О деле ювелирном души чужой

Его проводили к тяжелым резным дверям из светлого дерева и оставили одного, словно дали ему выбор: войти или возвратиться восвояси. Призрачная надежда на то, что отпустят его с миром, конечно, была, да только Федька уже давно не маленький, чтобы поддаваться ложным заблуждениям. Толкнув дверь, он вошел в полутемные сильно натопленные покои и замер посреди комнаты, напряженно щуря глаза. Когда зрение привыкло к сумраку, Федор смог различить довольно аскетичную меблировку: разворошенную кровать у дальней стены, словно с нее секундой назад поднялись, стол, доверху заваленный свитками и перьями, несколько крепких лавок, накрытых светлыми шкурами. Сундуки у стен тоже были заваленные доверху, некоторые из них раззявили черные пасти, являя миру содержимое, впрочем, чтобы рассмотреть все тут свету было маловато. Дверь за спиной захлопнулась с тихим стуком, заставив Федора вздрогнуть и обернуться. Он тут же обругал себя мысленно последними словами и тихонько вздохнул. Темнота в углу зашевелилась. Из нее в тусклое пятно света вышла высокая сутулая тень. Федька непроизвольно отступил на шаг. Сердце заходилось в груди как бешеное, глядя на силуэт, будто коршуном над ним нависший. Государь подошел ближе, встав в свете свечи: лицо его расцветили желто-черные отблески, превращая хищные черты в восковую маску. На губах его застыла странная улыбка. - Фе-едор Лексеич, вот уж не чаял увидеть тебя, - протянул царь, склоняя голову набок. Федьке это движение и взгляд, которым Иоанн прожигал его, напомнили о хищной птице. О ястребе. Только у ястребов еще и когти в запасе имеются, чтобы в добычу вцепиться и рвать-потрошить, а государь отчего-то руки за спиной держал, будто прятал что-то. Федор вспомнил, при ком находится, и стремительно поклонился, только волосы черным крылом и взлетели. - Государь… - едва успел выдохнуть он, разогнувшись, как царь неуловимо грациозным движением шагнул к нему и встал за шаг. Рука его взметнулась – в полумраке точно когти скрюченными оказались худые пальцы – дернулась к его лицу. Ударит! – пронеслась шальная мысль, но зажмуриться Федька не успел. Прохладные чуть подрагивающие пальцы упали ему на щеку, очертили овал лица и взяли за подбородок. Мягко, но уверенно, по-хозяйски. Иоанн развернул его лик медленно к свету свечи; черты лица его исказились, а улыбка превратилась в мечтательную усмешку. - Хорош! – протянул он, растягивая гортанную «р» и Федька понял, что щеки заливает жаром. Никогда не краснел, а тут… От взгляда этого темного, коим прожигал его государь, от пальцев сильных и уверенных, от голоса его хриплого. Краска сама на скулы бросилась, а ресницы темные опустились. Полукружья теней затрепетали на бледной коже, а Иоанн провел по ним пальцами, словно надеясь стереть. Федор самовольно отступил на шаг, вырвался из царской хватки и опустил взгляд в пол. Дрожь бежала по позвоночнику, и юноша не знал, отчего. То ли страшится, то ли предвкушает. Вроде и не маленький уже, сам знал, на что шел, а все равно разуму-то не втолкуешь до конца-то. Государь не стал его останавливать – хочешь бежать, беги, воля твоя – лишь качнул тяжело головой. Развернулся на каблуках и подошел к столу. - Подойди сюда, Федюша, - произнес он негромко, небрежно сгребая в сторону какие-то свитки и роняя со стола серебряный кубок. – Не бойся, не обижу. Я и не боюсь! – захотелось крикнуть Федору, но он вовремя опомнился и медленно двинулся к столу на негнущихся ногах. По виску сползла капелька пота, но, наверное, то от духоты невыносимой, стоящей в царской опочивальне. - Налей мне вина. – Царский голос отрезвил и Федя потянулся за вторым кубком, что притаился в самом углу, наполнил его до краев пряным сладким вином. Под пальцами ощущался прохладный резной бок бокала с каменьями, в нос ударил одуряюще сладкий аромат вина и голова закружилась. Федор чуть не выронил кубок, передавая его