Уходи

Всё, что не клеится, первым бросаю, К одним бегу, от других убегаю. Забывшись, во сне я шепчу чьё-то имя, Его ненавидят и те, и другие. (с)

Вечность окончилась, я соизволил очнуться. Чувства двоились, вводя меня в заблуждение: я был голым, беспомощным, робким; я лежал на постели. Своей, чужой? Не так важно. Во рту напрочь всё пересохло, в голове веселилась миссис мигрень. И я знал – для кого-то (да, первая мысль о Бродяге, но я выгнал её – не сейчас о нём думать) так просыпаться приятно, для них это значит, что вечер прошёл на славу, а может – и ночь. Но вот для меня подобное утро ничего такого не значит – только ад следом за обращением. Красная-красная резь полыхала под веками, сразу за радугой, звёздочками и кружками; она намекала, что полдень уже простился до завтра, а значит – и ланч. Не помню, когда мой желудок поцапался с мыслями о еде… Его свело судорогой, я едва подавил этот спазм. Глоток воздуха, ледяного, жгущего глотку, любезно помог мне – он прорвался сквозь щели в ветхих оконных рамах. Я содрогнулся и поискал простыню, чтоб прикрыть своё худосочное тело. Постель, перестав расплываться перед сонно-болезненным взглядом, предстала кучей тряпья, будто исполосованного ножами и ещё припорошенного серой шерстью – пикантно. Нахмурившись, я поскрёб бедро. Мышцы заверещали, в мозг застучались с жалобами на усталость, возмущённо вопили, пока я не сказал, что останусь в постели до завтра. А лучше – ещё на неделю. Я бы остался, если б нутро не было против. Оно просто мечтало вывернуться наизнанку, и я был обязан подняться, чтоб не изгадить постель – или как мне её называть? Я выпутался из простыней, поспешив к дверному проёму. Тут была ванная, тесная и убогая, и мусор художественно покрывал всё пространство – и треснувший унитаз, и сток душа (ну, там где должна быть ванна). Двери не осталось – я когда-то её разломал, прямо в щепки, и теперь они тоже были частью общей картины. Острая боль крутанула мои кишки, меня бросило в пот, потом – на пол. И я сорвал ногти, пытаясь вцепиться в косяк. Нож в желудке пилил, он старался отсечь те кусочки, что были нежнее. Я хватал воздух ртом, я тонул в острой боли, выныривал и тонул. До унитаза не дотянуться, и я попросту начал блевать. Грандиозное извержение получилось, исландским вулканам не ровня. И масштабы не те, и по жёлтому серному цвету, и удушливой вони я их превзошёл. Вместе с жижей, кусками мяса – его, видно, совсем не жевал – я изрыгнул чью-то лапку, почти целую, покрытую шерстью. Наверное, зайца. «Славная вышла охота», – подумалось, и я вывернулся повторно. В этот раз пища явно была человечьей, да и чувствовать я себя стал как homo. Лицо было мокрым от слёз, из носа текла слюна, противная, горькая. Но жуть была позади – ровно сутки, потом ещё сутки, потом целый цикл луны я свободен от такого кошмара. Я стыдливо выбросил заячью лапку и смыл в унитазе. Вернулся в комнату, пошарил под креслом, пахнущим сыростью, выудил палочку (там было место, где я каждый раз её прячу). Наколдовал водички, прополоскал рот, напился. Оделся – штаны и рубаха, пыльная мантия, носки и ботинки. Довольный, хоть и опять с опустевшим желудком, уселся я в кресло. Было время, когда должен связаться один из заказчиков. Я точно не понял, какая будет работа – в письме он настаивал, что лично, камином, расскажет. Я надел маску – в случае с такими, как я, это было необходимо. Инкогнито – залог положительного ответа. И стал ждать мистера Флеминга. Полгода назад, то есть после того, как настало мирное время (ну, после смерти Лили, и Джеймса, и Питера, после ареста Бродяги, но я всегда говорю так – «после войны», потому что иначе