Живущая внутри

Как-то пусто, слишком печально осознавать свою ничтожность в таком огромном, но все-таки таком маленьком и ограниченном мире. В нем можно порой почувствовать себя первопроходцем, абстрагированным от страшных реалий настоящего благодаря напрочь утерянной совести. Упиваться своими победами, ощущая при этом торжество злого эго, прикрывшись внешним равнодушием. К сожалению, новатором я не была, хотя в своих мечтах видела себя среди них. Зато умела прилежно трудиться. К этому меня приучил мой дедушка. Его талант не поддавался сомнению. Рисунки больше походили на фотографии − настолько реалистичными и правильными они получались. Он любил рисовать портреты членов своей семьи, друзей, знакомых, и делал это исключительно ради своего удовольствия. Будучи ребенком, я часто приходила посмотреть, как он работает. Это было очень занятное и завораживающее зрелище. Ничто, ни один звук, ни одно событие, не нарушало слаженности и четкости его действий во время работы над картиной. Его взгляд в такие моменты становился острым, напряжённым и полностью оторванным от происходящего вне его мастерской. Также от его глаз не укрылся факт, что я за ним наблюдаю. Вместо того, чтобы отругать свою внучку, он предложил ей нарисовать что-нибудь самой. «Импровизируй» − сказал он, и я, борясь с неуверенностью, первый раз встала за мольберт. Дедушка был моим учителем и строгим судьей, несмотря на его мягкость в отношении домочадцев. После его смерти квартира по наследству перешла ко мне. Мастерская представляла собой небольшую квадратную комнату, в которой, помимо мольберта и прочих принадлежностей, стояло много всего: старые холсты, запыленные рамы, картины, которые дедушка покупал на блошином рынке, какие-то дощечки, предназначение которых так и осталось тайной, и еще куча всякого старья. Для меня не существовало ничего, кроме моего любимого дела. Отдаваясь ему со всей страстью, я лелеяла мечту стать известным художником. В стремлении к совершенству не должно быть преград – это мой жизненный девиз. Поэтому изнуряющая работа в мастерской вскоре стала абсолютно естественным явлением. Большим огорчением было то, что мои картины не пользовались большим спросом в творческой среде. Я так и оставалась «подающим надежды молодым художником», и не более того. Ни ежедневный труд, ни опыт, ни энтузиазм − ничто не могло помочь мне стать на ступень выше. «Подающий надежды молодой художник». Как же злило такое отношение к себе! Мне поступали редкие заказы, например, нарисовать портрет или натюрморт в гостиную, но интересных предложений не наблюдалось. Но это было не самым большим огорчением. Авторские работы, над которыми я трудилась не покладая рук, всегда оставались незамеченными. Это было серьезным испытанием. Рвение работало с утроенной силой, которую подстегивала горечь от пережитых неудач. Я продолжала трудиться, стараясь не падать духом, веря в то, что однажды меня заметят. Силы не угасали. А веры с каждым годом становилось все меньше.