государю, да сам на себя рассердился от такой неловкости. Но сильные пальцы накрыли его собственные, поддержали, не дали расплескать ни капли напитка. Иоанн на несколько долгих мгновений не отнимал ладони, темным взглядом обшаривая лицо стоящего напротив юноши. Государь шумно пил, смежив веки, а Федька стоял подле него, ни жив, ни мертв. Тело сотрясала мелкая дрожь, а скулы все еще горели в лихорадочном румянце, словно действо, что открывалось перед его глазами, было самым непотребным из тех, что Басманов видел до этого. Иоанн распахнул глаза и пригвоздил его взглядом к полу горницы. Федор судорожно выдохнул и вскинул подбородок. В тот же миг кубок с недопитым вином полетел на пол, а сильная рука обхватила юношу за тонкую талию, притягивая к чужому телу. Федор охнул и бессознательно уперся ладонями в грудь государя. Вторая ладонь Иоанна зарылась в тяжелые темные кудри Федьки на затылке, не давая повернуться и дернуться. Винное дыхание опалило чувствительную кожу около уха, заставив задрожать явственнее. - Не пугайся, дитя, не отдергивайся… – шептал лихорадочно государь, точно в бреду прижимаясь горячими губами к его шее. Пальцы его теребили петлицы узорчатого охабеня. Федор зажмурился крепко так, что аж под веками все расцвело белым. Сердце колотилось в груди, билось испуганной птахой, грозясь выпрыгнуть на волю. Он ведь знал, на что шел, на что обрекал себя, переступая порог царской горницы и все равно, ощущая горячечные поцелуи на своей коже, что-то сжималось в груди и молило оттолкнуть прижимающееся тело. Да только нельзя это, уже нельзя. Он выбрал, Федька сам, никто его в спину не подталкивал, разве что только бес какой… Федор отмер, потянулся к Иоанну обнять, скользнув узкими ладонями по груди на плечи. Государь поднял голову, блеснул шальными глазами и склонился к нему, заглядывая в лицо. Федор слабо улыбнулся, надеясь, что этого будет достаточно, и не прогадал. То ли Иоанн уже был распален до него, то ли так ему Федьку хотелось, что даже это мучительное движение губ Басманова подстегнуло его, заставило дернуть мальчишку за волосы, впиваясь в алые уста крепким поцелуем. Федор задохнулся и попытался взбрыкнуться, но поздно, держали его уже крепко и попытки отстраниться только распаляли Иоанна сильнее. Утаскивая упирающегося мальчишку в сторону кровати и сдирая с него одежду по дороге, государь шептал что-то успокаивающее срывающимся заполошным голосом, шарил ладонями по ладному белому телу, целовал то в губы, то в шею. Басманов выворачивался, вздрагивал, запрокидывал голову, сам не зная, что хочет более: оттолкнуть или прижаться ближе? Голова кружилась, будто он выпил бочонок вина, а пальцы путались в расшитых одеждах царя, цеплялись, неловко оцарапывали костяшки о шитье и каменья. В какой-то момент под колени подвернулась постель, и Федор упал на светлые шкуры, раскинув руки. Сверху к нему нагому уже полностью прильнуло горячее мужское тело, вдавив в мягкий мех. Губы вновь накрыли губы, и Федор изогнулся, обнимая Иоанна за шею и отвечая на собственнический поцелуй. Скулы все еще пылали, а мужское естество под ласками чужими наливалось желанием, твердело и крепло. Совсем потерявши голову в прикосновениях и ласках, Федор уже позабыл все то, что сковывало его мысли и сдерживало норов, что пугало его доселе, все мысли позабыл Федюша. Раскинувшись на светлых шкурах, он стонал в голос, извивался, выгибался, запрокидывая голову. Он и сам не знал, что может быть таким, да только ласки греховные распаляли до одури, до боли выкручивая тело. Иоанн отстранился от него на мгновенье, выпрямившись на руках и глядя на младого любовника под собой. Басманов всхлипнул и приоткрыл мутные глаза, потянулся доверчиво руками к царю, ногтями провел по плечам, требуя чего-то, что сам не осознавал до конца. Глаза его потемнели, зрачок заполнил радужку полностью, а взгляд был такой осоловелый, что Иоанн рассмеялся