становится невыносимо и хочется выть), я долго искал себя, и ещё нужны были деньги. Когда ты часть времени – монстр, найти работу – нелёгкое дело. Я метался, искал, позорился, терял надежду, отчаивался, потом всё снова. В итоге я не нашёл постоянного места, где мне бы платили хоть полгалеона. Теперь я тот, кого маглы зовут криптозоолог. Для них я, стараясь не слишком нарушить Статут, достаю то чешуйку дракона, то крылышки эльфа. Я просто их покупаю в магической лавке, но прошу справедливую плату и – чтоб язык за зубами. Это очень рискованно, но окупается втрое. Что до магов, те просят меня убрать их поместья от нечисти, боггартов, пикси, сады – от гномов, пруды – от симпатяг-гриндилоу. Я трансгрессирую ночью (мне стыдно являть им лицо), справляюсь с работой, и деньги мне по итогам приносит сова. Бывало, что не приносила, но не писать же мне жалобы в Визенгамот. В общем, работа совсем не стабильна, но хотя бы такая, и на жизнь мне хватает. И я снял комнатушку у старой ворчливой колдуньи – почти без удобств, за гроши, но мне больше не надо. – Мистер Ульвин? – в магической вспышке камина возникло лицо, оплывшее жиром, взволнованное, неприятное, рябое и нервное. – Да-да, – я поспешно кивнул. Всё никак не привыкну к тому, что для них не могу быть Люпином, собой, каким бы я ни был. – Это Флеминг, вы помните? Вы просто должны мне помочь! Их убивают – попарно и по одному, так зверски, что невозможно… Это не человек, я уверен, это чудовище, прекратите убийства, прошу, прекратите, прошу, прекратите, – голос Флеминга бил в мои уши прибоем, рокотал словно море, пенился страхом. – Как же мне прекратить, я не знаю… – О, я понял! В финансах я вас не стесню, мистер Ульвин, в формальностях тоже. Растерзайте его, если надо, потом всё уладим, но прошу – прекратите убийства! – Я согласен, не надо истерик. Обсудим детали? *** Это было на побережье, где-то на юге. Где Флеминг открыл вроде клуб или бар, и волшебники (кто помоложе и кто просто хотел отдохнуть, то есть снять напряжение, ведь оно очень долго копилось – все годы войны!) приходили сюда, пили виски, курили сигары, куражились, пели, играли на пляже, купались… Словом, Флеминг тоже купался – в почёте, успехе, деньгах. А потом вдруг пришёл этот монстр и стал убивать. Методично, спокойно и тихо – и их находили то без головы, то просто частями. Но музыка так грохотала, что крики услышать не смог бы и Мерлин. Я бы не удивился, если б тела разрывались, если бы лопались головы просто от шума – уж кости от музыки точно трещали. Флеминг расставил охрану, сплёл заклинанья, натыкал следящих штуковин – авроры и те б не смогли так. Но монстр их все обходил, возвращаясь в ночи, опять и опять, и совершая убийства, снова и снова. Проявители были бессильны, заклинанья не помогали. Кто это был и что ему надо – никто не узнал, но я узнать был обязан. Честно признаться, я сразу подумал, что это один из собратьев – я-то знаю, что оборотни неуловимы и жадны до крови. С другой стороны, в этой местности нет даже леса. Во всём я хотел разобраться. *** Я пришёл на закате – познакомиться и осмотреться. Пожал руку Флемингу, ещё раз напомнил детали. Я увидел и клуб, и площадку для танцев, и песчаный задумчивый пляж, окрашенный розовым солнцем, уже засыпающим. Я видел группу бесстрашных парней, их подружек и часть персонала, что ещё рисковали сюда приходить. Я подумал, что тут собрались, вероятно, одни гриффиндорцы. Сумасшедшие – попросту самоубийцы. И вот началась вечеринка, музыка загрохотала. Завибрировало побережье, и мне в уши вдавились звуки, от которых восстал бы не только мертвец, но и сам Волдеморт. Я спешу, на ходу раздеваясь, уже