Записки пионерского полка

Помещение заполняла отвратительная смесь запахов человеческого пота, лечебных трав, спирта и пыльной, давно нестиранной формы. Алёшка уже давно перестал чувствовать это зловонье, обращая внимание только на движения умирающего от осколочного ранения в грудь офицера: тот беспокойно спал, перебирая и сжимая простыни в потных ладонях. Пионер не мог разбудить солдата, но и смотреть на его страдания для него было невыносимо; он боялся, что больше не застанет офицера живым, и тот умрёт во сне. Вдруг мужчина со стоном дернулся и открыл свои полные боли и отчаяния темно-карие глаза. Он неуверенно обвёл взглядом палату, замечая повсеместно таких же, как он, раненых. Некоторые имели шанс на выживание и дышали полной грудью, но другие были обречены и испытывали ужасную агонию, содрогались в смертельных муках и, наконец, с последним вздохом на иссохших губах умирали. - Вы Устинов Владимир Гаврилович? – словно рассеянный в тумане, спросил застенчивый, однако звонкий, подобно колокольчикам в гривах деревенских лошадей, мальчишеский голос. - Я, - тихо ответил офицер, не узнавая свою обычную интонацию. Куда же делись та живость, та вечная ироническая ухмылка? Наверное, утонули они в болоте вместе с его товарищами. Владимиру казалось, что душа его осталась в той бездонной вязкой канаве, где он последний раз видел потрепанную фуражку Петьки Соловьёва с оторванной кокардой и руку наводчика Ладысева. Он не мог ошибиться – точно так, его это была рука, никто бы больше не стал так привычно, сильно-пресильно сжимать кулак в безвыходной ситуации. Ему же самому достался осколок, но не жизнь. Невосполнимая пустота зияла в его выгорающем теле. Мужчина слабо кивнул в сторону тумбочки и заметил сидящего на стуле у ножного конца его кровати худощавого парня лет десяти с чистым, светлым лицом, тёмно-русыми аккуратно причёсанными волосами и серо-зелеными глазами. Мальчик медленно встал, поправил пиджачок и нерешительно потянулся к лежащим на тумбочке письмам. Он робко взял один потрепанный желтеющий треугольничек. - Вот это Ваше, - почти неслышно пробормотал Лёша, через силу выдавливая слова из пересушенного горла. - Ну, так читай, малец, - в голосе солдата слышалась наигранная, хилая веселость обреченного. Жестоко заставлять ребенка смотреть на такие мучения и выполнять такую работу. Но Вовка Устинов из прошлого эгоистично просил об этой маленькой услуге перед кончиной. Алёшка ослабил красную тряпицу, завязанную косынкой на его шее, откашлялся и уже чуть смелее начал, не став долго тянуть время: «Здравствуй папа! Мы очень за тебя волнуемся. Где ты там? Как ты? Скорее возвращайся или весточку пошли. Мы очень тебя ждём. Очень грустно без тебя и наших игр. Помнишь, ты сказал Косте, что если он не научится читать, до того как ты вернёшься, то ты очень-очень расстроишься? А он научился! Медленно и по слогам, но зато умеет и понимает. Как живём? Месяц-другой ещё протянем, но потом совсем не знаю, что делать будем. У Стеньки украли нашу карточку. Без хлеба уже третий день, но ты не переживай – много чего другого у нас есть, не голодаем. Прости за мою немногословность. Твоя дочка, Катенька». Мальчик оторвал взор от текста и уставился на белье, висящее на спинке койки. Взглядом он успел отметить мельчайшие детали: каждую ржавую царапину на кровати, каждое плохо замытое пятнышко крови на некогда белой простыни там, где были крепко укутаны в шерстяное колючее одеяло ноги офицера. Лишь бы не видеть напротив глаза, наверняка уже наполнившиеся слезами. От частого моргания у него заболели веки и закружилась голова. Алёша делал это не в первый раз; и не в первый раз он задавался вопросом: как можно принять такое, как свыкнуться с безвестными смертями воинов, отдающих свои жизни в обмен на свободу других людей, как можно отплатить им за их жертву? Гимназист глубоко вдохнул и с теплящимся в душе огоньком надежды посмотрел на Владимира. Ведь прошлый его слушатель чудом выжил и уже отправился домой на своей единственно оставшейся ноге. Война кончена, теперь умирать не обязательно! - Спасибо, мальчик, - хрипло, как это бывает после долгого молчания, поблагодарил офицер. – Тебя как зовут-то? - Алёша, - кивнул парень, но вдруг подскочил и, растянувшись во весь свой небольшой рост, выпрямился с чуть ли не гордым выражением лица. – Пионер из 95-ой гимназии, Алексей Минаев. - Вот что, Алёшка, если бы не ты, – выразительно кивнул Володя, – то не знаю, как бы прожил оставшееся мне на этом свете время. У тебя голос, как у неё, – тихо, едва слышно произнёс солдат, а Лёша не дыша глядел за тем, как по щекам мужчины текли крупные слёзы, хотя на губах его застыла полная истинного счастья улыбка. – Свежий, чистый, звонкий… Спасибо, Алёшка. Офицер прерывисто втянул ртом воздух; внезапно по всему его телу пробежалась мелкая судорога, а с губ на рубашку потекла тонкая струйка крови. Он сделал над собой последнее усилие и протянул руки мальчику. Тот тут же подхватил их и крепко сжал, будто намереваясь подольше продержать видавшего виды солдата на этой стороне мира. Владимир вцепился в его маленькую ручку, точно в единственное спасение его души. А в сердце пионера медленно и беспощадно затухала вера. - Не отпускай, Алёшка, - прохрипел мужчина на последнем дыхании и глаза его в одно мгновение потеряли блеск. Хватка исчерченных шрамами рук ослабла, слушатель смолк. Со слезами счастья на глазах, как никто другой в этом госпитале. Алёша ещё несколько минут держал его руки и изумленно глядел на откинутую в сторону голову. Мальчику так хотелось, чтобы эти неподвижные темно-карие глаза вдруг ожили. Война же кончена…