Любя отпустить. Любя возвратиться

      Сколько времени прошло с того злополучного, но самого счастливого дня? Месяц? Два? Или полгода?       Нет. Год. Уже целый год Китнисс состоит в браке с Гейлом, но ничего не изменилось. Хотя это будет не чистая правда. Ничего не поменялось кроме одного. Кроме ощущения неподдельной радости. Теперь только по призрачным воспоминания, накрытым полупрозрачной пеленой забвения, можно хоть ненадолго вспомнить какого это… смеяться, улыбаться - быть искренне счастливой.       И то, все обман - этими обрывками в памяти уже не насытиться, наоборот это провоцируют жажду ещё одной дозы дофамины, хотя бы на долю секунды, хотя бы на чуть-чуть, чтобы успеть впервые за долгое время почувствовать себя живой.       И вот, больше в доме, их общем доме, никто не смеётся. Разве что изредка могут позволить себе улыбнуться. И то, у девушки это выходит какая-то измученная, грустная и вынужденная улыбка из вежливости, чем по собственному желанию. А причина тому одна, и эта причина живёт в доме напротив.        Болезненно рядом, пленительно близко.       Молодая миссис Хоторн изо дня в день задается чередой одних и тех же вопросов: зачем он вернулся? Почему не приехал раньше? Правильно ли она поступила, пригласив его на свадьбу?       Китнисс даже в мыслях старается не называть его имени. Но разве это отменяет тот факт, что сердце продолжает нашептывать своей хозяйке имя, перед которым готово трепетать? Разве запретное имя не будоражит образом хозяина по ночам. Да и не только ночью - вот он изо дня в день мелькает то тут, то там перед глазами.       Всего лишь в паре метро, а бывает и на расстояние вытянутой руки. Но между ними километры.       И от этого становится гораздо хуже. Принятое ею решение - оставить всё как было после возвращение Пита - было ошибкой. Роковой или фатальной, хотя после всего через что им довелось пройти стоит ли так драматизировать. Но это решение легло монолитом на ее сердце, таком ожесточенным, смягчившимся когда-то только ради него… Когда-то. Она сама сожгла все мосты, чего теперь плакаться?       Но эта ошибка приумножила её нескончаемые ночные и не менее живые кошмары. Ни лекарства, ни Гейл не способны помочь ей справиться с этим. Но удивляет способность человека адаптироваться к самым невероятным обстоятельством. Так и Китнисс, смирившись, что тех объятий в поезде, который вёз их на Игры, больше не будет, научилась молча справляться с ужасами ночи. Как всегда в одиночку, закрывшись ото всех.       Пусть окружающие думают, что всё позади, и она действительно буквально обыграла и победила смерть. Но разве эта жизнь победительницы? Даже после первых Игр все было не так сумрачно — рядом были близкие и любимые. Но сейчас никого, по крайней мере никого, кто мог бы помочь. Поэтому теперь это только её боль! Которую она будет лелеять и подкармливать.       Целый год Китнисс не выходила на улицу. Каждый Божий день, после ухода мужа на работу, Китнисс поднималась на второй этаж, открывала форточку, чтобы пропустить в свою обитель хоть немного свежего воздуха, и вместе с ногами забиралась на подоконник.       Целый день она наблюдала за домом напротив. Хозяин которого, в отличие от неё самой, выходил из своего убежища. Пит восстановил пекарню. Это было единственное место, где он, хоть на минуту, но всё же мог забыть о сероглазой девушке, навсегда покорившей его сердце. Он не делает попыток забыть прошлое; ему, как и прежде, продолжают сниться кошмары, но он всё равно находит в себе силы жить дальше. Гуляет, работает, заботится о Хеймитче... Он облагородил участок рядом с домом, посадив там кусты Примул, в честь сестры Китнисс. Он, похоже, единственный, кто не забывает ухаживать за её могилой на Луговине. А ещё он рисует... Хоть все рисунки и связаны с Играми, Революцией и... Китнисс, но он рисует! Эта его дань прошлому: всё, что было, навсегда останется в его памяти и найдёт своё место в его сердце.       