тихо и возбужденно, вновь накрывая его тело своим. Погладив узкие плечи, поцеловав юношу под подбородком, Иоанн опустил ладонь на страждущую внимания плоть Федора. Пальцы погладили ствол, срывая с губ юноши откровенно жадный стон и требовательное «еще!». Иоанн рассмеялся снова, утыкаясь губами в нежный изгиб плеча, и прикусил белую кожу зубами. Федя вскрикнул больше от боли и дернулся, распахивая черные глаза. На бледной шее уже наливался алый след, что назавтра станет ярким синяком. Федор зашипел точно кот, распаленный и возбужденный, не зная, отдаться ли ласкам снова или отстраниться от ласкающей руки, но Иоанн сжал пальцы в кольцо на его плоти и принялся ласкать неспешно. Юноша шумно втянул воздух сквозь зубы и выгнулся, закатывая глаза со стоном. Он был нежный и доверчивый в его объятиях, такой открытый, что пробуждал в государе его низменную сущность. Будто вчера только он увидел мальчишку на пиру, загляделся на его бледный лик, на высокие скулы да темные глазищи на пол-лица. Он смотрел волчонком на людей вокруг себя и был словно не с ними, не один из них. Он особенным был и выделялся своей особенной красотой среди цветной шумной толпы. Иоанн сразу понял, что просто так такое редкое сокровище мимо него не пройдет. Еще пяток лет и юноша черноокий вырастет в восхитительного красавца, по которому не только девки вздыхать будут. Государь в тот самый момент решил, что Федор Лексеич Басманов его будет, и пусть только кто попробует ему перечить. И вот момент настал. Растрёпанное, с пылающими алыми щеками и темными жадными глазами, под ним билось его сокровище. То сокровенное, что хотелось запереть в горнице и никого до него не допускать. И трепетал он в объятиях Иоанна и отдавался и ластился, как звереныш к его рукам, видимо не ласкали дома, не баловали любовью-то. Но в то же время, Иоанн понимал, что вот она, слабость-то его где кроется, и от того на душе поднималась волна гнева. Федор вскрикнул и попытался перехватить чужую руку, как только сильные пальцы с болью вломились меж ягодиц. Юноша распахнул глаза и выдохнул в губы Иоанна, наклонившегося низко-низко к его лицу: - Больно. Однако облегчения не последовало, наоборот, что-то в лице государя надломилось, губы дрогнули, а глаза до этого пылавшие похотью и страстью, вдруг заволокла дикая злоба. Пальцы ворвались глубже, срывая с губ Феди протяжный крик. Он попытался отползти, забился, да только сильная рука надавила на плечо, прижимая брыкающееся тело к кровати. Федор уставился невидящим взором в потолок горницы; вцепился скрюченными от ужаса и боли пальцами в царскую руку, царапая ногтями в бессильной попытке вырваться. Но боль не уходила, настойчивые пальцы пробирались глубже, раздвигая грубо стенки нежной плоти, принося чудовищную боль разнеженному телу. Иоанн сознательно действовал как можно грубее, а распаленный Федор не ожидал от него такой подлости, потому и мог лишь вскрикивать да шептать слова молитвенные. Вдруг терзающая ладонь исчезла. Федор хрипло втянул в себя воздух и перекатил голову по постели, ощущая под щекой прохладный мех шкур. Его не хватило даже сжаться, как следует, настолько неожиданной оказалась боль. А там внутри все горело и что-то влажно текло по бедру. Иоанн наклонился к нему и собрал соленую влагу – когда только успел зареветь? – со щек губами. Нежно поцеловал в лоб да успокаивающе погладил по груди. Федя недоверчиво зыркнул на него из-под слипшихся стрелками ресниц, но потянулся, подался за прикосновением, пытаясь поймать ускользающую нежность. Однако его грубо отшвырнули обратно на кровать и решительно перевернули на живот. Федор осознал, что сейчас должно произойти и вскрикнул, дернувшись вперед. Чужие пальцы впились в его щиколотку тисками, дергая назад. Иоанн навалился на него со спины, придавливая своим весом. Ладони раздвинули ягодицы, и сочащаяся плоть скользнула по пульсирующему отверстию. Поясницу