***

Однажды, стоя перед мольбертом глубокой ночью, я рисовала очередную картину. Окинув её уставшим взглядом, я взбесилась. «Эта работа тоже пройдет незамеченной... Зачем я все это делаю, если никто в упор не видит мои картины?!» Я с раздражением отбросила холст. У меня тряслись руки. «Надо пойти поспать», − говорил организм. «Нет. Закончи начатое», − услышала я в голове дедушкин голос. Энтузиазм опять взял надо мной верх. Я не могу сдаться просто так, из-за какого-то бренного тела, которому нужно спать в самый неподходящий момент. Пришлось поднять картину с пола. К моему облегчению, она упала красками вверх и ничуть не пострадала. Нужно было начинать новую работу − через неделю должна была состояться очередная бесплатная выставка. Вдруг я с удивлением обнаружила, что холстов больше нет. «Сколько я уже не выходила из дома, чтобы пополнить запасы?» Стало понятно после недолгих раздумий, что неделю с лишним я точно не показывалась на улице. Может, и больше. Разозлившись на себя за нерасторопность, я стала нервно перебирать хлам, наваленный в углу, в надежде отыскать чистый холст и продолжить рисовать. И заодно навести на рабочем месте хоть какой-то порядок. Через десять минут абсолютно бесполезных усилий стало понятно, что не добьюсь ни того, ни другого – сон настойчиво давал о себе знать. Мой дедушка любил скупать приглянувшиеся ему картины. Мрачные, гротескные образы, господствовавшие на них, были бы находкой для любителей мистики и оккультизма. На одной из работ красовалось изображение древнего чудовища. Его строение представляло собой симбиоз человеческой фигуры с головой осьминога, большими перепончатыми крыльями и длинными когтями на руках, если можно было подобные конечности назвать руками. На всех последующих картинах преобладали изображения примерно таких же чудовищ, пугающих своей реалистичностью и уродством. Ни одна из них не была подписана, поэтому имена художников остались неизвестными. Убрав стремянку, я нашла за ней еще несколько старых картин. Это было странно, ведь я считала, что за ней ничего не стояло. На картинах не было изображено ничего странного. Пара акварельных натюрмортов и лесной пейзаж. Я достала последнюю картину, близко стоящую к стене, и обнаружила пустой холст. Радости не было предела. Порой бардак в мастерской приводит к неожиданным приятным находкам. Холст был тщательно загрунтован и слегка испачкан с левого верхнего края. Я поставила его на мольберт и попыталась оттереть пятно растворителем. Оно не поддавалось, несмотря на неоднократные попытки. Взяв в руки лезвие, я начала отскребать черную краску. Она будто намертво пристала к картине, поэтому не удалось отскрести даже самую малость. Пришлось поднажать на лезвие сильнее. Внезапно оно соскочило прямо на палец. Взвизгнув от боли, я выронила лезвие и испачкала кровью белый холст. Выругавшись, я ушла в другую комнату за аптечкой. Коридор, соединяющий две части моей квартиры, завешенный дедушкиными и моими картинами, был таким же узким, как и раньше. Первая часть квартиры представляла собой латинскую «эф», с ванной и кухней. Они казались очень маленькими, почти кукольными, из-за низких потолков. Несмотря на равнодушное отношение к порядку в доме, их я всегда поддерживала в приличном состоянии. Планировка квартиры, где находились мастерская и спальня, тоже напоминала латинскую букву «эф», только перевернутую. От входа длинный коридор вел к спальне, а затем к мастерской. Эта часть жилища была моим сонным царством, где властвовал полнейший хаос. Именно поэтому аптечку я искала достаточно долго. Порез был очень глубоким, кровь не останавливалась ни на секунду. Лишь спустя несколько минут после того, как я несколько раз обработала рану, она перестала идти. Вернувшись, я взяла в руки кисть и нервно завертела ее в руках, увидев то, что никакого черного пятна, ни крови на холсте не было. Не могло же оно пропасть бесследно... «Может, я его соскребла в тот момент, когда порезала палец?» В итоге, большое значение увиденному я не придала. На досуге я люблю читать. Диапазон моих любимых книг достаточно широк: от современной научной фантастики до собраний мифов и легенд разных стран. Чтение продвигается обычно медленно, так как я уделяю внимание деталям, которые на первый взгляд кажутся незначительными. Иногда я подчеркиваю отдельные абзацы и строки карандашом или делаю заметки на полях, чтобы надолго удержать создавшийся образ в сознании. Весь этот калейдоскоп элементов в результате нехитрых манипуляций образует единое целое и вскоре становится сюжетом для очередной картины. Приступая к работе, я не думала ни секунды о том, что будет на ней изображено. Как только кисть оказалась в моих руках, перед глазами сразу предстал один волнующий воображение образ. Недолго думая, я принялась за работу. Спустя три часа картина была закончена. Девушка в вуали, частично закрывающей ее лицо. Были видны часть ее бледных впалых щек и красиво очерченные бескровные губы. Она стояла в анфас на краю обрыва. Луна освещала ее тонко очерченную фигуру. Внизу бушевали морские волны. На противоположной стороне обрыва просматривался лес, окутанный черной пеленой ночи. Волосы и платье девушки развевались на ветру, но она так и продолжала стоять. Будто не решалась сделать последний шаг. Я закончила её, когда на улице уже начал брезжить рассвет. Картина была преисполнена чувства, казалось, женщина вот-вот оживет и исполнит своё несчастливое намерение прямо на глазах изумленного художника. Никогда ещё не доводилось рисовать ничего подобного. В порыве вдохновения я опять схватилась за кисть и слегка подрисовала ей губы, сделав их визуально более чувственными. Полюбовавшись своим творением еще некоторое время, я пришла к выводу, что не стану его выставлять. «Эта картина будет принадлежать самому художнику и никому больше». На секунду показалось, что, как только я убрала кисть, женщина легонько улыбнулась.