Волшебная сила искусства

- Я действительно никак не могу помочь. Не не хочу, не ленюсь, не опаздываю в иное место к иным важным и неотложным занятиям, не опасаюсь за свою так нужную в других местах жизнь. Говорящий сделал паузу и взглянул в глаза собеседнику. Тот не смутился, не оскорбился притворно, что и в мыслях не смел заподозрить говорящего в таких мыслях, не отвел взгляда пронзительно–синих глаз. Конечно, наивным дураком бы был, если б не подумал и о таких причинах отказа. А дураком пришедший по тропе, где смертным вообще-то ходить не положено, явно не был и притворяться не пытался. – Не могу. То есть могу, конечно, но просто как еще один носящий меч. – Одинокий предостерегающе поднял руку, прерывая возможные возражения. - Я, конечно, не просто воин, я сильнее многих, я умею убивать чудовищ… Но ими все не закончится. Придут болезни, болеть и умирать будут не только люди, но и животные, и растения. Воздух и вода начнут портиться, а солнце перестанет греть или наоборот начнет палить слишком жарко. И хороший боец тогда, увы, сможет лишь умереть одним из последних, расправившись с конкурентами за последний кусок еды и последнюю лужицу чистой воды… А ничего кроме как сражаться, я не умею. И… я не Леворукий из ваших легенд, я не могу вызвать душу умершего и спросить у него…, - он немного помолчал, формулируя мысль, потом начал заново. – Понимаешь, я не очень верю, что то, что ты мне рассказал сейчас – правда. Я верю, что ты веришь… Но я совершенно не понимаю, как проклятье человека, пусть и не совсем обычного, могло оказаться столь долгодействующим. Оно, по-моему, должно было либо покарать обидчиков достаточно быстро и окончить свое действие, либо постепенно истончиться и рассеяться. Смерть, особенно мучительная и насильственная - это, конечно, выброс энергии, но не настолько же мощный, чтобы его хватило на тысячелетия... Не-Леворукий пожал плечами. - Правда, я действительно неважно в этом разбираюсь, можно попытаться спросить у моих коллег, но… Мы в лучшем случае узнаем, как это работает, но навряд ли - как это отменить. Говорящий вдруг напрягся и замер, прислушиваясь к чему-то. Вокруг по-прежнему царила полная тишина, только странный костер из ничего посреди каменной площадки потрескивал как настоящий. Потом он резко вскочил. - Странно, но меня как будто зовут. Я должен пойти и проверить. Ты… можешь пока остаться здесь, возле моего огня безопасно, ни пища ни вода тебе пока не потребуются… Вот только развлечений никаких. У меня, - он грустно усмехнулся, – даже кота нет. Видишь, я совсем не Леворукий. Он быстрыми шагами двинулся в темноту, и почти сразу же услышал за спиной шаги своего гостя. Остановился. Открыл было рот, чтобы снова порекомендовать не ввязываться не в свое дело и остаться у костра, и услышал спокойное: - Похоже ты, Не-Леворукий, не обратил на это внимания, но двинулся-то ты точно в ту сторону, откуда пришел я. Так что, наверное, мне стоит тоже сходить и посмотреть. Они шли в полной темноте, потом вдали показался свет. Это явно была Оллария. Город был узнаваем – дома, мостовые... Город изменился – никогда раньше здесь не было так тускло, так затхло, так мрачно, даже в Октавианскую ночь. И, разумеется, раньше посреди площади не стояло ЭТО, обращая тягостный кошмар в безумный бред. Рокэ приложил ладони к глазам, резко отнял. Картина не изменилась. Знакомая картина, драгоценный подлинник Диамни Коро, долженствующий безмятежно пребывать в Алвасете. По дороге беглый шедевр переоделся, сменив свою благородно-строгую раму на нечто, тоже старинное, но изобилующее невероятным количеством резных завитушек самых экзотических форм и размеров. Вероятно для компенсации некоторой потрепанности обновы, сверху на ней были закреплены… ну да, знакомая маска из коллекции Коко и вторая такая же, но серебряная. Между ними кривовато возвышалась корона Раканов. Рокэ сделал пару шагов, заглянул за картину и присвистнул. Стояла она, будучи подпертой мечом Раканов и неким жезлом. Неужели такое чудо – и совсем без охраны? Ворон огляделся – нет, хоть с этим относительный порядок, вокруг площади расставлены посты, а к ним с Леворуким спешит-торопится и улыбается до ушей… - Господин не совсем Леворукий, первым нас в моем мире встречает именно чудовище, что символично. - Ворон оглянулся на теперь уже своего гостя, тот застыл на полушаге, уставившись на свой портрет. Ладно, с ним потом, вроде пока не собирается кидаться с мечом на оскорбителей. – Рэй Кальперадо, докладывайте! Приветствия можете пока пропустить. Герард попытался. Идея оказалась коллективной. Когда из Валмона пришла весть, что герцог Алва «провалился к закатным тварям», кто-то, кажется, Эмиль грустно пошутил, что теперь самое время вставить в знаменитую рамочку брата портрет Леворукого. Вот только теперь даже рамочки, и той нет… Странная затея почему-то впечатлила всех. От