Прошу вас, успейте и вы.

Прошу вас, успейте и Вы. Вы знаете, в жизни так часто бывает. Нам кажется, долог наш срок. Ведь мы обо всем и всегда забываем, Одни лишь «успею», «потом»… Как часто слова мы бросаем на ветер, Не думаем, что говорим! Ведь жизнь, она, что же? Почти бесконечна. Успеем, полюбим, простим… А вдруг не успеем? Не скажем тех слов? «Прости» - и кончина всем розням! И если вернуть нам захочется срок, Но будет уже слишком поздно?.. Моя мама снова уезжала в командировку. Она всегда так делала. Говорила, что постарается вернуться поскорее, потом чмокала в щеку и хлопала дверью. Она, наверное, думала, что просто ее закрывала, но на самом деле именно хлопала. Это все у нее называлось «работа». - Я постараюсь вернуться поскорее… - Мама повязала на шею свой шелковый платочек и уже, было, нагнулась, чтобы подарить мне свой стандартный прощальный поцелуй. Но я отстранилась. - Почему ты опять уезжаешь? – Я старалась говорить так, будто мне все равно, но комок так и подступал к горлу. Мама посмотрела на меня взглядом, в котором смешивалось что-то вроде жалости с чем-то вроде «ну, сколько уже можно!». Глаза у нее были какие-то грустные. Потом мама вздохнула и села на кушетку у двери. - Милая, ты же знаешь… Да, все стандартно. Сейчас она начнет говорить о том, что если бы не ее работа, мы бы жили на вокзале, что она кормит семью, и что теперь нужно жить так… Папа умер год назад. - Почему ты вечно торчишь на своей работе?! Почему все время уезжаешь?! Если все это ради меня, то почему же мне от этого тошно?.. – я почувствовала, как клубок в моем горле готовится распутаться сотней ниточек слез. – Тебе наплевать на меня! У меня больше нет отца, а теперь еще и матери не будет!.. Наверное, если бы пелена слез не застилала глаза, я увидела бы, как меняется мама. На ее лице был начертано то самообладание, маской которого люди так яростно пытаются скрыть свое горе. Самообладание, выражающее отрицание своей беды… Ее выдавали губы – они дрожали. Костяшки моих пальцев побелели от напряжения. Внутри разливалась обжигающая ярость – та, что лишь скрывала боль. То самое оружие, которое, побеждая врага, убивает заодно и тебя. Но те внутренние колокольчики гордыни, велящие нам доиграть роль до конца, не позволяли мне одуматься. Мама медленно поднялась с кушетки. Она была бледна как мел. Смотрела будто сквозь меня. Мама попыталась, было, что-то сказать, но не смогла. Она была ошарашена. Она такого не ожидала. Я тоже… Может, я зря… Дзззынь! - Ало, да? Я уже выхожу! – каким нарочито веселым, уверенным голосом!.. - А-а-а... – я обессиленно застонала, чувствуя, какие соленые на вкус мои слезы… - Ненавижу!.. Она вскрикнула… - Д-да, я иду… Хлоп! – дверь закрылась. *** Я никогда не умела готовить яичницу. Желтки тленно расплывались по сковороде, я уже чувствовала запах горелого. Дождь лил как из ведра. В квартире было тихо. Я все еще нервно всхлипывала. Меня как будто раздели догола. Какие-то неясные, тяжелые мысли проносились в голове, так и не достигая мозга… Я включила телевизор. Опять новости. Убийства, грабежи, аварии… - … движение затруднено вследствие крупной аварии близ аэропорта… Аэропорта… Что-то снова прожгло изнутри. Чувство обиды! Чувство вины… Она туда ехала. - Водитель такси не пострадал, женщина была доставлена в реанимацию в тяжелом состоянии… Нож выскользнул у меня из рук. Он, казалось, летел вниз целую вечность, пока с глухим звоном не приземлился на пол. Перед глазами все поплыло. Они несли ее на носилках. Они держали ее за руку. Она не дышала… *** Я не помню, как оказалась в больнице. Не помню, как доехала туда, не помню даже, закрыла ли я квартиру. Я ничего перед собой не видела. Может, они мне позвонили. Я сидела в узком коридоре. Белые стены, белый потолок… Даже протертые елочки пола тоже казались какими-то белыми. Лампа на стене монотонно мигала. В голову беспрестанно било лишь одно: «Это она». Мама попала в аварию, как раз когда подъезжала к аэропорту. Из-за угла вылетела какая-то фура, таксист не успел затормозить… Мне об этом, кажется, сказали. Эти люди в белых халатах. - Вы дочь? – Высокая женщина в белом подошла ко мне. - Я дочь… - Пойдемте. Ее голос звучал ни сколько сурово, сколько до ужаса безразлично. Так скучно, словно она говорила о дождливой погоде… Внутри все заледенело, загорелось, заморозило и обожгло… Белая дверь отворилась. Она лежала на кровати с белыми простынями. Ее худые руки были обмотаны проводами, словно змеями. На столах стояли непонятные приборы, издающие глупые звуки… Мне захотелось закричать, разбить их все!.. - Куда направлялась пострадавшая? «Пострадавшая»… - В аэропорт… - А что же без вас? «Без вас»… - Это командировка… - Понятно. – Женщина вздохнула. - Я… Не думаю, что здесь есть, на что надеется. К моей груди словно приложили раскаленный добела металл. О, она лжет! Мне захотелось расплакаться… Женщина вышла из палаты. Я медленно приблизилась к кроват. Взглянула на прикроватный столик - шелковый платочек струился со стола, слегка покачиваясь от дуновения воздуха… Я зарыдала. Всего пару часов назад она была со мной, она улыбалась, а теперь… Неужели ей не хотелось побыть со мной? Неужели она не желала бросить все и остаться? Она уезжала ради меня… «Ненавижу» - вот, что я сказала ей в последний раз. Одно слово. Ножом врезалось оно сейчас в мое сознание… Я взяла ее за руку. Стало тихо. Приборы пикали медленно. Слишком медленно. По моим щекам струились беззвучные слезы, она была так рядом, так далеко… - О, Господи!.. - Я упала на простыни, почти, что без чувств. Казалось, прошла целая вечность. Вдруг что-то зашевелилось рядом со мной. Что-то теплое коснулось моей головы… - Мама! – я выкрикнула это слово, как молитву, как призыв, как спасительное «Аллилуйя»!.. – Прости меня!.. Она смотрела на меня взглядом измученным, но полным неисчерпаемой, невероятной и неземной материнской любви. Я склонила голову, покрывая ее руки бесчисленными поцелуями. Она была жива. Она осталась со мной. Я успела… - Спасибо… - тихо прошептала я. А вдруг не успеем? Не скажем тех слов? «Прости» - и кончина всем розням! И если вернуть нам захочется срок, Но будет уже слишком поздно?.. Я успела. Прошу вас, успейте и Вы.