – Ловино ещё раз глубоко вздохнул, по его телу прошла дрожь. Он сжал в кулаки рубашку Антонио, прижимая того к себе так близко, что им обоим стало тяжело дышать. Они делили момент полного единения, они дышали друг другом в тени деревьев небольшого сада, согретого лучами заходящего солнца. – Te quiero, mi corazón.* – Ti amo, il mio sole.*