— можно я не умру?

— все будет хорошо, ведь так? — да. Врет и не краснеет. Сучжон уже знает, что уже ничего хорошего не будет и поэтому смиряется, утыкаясь в широкую и теплую грудь Чонина. Он в ответ крепко обнимает ее, убаюкивая. — все будет хорошо, слышишь, Сучжон? — да. Чонин уже не надеется на чудо. Ему не страшно, нет, ему жаль. Жаль и больно, что не смог уберечь Сучжон от страшной смерти, которая медленной поступью наползает, заставляя кровь в венах кипеть. А страшно ли Сучжон? Да. Она боится потерять Чонина, уйти, оставить его одного. Она боится, что Чонин разлюбит ее и забудет. Забвение и смерть. Две вещи, которых Сучжон смертельно боится, до липкого ужаса внутри. И Сучжон молится. Молится каждый вечер, умоляя Бога. — пусть Чонин будет счастлив... — ей хочется говорить так, но вместо этого с ее бледных губ вылетает: — можно я не умру? И слышит тихое: — не можно. Сучжон плачет. Делает вид, что расчесывает светлые спутавшиеся волосы, но слезы мокрой дорожкой стекают и Сучжон не смахивает. Пусть. Она хочет поплакать; и поплачет. Может быть, даже в последний раз. Тогда в тот злополучный день, третьего января, она шепчет Богу: — можно Чонин будет счастлив? И слышит тихий шепот: — можно. И умирает. Без сожалений.