Неотправленные письма

Где-то там, один далеко Пытаюсь я заснуть и согреться. Знай, сейчас мне так нелегко Вдали от тебя, моё сердце. *** За попыткой попытка закончить письмо, В который раз кидаю лист в угол. В нём каждая строчка значит одно – Не можем мы так жить друг без друга. Опять лист в руках, но слов не найти, И сердце бьётся раненой птицей. Ветер, слова до неё донеси, На которые никак не решиться. Весь мой стол был завален письмами. Белыми – это те, что поновее, жёлтыми – а это старые, в конвертах и без конвертов, одни без марок, а на других было налеплено сразу с десяток квадратиков. Однажды написав и оставив их на столе, я больше никогда к ним не притрагивался и Мерри это делать запрещал – добрый, милый Мерри послушно кивал и мёл маленьким веничком по шкафам и краешкам стола, не занятым письмами. Мерри не был моим слугой, но он с поистине бараньим упрямством считал себя обязанным прибираться у меня в доме, наполнять едой холодильник и каждый день забывать, что письма на столе трогать нельзя. Быть может, так он пытался хоть немного расшевелить меня, заставить проявлять хоть какие-нибудь эмоции. Повзрослевшая и похорошевшая Кая, в строгих очках, делавших её совершенно очаровательной, приходила каждый день, важно поправляла свои очки кончиком указательного пальца и взволнованно хмурилась – я был, пожалуй, самым отвратительным её пациентом, не слушался указаний, не пил микстур, не занимался гимнастикой. Она даже диагноз мне поставить не могла, вот какой я был проблемный. Мне и стыдно было, и совестно, я каждый день, с самого раннего утра себя за это ругал. Я ведь свой диагноз прекрасно знал, но Кае про него не говорил. Мой диагноз сейчас растил и холил мандарины в своей деревне, или, с таким же успехом, он мог бы сейчас обворовывать в одиночку богатый караван, почему бы и нет. Мой милый, храбрый навигатор. Где же ты сейчас, Нами? Думаешь ли ты обо мне, Нами? Я о тебе думаю всё время. Нами, Нами, Нами. Я шептал про себя её имя и крепко-крепко зажмуривал глаза, до цветных точек и черноты под веками – только моя чернота была оранжевой. Мне не могли помочь ни микстуры, ни чистый воздух, но я не мог рассказать об этом Кае. Я ведь вернулся домой героем – моя слава морским валом прокатилась впереди меня, разбила вдребезги недоверие и старый образ деревенского шута и враля. Я был так счастлив, можете ли вы себе представить, как я был счастлив! Целый год из меня сыпались истории, словно зерно из прохудившегося мешка, я захлёбывался восторгом и счастьем, заново переживая все беды и радости своих приключений, мне даже не приходилось ничего выдумывать – я столько всего пережил за время путешествия с Луффи, что места вранью и фантазиям попросту не осталось. Дети смотрели на меня, разинув рты и затаив дыхание, отрывались от работы мужчины и прибегали от кухонь и прачечных женщины, чтобы послушать меня, меня!, кого они когда-то гнали мётлами прочь из деревни. Я прожил так счастливо целый год. В рассказах я будто бы вновь переживал все свои приключения, и мои накама будто бы снова были рядом со мной: в тени под деревом мне чудился спящий Зоро, я слышал звуки бруковой скрипки и снимал с плеча невидимые шерстинки, полученные от Чоппера. Но даже такое трепло, как я, когда-нибудь устаёт говорить, и в тот момент, когда я замолчал, случилось непоправимое. На меня навалилось - огромное и неподъёмное, и некому было меня спасти. Меня прижало к земле, раздавило мне кости, вырвало моё сердце. Я кричал и метался в постели, а бледная, испуганная Кая сжимала дрожащими руками мои плечи, и только это, кажется, спасло меня. Кая была уже совсем взрослой, но в то же время совсем такой же, как в тот день, когда я стал частью команды Мугивар, когда я впервые по-настоящему стал важной частью чего-то. Вся моя жизнь была там – в приключениях, в поровну разделённой боли, слезах и радости. Мы стремились к мечте, бежали к ней, что есть духу, распустив паруса и не жалея своего корабля. И мы дошли до нашей мечты. Мы так отчаянно рвались вперёд, что совсем не оставили себе времени задать вопрос: «А что же будет дальше?». Быть может, никто из нас просто не хотел и боялся задавать себе этот вопрос. Это была моя жизнь, мой огромный мир, и больше этого мира у меня не было. Кая крепко держала меня за плечи, а я вглядывался в её бледное лицо, с закушенной от волнения губой и прилипшей к взмокшему лбу чёлкой, и видел её из прошлого, тепло улыбающуюся и машущую мне на прощание рукой, и мне казалось, что сейчас, через секунду, Луффи вновь позовёт меня в свою команду. Конечно же, никто меня не позвал. Собрав себя кое-как по кусочкам, я понял, что всё на самом деле так просто – прошёл год, и я заскучал. Я созвал к себе ребятню, я решил рассказать им про великолепный пир, которым