отчаяния, наверно. Кто-то вспомнил про раму от старинного зеркала королевы Бланш. - Моя мачеха, «чудовище» слегка запнулось перед непривычным оборотом, помогла с доставкой вещей издалека. - Вот как. Когда и после какого события выходцы снова смогли входить в столицу? - Они до сих пор не могут. Граф Ченизу с помощью карты догадался выяснить, в какой ближайший к столице пункт они могут попасть, а дальше мы уж сами… Странно, но раньше такое никому не приходило в голову, даже самим выходцам. Потом решили использовать все известные нам артефакты, ну раз мы все равно не знаем, что с ними делать. В оформлении очень помог еще один Ваш бывший порученец - Жиль Понси. - Кто?! - Вот теперь Ворон действительно удивился. - Жиль Понси. Понимаете, барон Капуйль-Гизайль стал регулярно приглашать его к себе на приемы, дабы он поддерживал беседу с некими господами материалистами… - О чем?! - О стихах и философии, если не ошибаюсь. Барон Капуйль-Гизайль, посмотрев на предложенный господином Понси набросок, сказал, что ему никогда и не снилось что-либо столь впечатляющее. А барон Райнштайнер сказал, что выставить этакое нужно непременно на центральной площади. - Серьезно?!!! Герард снова смутился. - Как выяснилось впоследствии, все же нет. Но оказалось, что перевезти целиком уже готовую конструкцию невозможно, а разбирать ее было б уже неправильно – с этим согласились все. Герард умолк, и стало слышно, как страшно побледневший не-Леворукий шепчет, не отрывая взгляда от картины: «Этого не может быть, не может быть, я же даже не умер, это неправильно, это вообще не должно было начинаться, я не хотел такого, я не этого хотел…» Рокэ обернулся к нему. Взгляд золотоволосого стал более осмысленным, а потом колени его подломились, и он стал заваливаться на каменную мостовую, прошептав уже по-талигойски: «Я здесь, и я этого не хочу…». - Просто обморок, – успокоил Герарда Рокэ, успевший подхватить падающего, – ты же не понимаешь по древнегальтарски? Герард покачал головой. – Просто обморок от культурного шока. А это произведение уже сослужило свою службу, пора его убирать, а потом уж будем думать, что делать дальше. Вместе. Неизбежно последовавшая суета оживила и лица, и, как всем показалось, даже улицы столицы. А когда первоочередные дела были сделаны, оказалось, что не показалось. Непонятная, но неуклонно ощущаемая всеми тусклая хмарь бесследно исчезла. Зацвели цветы, запели птицы, под ногами зашмыгали крысы. Горожане, кстати сказать, последнему факту обрадовались не очень, что однако ж было неоспоримым свидетельством того, что плохие времена окончательно миновали, раз уж начали и исчезать из памяти. Несколько дней спустя был устроен прощальный пир в честь эра Ринальди. Благородный воитель, спасший мир могущественным заклинанием, но едва не расставшийся с жизнью от напряжения душевных сил – такова была полуофициальная версия, крайне его смущающая, считал своим долгом вернуться без промедления к своей прежней миссии. (Официальной же версией, разумеется, было то, что никакой опасности и не было, были лишь вздорные слухи, неудачно совпавшие с некоторыми естественными природными процессами.) От какой-либо помощи он решительно отказался. Смертным, мол, там не место. «И вообще, продолжим этот разговор через лет этак… много, а пока у вас всех и дома дел хватает», - тайком сказал он Рокэ. А когда вся история с рамами, картинами и необходимыми пояснениями была рассказана для него заново, он тяжело вздохнул – вот бы взять на Рубеж портрет Чуждого… Но где ж его взять-то?.. Все призадумались. Обратились за помощью даже к господам материалистам – те были польщены, но ничего внятного предложить не смогли. Самыми дельными, пожалуй, оказались предложения раздобыть рисунок крысы и вернуть на место зеркало, но, увы, чувствовалось, что это все не то. Однако Ринальди все равно решил взять с собой раму, может быть придумается что-то прямо на месте. Когда пришла пора окончательно прощаться, Жиль Понси, который не участвовал в «мозговом штурме» так как торопился приготовить эру Ринальди особый подарок на память, вручил ему тетрадь с переписанными красивым подчерком стихами Марио Барботты и с собственноручно выполненными иллюстрациями - дабы прекрасное поддерживало бодрость духа среди сражений. Заглянув внутрь из вежливости, одАренный лихорадочно начал переворачивать страницу за страницей. Восторженно обнял не успевшего ретироваться Жиля. Показал всем самое большое изображение подрубленного пня и торжественно изрек: «Вот это – оно!» PS Спустя несколько месяцев на столе в кабинете герцога Алва таинственным образом появилась коротенькая записка, в которой некто Р. сообщал, что дела на Рубеже идут все успешней, Чуждое присмирело, а сил у защитников Рубежа наоборот прибавляется. Такое впечатление, что где-то была течь, а теперь она сама затянулась. Но все оставшиеся там, увы, не сильны в теории.