Пакет невкусного печенья

Майк на ухаживаниях собаку съел и к своим годам прекрасно знал, что дамочки бывают разные и подходы к ним требуются тоже разные. Одной слова, другой подарки, третьей поступки, четвертую взял за ляжки, и она уже вся твоя. Подхода к разведчицам Майк не знал. Странные они девочки. А если ты влюблен в одну из них до дрожи в коленках — совсем беда. Девчонок своего отряда командир Захариус всем сердцем любил, знал какого цвета у каждой глаза, чего она хочет, о чем мечтает под одеялом, что почитывает перед сном. Он выбивал своим девчонкам новые сапоги, первую очередь в душевую и комнаты в южном крыле. Он называл их детками, зайками, мышками и маленькими птичками, он выпускал их за стены и очень надеялся вернуть всех домой. И очень страдал, если не удавалось. Но командир Майк Захариус никогда в своих девочек не влюблялся. В отличие от самих девочек, но он научился справляться и отшивать так, что те сами искренне думали, будто командир им вдруг разонравился. От запаха же этой новенькой его пот прошибал. Она чувствовала, сама понимала, что не нужно всё это, сама же и стала держаться подальше, а Майк был рад. Ещё с месяц тихонько её тактичности и уму радовался. Дурак! Дорога отрезана. Это Майк понял после первых двух попыток: первый раз, когда помог ей донести ящик с инструментами, второй, когда полез поправить воротник. Так глянула, так… У Майка сердце защемило. «Не трогай меня» — буквально молили её глаза, и Майк отступал, раз за разом, попытка за попыткой. Обучение танцам, книжки под роспись, доступные только старшим офицерам, беседы на отвлеченные темы, булки из столовой, работа с документами в закрытом кабинете, а она всё смотрела со своим умоляющим «не трогай». А Майк скрипел зубами и отступал. Никак нельзя было позволить себе ухаживать, как положено. В самом деле, как он может подарить ей цветы? Своему лейтенанту! Или отвешивать недвусмысленные комплименты, или взять за руку, или… да ни черта он не может, хоть пару раз был близок, оставшись наедине, к тому, чтоб схватить за ляжки и проверить, может, она из этих. Как было бы удачно. Но она смотрела, и он отдергивал руки. Сжимал их за спиной до резкого покалывания в пальцах и злился на себя, ругал, костерил на чем свет стоит, да только что толку? Впервые командир Захариус узнал о новой проблеме в столовой, прислушавшись к щебету своих птичек за соседним столом. — Симпатичный. Часто приезжает, они у ворот стоят. Вот вчера пионы принес, огромные такие. Красивые у него девочки, и умницы, и лапушки, за ними часто кто-нибудь бегает, добивается благосклонности. Это же интересно, поиметь разведчицу. Цветы тоже дарят. Вчера он даже видел одну. С пионами. С огромными такими. Черт! — Командир, вы ложку сломали. Рене отпрянула, когда он поднял на неё глаза. Даже охнула. — С тобой всё в порядке? — шепнула она, чтоб не слышали рядовые. — У вас в комнате разве ваза есть? — ответил он вопросом, да ещё и невпопад. — Нет, — сказала Рене, — в ведро поставили. — Пахнут? — Очень. Будь у командира Захариуса вторая ложка, он бы и её сломал. Прислонившись плечом к стенке в комнатке караульного, Майк внимательно разглядывал парочку за воротами. Запах сюда доносился совсем слабый, а вот видно было хорошо. Фигурка в форме, но без амуниции кажется чуть женственнее, или просто девчонка стоит так, приставив пятку одной ноги к носку другой, покачивается, посмеивается, поправляет свободной рукой золотистую челку, а другой, подхватив под мышку, придерживает какой-то пакет, Майк знал, в такие печенье в кондитерской заворачивают. На прощание собеседник потянулся было к ней губами, Майк впился пальцами в подоконник, караульный нервно дернулся. Но девчонка засмеялась, вывернулась, подставив щеку, и сбежала за ворота, во двор. Майк догнал её уже перед крыльцом жилого корпуса, она вспыхнула и отдала честь с зажатым в кулаке пакетом. Он внимательно вгляделся в это милое личико: чуть сведенные бровки, чуть сжатые губки, щечки бархатные, запах весенний-весенний, печеньем ванильным перебивается. Майк и припомнить не мог, когда его в одну секунду начинало так воротить от приятного в целом запаха. — Хотите печенье? — спросила она, а в глазах плескалось всё то же отчаянное «не трогай». — Да, — сказал Майк, отнял пакет и ушел в лабораторию, где бросил его на стол Ханджи, а потом уселся у окна и закрыл лицо ладонями. Дурак. Дурак! И это самое мягкое слово. Через день Майк наткнулся на них случайно, когда возвращался в штаб. Они стояли у ворот, почти так же, как и день назад, только печенье в этот раз было ореховым, а руки лежали совершенно не там, где положено. На плечах. Даже конь всхрапнул под командиром Захариусом, почуяв, какая ярость прошибла его седока. Он спрыгнул на землю и, взяв коня за повод, подошел вплотную к парочке. Нанаба отдала честь, гарнизонный — а Майк узнал уже, что никакой он не гражданский, а лейтенант из ремонтного отряда с Марии, — тоже, хоть и был одет не по форме. Майк кивнул, молча, но жестом твердым и уверенным вынул из девичьей руки пакет, а вместо него сунул кожаный ремешок повода. Приказал: — Отведи в конюшню. А когда она скрылась за воротами, всучил пакет парню и, наклонившись, серьезно и четко сказал прямо на ухо несколько слов. Лейтенант взбледнул, оттер вмиг выступившую испарину и, нервно-вежливо улыбаясь на прощание, заспешил по дороге. Птички за соседним столом щебетали всё так же оживленно: — Я даже расстроилась, раньше он часто ей что-нибудь приносил, она делилась, а теперь перестал ходить, уж не знаю отчего, но целую неделю не появляется. — А она? — Не скажу, что страдает, как будто и не заметила. Майк улыбнулся и удобнее перехватил ложку, суп оказался очень вкусным и так хорошо пах. Нанаба и вправду не расстроилась, Майк видел это по её спокойному лицу и такому же чистому запаху, по тому, как ровно скользило перо, зажатое тонкими пальчиками, по смущенной улыбке. Но её взволновало, когда, передавая очередную бумагу, он намеренно коснулся её руки, когда он подал ей кружку горячего ароматного чая, когда назвал по имени тоном мягким и почти ласкающим. И она едва не лишилась рассудка, когда он, отчаявшись, решив, что сил никаких больше нет, подошел к ней сзади в пустом коридоре и положил руки на тонкие плечи. А лейтенант ремонтного отряда гарнизона нес положенную службу на высокой стене и вот уже неделю нервно дергался, вспоминая, как огромный майор-разведчик, поблескивая бешеными глазищами, склонился к нему и, порыкивая, произнес: «Ещё раз сюда явишься — ноги переломаю».