Пока сияние металла в этой тьме не поблекнет

Холодные снежинки, словно осколки льда, в который, утверждают, превратилось твое сердце, гонимы глухим на молитвы ветром. Больно… Они больно царапают кожу, точно металлические клинки. Взгляд – глаза в глаза. Словно вечность… Металл… Цвет твоих глаз. Обычно он выражает некую таинственность миллиона необъяснимых чувств, сдержанность этого самого миллиона. Но сейчас твои глаза действительно металлические. Не пустые, но холодные, немного отстраненные, безжалостные. Ты не намерен отступать, я чувствую это каждой клеточкой своего тела. Хотя, быть может, это лишь холод, а мне все кажется. Сердце, несмотря на то, что сейчас декабрь, а я на крыше «Останкино» стою лишь в пиджаке, несмотря на тебя и револьвер в твоих руках, бьется спокойно, тихо, будто так и надо. Тогда как твое, это я ощущаю ясно, даже на расстоянии, неистово колотится, норовя выбить грудную клетку, а ты с этим ничего и поделать не можешь. Мы молчим… Но молчание это значит больше тысяч слов. Вновь смотрю в твои глаза. Они горят! Как когда-то горела наша с тобой любовь. Горела… Когда-то… Сейчас эти чувства разделились, выбрав разные дороги. Я помню тот финал. Кульминация, пик… и резкая развязка, когда я понял, что должен отпустить тебя. Тогда-то, похоже, наша любовь и сгорела. Дотла… Я помню твои слезы. Я никогда их не забуду. Никогда не забуду, как ты, будучи мужчиной, прижимался, рыдая, ко мне, словно ребенок. Не забуду твои всхлипы и стоны. Ты никогда не мог не думать о завтра, когда я делал так всегда. Быть может, именно поэтому я выдержал, мои чувства воспряли, будто чудесная птица-феникс, когда как твои продолжали тлеть, ныне являясь лишь углями. Горячими, порой приятными воспоминаниями,но не боле. Финал… Точно, сегодня же финал четвертого «Голоса»! Прошел ровно год, с того момента, как мне пришлось «выкинуть» тебя. Боже, как тяжело… Прошел ровно год… Для тебя эта дата, похоже, тоже что-то значит… - Ведь ты пришел именно сегодня, пришел, чтобы убить меня. - Что?! Нарушаем тишину. Мда, похоже, я опять мыслю вслух. Пора и кляп покупать. Хотя, да, Саш. Я знал. Я много чего знаю. Знаю, что Лазарев точит на меня зуб. Знаю, что он готов на все, лишь бы убрать меня с дороги. Знаю, что он заманил на свою сторону почти половину русского шоу-бизнеса. Знаю, что он знает, кого посылать, дабы навсегда избавится от меня. Но я не знаю лишь одного. Саша, как? Как Ты стал зависим от него, каким образом он заставил Тебя плясать под свою дудку… Выдыхаю. Нет мыслей ни о спасении, ни об отступлении. Я готов. Готов принять эту смерть. Пусть по желанию Лазаревича… но от Твоей руки! Это самое главное. Вновь взгляд. Долгий, кажется бесконечный. Боже, как приятно смотреть в эти глаза… В тебе еще что-то осталось, я знаю. Ты до сих пор что-то чувствуешь ко мне, собственно это понимая. Иначе ты бы не стоял сейчас тут, Ты бы не согласился на предложение Лазарева. А если бы и согласился, ну вдруг, то убил бы без вопросов и запросов, в первую же минуту нашего уединения. Ты бы не смотрел сейчас мне в глаза, не мялся, не в нерешительности, скорее в неком внутреннем противоборстве. Я бы мог, конечно, воспользоваться этим, рвануть, ты бы не среагировал. Но не хотелось… Вот просто не хотелось и все! - Дима! Дима вот ты где! – слышу взволнованный голос Пелагеи. Кажется, все, достоялись. – Там тебя все уж… Ой! А что тут у Вас происхо… Аааа!!! Резко оборачиваясь, простреливаешь камень у ее ног. Слышу крик. Ее, и не только. Александр Борисович спешит на помощь… Подхватывает Полю, находящуюся в предобморочном состоянии, падая с нею на снег. - Нечего тянуть! – рявкаешь. Твой голос сейчас глухой, хриплый, но громоподобный. Ты выносишь приговор, но не своей рукой и не своим голосом. – Ты же, понимаешь, Дим, что это – конец? – Вопрос, будто в никуда. О, да, Саш. Я понимаю… Даже больше, чем понимаю. Намного больше. Твои глаза пуще пламенеют, появляется решительность. Ты вновь, как всегда делал на сцене, распахиваешь свои крылья, видимые, похоже, только мне. Сейчас мы будто две стихии, жившие доселе в мире, но, по мановению злого рока, в одночасье ставшие врагами.

Выстрел!

Алые капли на снегу… Черт, это действительно больно! Будто пол лица отсекли. Но я жив… Похоже, Саша промахнулся, попав в щеку. Странно… Мы с ним были в тире. Бон никогда не страдал косорукостью. Леня… Выпрыгнул из дверного проема на моего Бога, обхватив за талию, повиснув. Спася, оставив еще немного минут жизни… Этот выстрел меня доконал. Не выдерживаю, чувствую комок в горле, помутнение в глазах, мучительные пощипывания в ране на щеке. Кажется я плачу… Нет, так оно и есть. Вспоминаю, холодно! Слезы замерзают, чуть «прикусывая» веки. Черт! - Зачем тебе это все? Почему?.. - кричу. - Саш, не молчи... Горячее дыхание, неистово бьющиеся сердца. Сейчас плевать абсолютно на все. На рыдающую рядом Пелагею, обнимающего ее Градского, гневно рычащего и еле-как удерживающего тебя Агутина... На все... Лишь Я и Ты. - Сашенька... Я ведь до сих пор люблю тебя!.. - Я знаю. Чувствую прикосновение холодного дула, упирающегося в сердце, Твое сердце. Не мое оно! Твое лишь... - Но ты же понимаешь, что если умрем, то вместе? - Понимаю, Дим... – закрывая глаза, выдыхаешь. – Потому это и делаю. Я не могу без тебя, просто не могу. И замолкаешь, кивая, скорее себе, нежели мне. Последний раз оглядываю своих коллег-друзей. Очнувшаяся, но потерявшая дар речи и явно плачущая Пелагея. Прижимающий ее к себе, закрывая обзор на страшное действо, Александр Борисович, в чьих глазах я вижу немой призыв к бегству и уважение, оттого, что я этому призыву не следую. И Леня. Ему сейчас, похоже, не до нас. Он лежит на снегу в луже крови, крепко стиснув зубы, прижимая к себе изогнувшуюся под неестественным углом ногу. «Открытый перелом!» - проносится в голове, - «Не удержал-таки Сашу, да и сам покалечился…» Болезненное прикосновение пальцев к раненой щеке и Его близость. Но это ныне не объятья, сносящие крышу, соединяющие ранее сердца и души… Холодные слезы и горячая кровь. Вот все, что осталось от ранее горевшей неистовым пламенем любви. Все, что осталось от сердечного тепла…