прострелило болью, и Федька отчаянно забился, цепляясь пальцами за мех и пытаясь скинуть с себя того, кого добровольно допустил, но кто обернулся почти насильником. - Не надо… молю, заклинаю… не надо… - шептал он, всхлипывая, но плоть государя уже толкнулась в него, преодолевая сопротивление мышц. Федька зажался, сам не понимая, что делает только хуже и захрипел, скованный спазмом. Иоанн остановился на секунду и отвесил ему тяжелый шлепок по ягодице. - Не зажимайся! – рыкнул в ухо, прикрытое спутанными черными кудрями, но получил в ответ лишь стон. За что он наказывает мальчишку Иоанн и сам не знал. За то, что непокорен воле его? За то, что вызывает в нем самом смятение и неуверенность? Но ведь он сам пришел, сам предложил себя, как девка срамная, пусть и терпит теперь… Руки Федора подломились, он упал грудью на постель, уткнулся носом в шкуру и захрипел. Перед глазами стояло алое марево боли, а пальцы скрученные драли белый мех. Меж бедер все горело, превратившись точно в огромную рваную рану. Боль простреливала позвоночник и доходила, казалось, напрямую в голову. - Не бейся, не рвись, - шептал Иоанн ему в затылок, продвигаясь в узкое тело до конца и делая первое резкое движение. Упругие стенки так стискивали его плоть внутри, что даже двигаться было больно, но государь превозмогал боль, впившись ногтями в бледные бедра. – Все равно не отпущу. Мой ты, насовсем мой… Ты что думаешь, у девок по-другому бывает, когда они чести лишаются? Нет! Терпи, сокол мой черноокий, терпи… Федор уже не кричал и не хрипел, лишь тихо скулил, лежа под ним тряпичной куклой. Чудовищное напряжение спало, и теперь двигаться в нем стало легче, даже боль, приносимая каждым движением, притупилась. Федя видел резные столбики кровати, видел узор на них, пытаясь еще держаться в сознании, боясь скользнуть в спасительную тьму. Губы его дрожали, бессмысленно повторяя какие-то фразы беззвучно, а по щекам текли слезы. Не думал он, что сладость близости обернется для него таким мучением и ведь чем царя прогневил, не усмотрел. Иоанн дернулся в последний раз, излился в него и вышел, сорвав с искусанных губ Басманова тихий стон. Он лег рядом с истерзанным телом, обозревая дело рук своих: синяки на бедрах, струйка крови, смешанная с его семенем, течет по бледной коже. Иоанн перевернул мальчишку на спину – тот тут же отвернул от него лицо, за что и получил пощечину. - Ишь ты, еще воротиться будет! – прорычал Иоанн и грубо смел с лица блеснувшего глазами Федьки тяжелые влажные кудри, сжал в горсти и притянул к себе для крепкого поцелуя в губы. Федор, песий сын, укусил его за губу вместо ответа! Иоанн расхохотался и притянул его к себе в объятия, игнорируя слабые попытки вырваться. Федька попытался отстраниться, уже не волнуясь, что с ним сделают после, но государь не дал, удержал на месте, крепко стиснув руки вокруг тонкой талии. Он уложил Басманова головой к себе на плечо и принялся перебирать спутанные волосы, увлеченный этим занятием казалось безмерно. Федор всхлипнул, разрываемый жалостью к самому себе и малодушием, что не может оттолкнуть руки, которые принесли ему столько боли. А Иоанн словно успокоившись, насытившись страданием, покрывал его лицо поцелуями ласковыми и шептал, молил простить его окаянного за грубость и боль. Вот тут-то и накрыла спасительная темнота, которая запоздала на долгие мгновения, отрезая бессвязный шепот государя от сознания Федора. Он бессильно уронил голову на чужое плечо, тонкие пальцы разжались, ладонь легко скользнула по чужой груди. Свечи догорели и с тихим шипением погасли, под испуганный оклик Иоанна. Не всякое сокровище можно уберечь, закрыв на сто замков. Даже самый чистый алмаз можно запятнать прикосновениями пальцев. Сокровище найденное нужно беречь от себя самого, от черной душонки, что обитает в теле, а если уж не справился, то и алмаз быть можно расколоть, коли сильнее надавить на сердцевину.