встретили нас воины Эльбафа, но в итоге мне удалось сказать только: «Вот вам новая история о приключениях великого Усоппа!..», прежде чем я совершенно не по-геройски заплакал. И время меня не лечило. Боль накладывалась на боль, словно коржи в торте, шоколадный на вафельный, сверху опять вафельный, не забудьте пропитать коржи слезами и ночными кошмарами, иначе торт будет суховат. Я готов был сразиться с сотней Морских королей, но не мог ничего поделать со своим глупым сердцем – оно скучало и не желало биться, не слыша рядом стука сердец моих друзей. Время ни капельки меня не лечило. Можно было скучать по морям и приключениям, и жить с этим, но когда весь мир вдруг стал серым, и из великой палитры цветов мои глаза стали различать только оранжевый, я понял, что больше я так жить не могу. Мне было даже смешно оттого, какой же я несуразный. И я действительно смеялся, так громко, что разбудил беднягу Мерри, и он никак не мог понять, отчего я смеюсь и плачу. Но ведь это же так смешно! Я столько лет провёл рядом с Нами, видел её каждый день, прикасался к ней, она постоянно хваталась за мои руки и падала на меня, но мне даже в голову не приходило в неё влюбляться. И я смеялся, смеялся так сильно, что в уголках глаз скопились горячие слёзы, всё расплывалось у меня перед глазами, и везде я видел только одно – её смеющееся лицо. Нужно было всего лишь на один год потерять Нами из виду, чтобы понять – у меня никак не получается жить без её улыбки. Я, как вы уже, быть может, поняли, решил написать ей письмо. Эта идея казалась мне хорошей ровно до тридцатого письма – его я скомкал и отбросил точно так же, как и двадцать девять его предшественников. Тысячи и тысячи слов, и среди них я не находил ни одного правильного и нужного. На слова оседала пыль, я сам будто бы покрывался пылью, на столе росли бумажные башни. Так я прожил ещё один год. Однажды я проснулся и почувствовал, что сердце моё бьётся, кажется, намного спокойнее, и сжимающие грудь тиски немного разжались. Я смог по-человечески позавтракать, даже принять душ. Когда я уже заканчивал сушить изрядно отросшие за два года волосы полотенцем, в мою комнату ворвалась Кая, переполошенная разволновавшимся от положительных перемен Мерри. Мой пульс вернулся в норму, лёгкие мерно набирали и отдавали воздух, посветлели круги вокруг глаз. Сияющая, словно новенькая золотая монетка, Кая заявила, что я наконец-то начинаю выздоравливать и совсем скоро полностью излечусь. Добрая, милая Кая пела дифирамбы микстурам и гимнастике, а я слепо смотрел на свои крупные шершавые ладони, и в голове моей билась одна-единственная мысль: «К чёрту так жить». Моё сердце спокойно билось, и мысли о море больше не сбивали его ритм. К чёрту так жить. Я вспомнил тот день, когда я представил малочисленной тогда ещё команде флаг пиратов Соломенной шляпы, я был необычайно горд в тот момент и до слёз счастлив мыслью о том, что мой рисунок однажды станет известен всему миру. Я не почувствовал ни толики того волнения. К чёрту так жить. Я нарисовал перед глазами улыбку Нами, и ничто не взорвалось в моей груди, в мягкой глубине между рёбрами. Прошло уже целых два года, и я, кажется, наконец-то привык обходиться один. К чёрту. Так. Жить. Наверное, я страшно перепугал жителей деревушки, и в особенности Каю и Мерри, когда ворвался на причал, в одних штанах и с полотенцем на голове, отвязал чью-то рыбацкую лодку с бочонком вина и завязанным в мешочек хлебом на борту, и решительно отчалил в открытое море. Чего там говорить, я сам себя в тот момент боялся. Я бежал к причалу со всех сил, с разбегу запрыгнул в лодку, и грёб отчаянно, словно сумасшедший, поднимая вёслами брызги до самого неба, но сердце моё продолжало биться всё так же ровно, и лёгкие вздымались размеренно и спокойно, будто бы я не был живым, будто бы я совсем умер, и ничто больше не могло взволновать меня. Устав грести, я откупорил бочонок и сделал большой глоток. Тёплое вино жидким огнём пробежалось по телу, сгладились разбуженные ветром мурашки на оголённой спине. Я чувствовал, что ещё один глоток, и я захмелею, но как же сладостно мне было чувствовать, слышать в груди сорванное биение моего сердца. Моё тело горело, и на мили вокруг меня было одно только море, на меня в любую секунду могли наброситься Морские короли или охотники за пиратами, и мне было безумно страшно. Мне хотелось плакать от счастья, так я рад был вновь почувствовать страх. Я был пьян от вина и страха, и не желал ни секунды больше тратить на поиски нужных и правильных слов. Я вернусь назад только вместе с Нами, так я решил в тот момент. Море неотвратимо несло мою лодку вперёд. Я знаю точно, мы встретимся вновь, И мир откроется сначала. Столько сказано слов про слово «любовь», А нам всё равно будет мало.