бегу к пляжу. Луна вот-вот выйдет, и я стану волком. Я глотаю противное зелье, чтоб чуть-чуть сохранился рассудок – не стать бы напарником монстру. И вот я – четвероногий, серошкурый и льнущий к песку. Выжидаю. Какой я послушный пёсик Флеминга! Даже противно. А луна засияла то ярче, то будто тускнея. Я смотрю, как из клуба, смеясь, вышли двое. Просто вывалились, обнимаясь, и зашатались к прибою. Девчонка и парень, немногим моложе меня. В них плещутся виски и, конечно, гормоны. Девчонка хохочет, визжит и виснет на парне – в её смехе переливаются волны, колышется грудь от прилива алкоголя и чувств. Парень стягивает с неё сарафан, тянет в море. От их счастья мне хочется взвыть и зажать уши лапами – только б от зависти их не сожрать. Но я такой тут не один. Девчонка кричит, провалившись в прибой, как в зыбучий песок. А парнишка забыл где-то палочку, он был сам уже в одних плавках, и моча течёт по ногам его тёплым вонючим страхом, когда он, спотыкаясь, бежит и хрипнет от ветра. Бежит, бросив счастье своё, протрезвев уже и без рассудка. И вот я вижу того, кого должен был встретить, – выходя из прибоя, он несёт на руках девчонку. Он бледен, хоть вчерашней свежести полнота лунного сыра светит так жёлто. Кожа его отливает зелёным, а девчонка была загорелой. Острозубой волчьей пастью я зеваю, потом напрягаюсь – я смотрю и слежу, и дрожу оттого, что вижу. Он берёт её девичью грудь в свою лапу и вдруг отрывает, очень просто, естественно, будто бы даже со вкусом. Потом он останки кидает в песок, залитый жёлтым солёным светом луны. И вот он бредёт по пляжу, медленно и неуклюже. Он – человек, пусть и серо-зелёный, мёртвый и злобный. Даже признаки пола – о мой волчий взгляд! – виднеются там между ног. Он шагал неуверенно, медленно, будто малый ребёнок. Его мокрые чёрные космы-сосульки свисали до плеч, он был худ и по виду моложе меня. Я поднялся, встряхнулся – песок расплескав – и потрусил по пляжу к нему. – Доброй ночи, – я рыкнул ему, как обычно общаюсь с волками в лесу. – Прочь, шакал! – гнилые зелёные зубы, чёрный язык, глухой мокрый голос. Оскалив клыки, трясу мордой: – Это приветствие разве, рыбий ты корм? – Меня зовут Регом. Я проклят вставать из глубин, едва кто коснётся воды. И ты, сукин сын, не мешай. – Кто проклял тебя? – я просто обязан узнать. – Его зовут Лордом, но остальное из памяти смыло водой. Отойди или ты станешь мёртвым, как я. И я отступил. Я смотрел на отметину-череп, размытую морем и временем, у него на левой руке. Мой маленький волчий мозг разрывался, и я прорычал, сомневаясь: – Ты – Блэк? Ты, чудовище, – Блэк? – Я не помню, но, кажется, так меня звали. А теперь я пойду отдохну, не касайся воды. Он оставил меня и скрылся в волнах. *** Я ушёл от воды и забрался в сарай (мы условились с Флемингом, там же лежала одежда). Я уснул в беспокойстве, терзаясь, скуля и пытаясь убить свою память, потом разодрать и сожрать. Потому что мне снился мёртвый Регулус Блэк, восстающий из моря, и живой он – тогда бледнощёкий брат лучшего друга. Он был знатным придурком, на цыпочках бегал за теми, кто потом погибал на войне за гнилую идею. До того, как связался он с сектой моральных уродов, он был маменькиным сыночком, потому его Сириус… то есть Бродяга считал тупорылым ублюдком. А потом он пропал, просто сгинул, ведь из наших никто его не убивал. Значит, сам Волдеморт его проклял… Неприятно, наверное, жуть как – пребывать полумёртвым и полуживым и скитаться под толщей воды, лишь для убийства всплывая. Я проснулся, одно повторяя: «Регулус, Регулус, Регулус…» Славный был парень. А вот его брат стал предателем, хоть притворялся нам другом, и теперь