Никто не может сомневаться, что девушка тоже помнит и не забыла. Нет, её прошлое так же оставило свой отпечаток и в груди, и в воспоминаниях. Но она ничего не делает. Ничего. Она жалеет себя. Говорит, что жизнь несправедлива к ней: не навещает могилу её родной и любимой сестры, потому что и так слишком больно — ведь картинки её смерти всё ещё стоят перед глазами Китнисс; забросила любимое дело — охоту, потому что лук стал ненавистен ей из-за множества погибших от её рук (а если посчитать, то можно убедиться, что другие убивали больше...). Китнисс просто существует, просиживая каждый день на подоконнике, наблюдая за жизнью Пита. Она без часов знает, когда он придёт. И каждый раз с трепетом ждёт, когда он посмотрит на неё и улыбнется. Девушка знает, что потом он войдёт в дом; знает, в какой комнате первой загорится свет; знает, что он будет делать и дальше. Она наизусть выучила каждое движение его тени, видное ей из окон. Но вместо того, чтобы попробовать повторить хоть что-то из увиденного, — будь то готовка или уборка, — она продолжает наблюдать за этим со стороны. И ощущать, как болезненно сжимается её сердце...       Через неделю после свадьбы Хоторнов, возвращаясь домой, Пит краем глаза заметил взгляд возлюбленной, направленный на него, но не обернулся. Каждый вечер он видел этот грустный взгляд девичьих глаз, но не решался посмотреть в ответ... Лишь спустя долгое время он впервые робко посмотрел в оконо, и увидев Китнисс на ее привычном месте, неуверенно улыбнулся. Позже его улыбки стали более приветливыми и радостными просто от того, что она наблюдает за ним. «Значит, не безразличен», — говорил себе Пит. Он хотел поговорить с ней, но сам не решался. А что можно теперь сделать, Китнисс теперь никогда не станет его. Хотя не так... Она его - в мечтах, а этого Питу достаточно.       Однако время шло, и мечты поблекли под грузом навалившейся реальности, поэтому в один из привычных будней, вечером, проходя мимо дома Китнисс, улыбка стала грустной, сожалеющей о не сделанном тогда. Может и хорошо, что Китнисс не разглядела грусти и сожаления. Ей мерещились всё те же доброта и радость. Только это и не давало ей сойти с ума.       Китнисс хотела ещё раз увидеть вблизи глаза, ставшие ей родными, услышать самый приятный для неё голос и оказаться в кольце тёплых и сильных рук. Но трусила. Она не могла так поступить с Гейлом. «Мы в ответе за тех, кого приручили», — убеждала она себя. А разве Пит не тот, кого она приручила? Не тот, кого она до сих пор не может отпустить и держит на коротком поводке?! Почему тогда он не может претендовать на её прикосновения и заботу?!       А хотя, какая забота? Гейл получает лишь поцелуй в щёку, когда Китнисс провожает и встречает его с работы. Пусть они и делят одну спальню, но близости у них так и не было. Китнисс ссылалась на страх, связанный с детьми, а Гейл слепо верил. На самом деле, она давно поняла, что он не тот, кому она готова отдать всю себя, полностью и без остатка! И брюнетка совершенно не была против измен мужа. Она всё понимала. Да Гейл и сам с самого начала подозревал что, а вернее, кто, мешает их с женой счастью. Просто со временем догадки подтвердились.       Два разбитых сердца, которые продолжают биться в надежде на что-то прекрасное, что сможет восстановить их жизнедеятельность. А пока они страдают, не подозревая, что скоро все изменится... Только Пит живёт с мечтами, а Китнисс... она жила со злостью на Пита за то, что приехал; за то, что опоздал! Потом ненавидела себя за то, что раньше не разглядела счастье, которое мог подарить ей Пит. И в конце появилась обида на Гейла за то, что он не понял кому принадлежит её сердце и за то, что не отпустил её.       Их настоящее, увы, не под стать победителям, их прошлое — ужасает; а будущее теперь не только в их руках...