Тюрьма для инвалидов.

Оно стучалось на протяжении всей жизни. Кто-то мог подумать, что это шизофрения или крайняя степень помешательства. Если тебе выламывают руки – ты не помешан. Если убивают твоих друзей и братьев – это просто ненависть или зависть. Если кому-то вскрывают живот и по кусочкам вытаскивают толстую кишку – нет, просто аффект. А наркоманы.. Если ты слышишь стук в своей голове на протяжении всей твоей жизни – ты не человек. Сумасшедшая, не место в мире обычных смертных. Глухая, немая, с потертой повязкой на глазах и поцарапанными руками. С фиолетовыми узорами подтеков под коленями и на лодыжках. Инвалид, который в жизни слышал только этот стук в своей голове. Она считала себя именно такой. Он был понятен только ей. Она понимала, что говорит этот язык. Начала понимать совсем рано, в своем закрытом сознании. Черная тюрьма без звуков. Но она могла пошевелиться. Даже встать на ноги. Почему тюрьма была не пустая. Неодушевленные предметы, о которых она не знала. Почему они были именно там, и почему они вообще там были? Что-то острое или тупое, деревянное, стеклянное, металлическое. Большое, маленькое. Объемное или плоское. Куда не ступи – ударишься, ушибешься, порежешься. А стук вот был непонятным. Непохоже ни на дождь, ни на металлический гул, ни отзвук эха. Он был и был. Неравномерным, говорил что-то, пытался доказать или защитить. Но от него шла боль. Такая же неравномерная – то больше, то меньше. Она его понимала, но ничего не делала. Не знала, куда идти, чем обороняться. Как дышать – она жила, но не знала о дыхании или вкусе. А вскоре ее стало что-то наполнять. Это были непонятные громкие звуки. Везде, соревновались со стуком по децибелам, крутили и рвали подсознание, разъедали изнутри. И было очень жарко, неминуемое пекло. Центр ада, пустыня. Горение. Как-то утихло, пришло в норму. Опять тишина и стук, такой родной, но поднадоевший, стал глуше и терпимее. Прохладно. К стуку прибавился еще звук. Звонки, бодрый. Но ужасно страшный, пугающий своей неизвестностью. Кап. Повернулась. Поскользнулась, упала, ушибла что-то. Встала, но под руку попалось невероятно острое. Больно. Кап – кап. Прижаться спиной и снова почувствовать беспомощность. А потом жар. Тот самый, всепоглощающий, вместе с криками и невероятным стуком. Будто бы длилось бесконечно. Огонь повсюду, хоть на весь мир выплескивай. Горячий песок, струящийся через все нутро и сознание. Дайте лед. Или убейте. Кап – кап – кап. Агония продолжалась будто бы вечно. Из нее не было выхода. А тюрьма расширялась. Предметов становилась все больше. Было все больнее. И непонятнее. А потом случилось страшное. Ее будто вытягивали откуда-то. Тянули за конечности, ее изворачивало, вокруг все сгустилось. Кап – кап – кап – кап – кап. Участилось. И полилось. Ее начало выталкивать именно этим. Кап – кап. Стук было громким, тяжким. Безумно непонятным и понятным одновременно. Сулил вечное забвение. Какое забвение, если она итак ничего не видит? Засасывало все дальше, а конечностям стало невыносимо холодно. Как когда-то жарко, так невыносимо холодно. Сковали куском льда и отрывали заледеневшую плоть. Кап.. Внезапно все остановилось. Прекратилось. Весь холод, жара. Странный звук и вытягивание. И стук.. Он тоже прекратился. - «Дата смерти младенца и матери 01:22. Кесарево не удалось, младенец недоразвит из-за наркотиков беременной. Увозите». Я должна была жить. Ведь я еще не жила.