справедливо гниёт в Азкабане. Младший Блэк, что пошёл против Лорда, почти не гниёт, только участь его ещё хуже. Жаль, память его размочило – мы бы вспомнили школьное время. И когда он смеялся на подлые шутки старшего брата, и когда он был горд оттого, что попал в Слизерин, и когда я мог бы ему объяснить, что с нами быть лучше и что Волдеморт – лицемерная сволочь и параноик. Я бы мог, если бы не Бродяга. От сожаления я проблевался. Я жалел его и себя, и лучше б я сдох на войне… *** Флеминг наутро нашёл меня, он так орал, что я был не рад человечьему облику – а то б я его разорвал. Но меня так трясло, и рвало, и ломало, что я бы не смог даже выговорить заклинанье, чтоб заткнулся. Он был недоволен, ведь снова – убийство, а я тут лежу как с похмелья. Я сказал: этой ночью убийца уйдёт и оставит в покое его клуб, навсегда. И я не ошибся. *** Мы с ним встретились ночью, я снова был волком. Мне пришлось мочить лапы, чтоб он пришёл, и я мог сказать ему: «Уходи!» Он пришёл и сказал, что должен убить меня или затащить в море, но тогда я стану таким же, как он. – Твой Лорд мёртв, и проклятье уже утратило силу, – сказал я ему. – Уходи. – Если так, почему меня тянет на берег убивать и утаскивать в море? Я фыркнул и покачал головой – я не знал, почему. Ведь Лорд мёртв, это все знают, только не мёртвый, что стоит предо мной. – Почему он заставил тебя так страдать? Чем ты его прогневил? – Я не помню, я только хотел, чтоб его больше не было, – голос его был бесстрастен, бесчувствен, был мёртв, как и он. – Его больше нет, уходи. – Если б только я мог… – Я тебе помогу, – я завыл, потому что луна меня позвала. Он тупо смотрел на меня, а потом злобно щёлкнул клыками: – Да как ты посмеешь, блохастый шакал? Я тебя разорву! – и он бросился, и силы в нём было побольше, чем у многих известных мне мёртвых людей. Но я был живым, потому оторвал ему руку и бросил её на песок. Он был жалок, он выл, как побитый щенок, но тащил меня в море – там дышать я не мог, там он справится проще простого. Солёная жидкость наполнила пасть – морская вода и кровь от разбитого носа (когда он саданул меня мёртвой когтистой рукой). Я нырнул, и я плыл, пока лёгкие не затрещали, моля о пощаде, и пока не взорвался без воздуха мозг, и пока толщи вод не вдавили рёбра мне в спину, и пока меня не придушили другие ходячие трупы… *** Я очнулся на острове, куда меня вынес прибой. Или Регулус – кто ж его знает? Он валялся чуть-чуть поодаль, как дохлая рыба. И вонял точно так же. Я подполз, и заглянул в его мёртвые рыбьи глаза. Он взглянул на меня и сказал: «Разорви меня, сукин ты сын, мне всё надоело». Что там было дальше, мне говорить не пристало. Все такое когда-нибудь делали, совесть могла бы заткнуться. Но потом он был мёртв, как морская скала. Я прикончил его, ведь я дал обещанье. *** Из прибоя я вышел почти при закате луны. В зубах я за волосы нёс голову мёртвого Рега, теперь совсем мёртвого. Когда утро настало, принёс её Флемингу – тот упал в обморок. Проблема была решена – безопасность я обеспечил. Точнее, оставил без печени то, что было угрозой – по древней традиции печень врага я сожрал, хоть меня и тошнило всю ночь и всё утро как щенную суку. Я привёл в чувство Флеминга, требуя платы. Мы немного поторговались, потом я ушёл. На вопрос о подробностях я сказал, что не знаю. Он знал, что я вру, но таков был наш уговор – без вопросов и рот на замке. Я пошёл по песку, сел на пляже и долго там пялился в море. У меня было утро, был мешок галеонов и почти целый месяц до следующего полнолунья. И был в мозгу Регулус, и я повторял его имя, а следом, как заклинанье: «Уходи, уходи, уходи». И тогда он ушёл навсегда.