Повязки и подвязки

В голове Зоро были осколки. В сознании его были осколки, и тело представлялось ему вместилищем боли; так бывает, когда сдавливаешь в кулаке стеклянный стакан. Почувствуй себя стаканом. - Как ты себя чувствуешь, Зоро? – спросила Нико Робин. Нет, она ничего не спросила. Просто стояла рядом в давешнем коротком платье; на воротнике, рукавах и подоле – кружева, похожие на паутину. Ах да, паутина. И еще – подвязки. Сетчатые чулки; обычные женщины так не одеваются. Только шлюхи. Или пиратки. Обычные женщины не умеют чувствовать так, как Нико Робин. Она всегда знала, когда Зоро не спит. Приходила, обвивала всеми руками, нежными и мягкими, будто крылья; как Зоро промакивал свои катаны шариками из рисовой бумаги, так Робин промакивала его порезы шариками ваты в пинцете. - Ты любишь мою кровь, - говорил Зоро. - То, как ты ее отдаешь, - отвечала Робин, проводя по его щеке мокрой губкой. В ее взгляде не было ни тени сочувствия; ничего общего с Чоппером. Поэтому только ей Зоро позволял возиться с собой. - Я не хочу твоей смерти. Я хочу, чтобы ты побеждал. А победить, не познав боль, невозможно, - замечала Робин. Нет, она молчала. Да и Зоро ничего не говорил. Они все уже обсудили и решили между собой – гораздо раньше. Тогда он спросил: «А ты еще кто?!», а она улыбнулась: «Рискни мне довериться». И сейчас, когда в голове Зоро были осколки, а искренний смех Нами, доносившийся с палубы, казался визгливым и неприятным, Нико Робин по-прежнему чувствовала, если он не спал. Если нуждался в чьем-то присутствии. Во снах, разбитых так же, как было разбито его тело, к Зоро приходила Куина. Смотрела с обыкновенной насмешкой: - Ты слаб как всегда, Зоро. И со странной, неприсущей ей интонацией добавляла: - Я хочу, чтобы ты побеждал. Цветочные лепестки; ты ушла так легко. Но у меня есть цель. Я буду идти дальше. А потом Зоро просыпался – и видел возле себя Нико Робин. Она не меняла его повязки, которые он бессознательно пытался стянуть, не заговаривала с ним. Просто была рядом; Зоро казалось, что у Робин губы болят от этой неизменной отстраненной улыбки. Она не хуже его понимала, что значит быть сжимаемым стаканом. Робин всегда молчала, и уже по ее молчанию Зоро мог определить, где сон, а где реальность. Ее молчание звучало, говорило больше, чем могли бы слова. Там, где тебя принимают, нет нужды в словах. Разговоры – для того, чтобы сблизиться; но истинная близость – в молчаливом понимании. Иначе – пустота. На своем веку Зоро повидал достаточно пустоты, и это его устраивало… до тех пор, пока он не стал пиратом. Тогда он узнал, что бывает иначе. - Ты должен выжить. Ты нужен мне. Нам. Исполнить свою мечту должен. Нашу. Робин так и не сказала этого, но Зоро услышал. - Ты жив, - повторяла она раз за разом, не разжимая тонких губ. – Ты живешь. В том, что он жив, Зоро убедился, когда однажды Робин поставила ногу на его кровать – сетчатый чулок, черная подвязка. - Тебе не нужно ничего делать, - сказала она, медленно стягивая этот чулок; длинные ноги, аккуратные пальцы с ненаманикюренными ногтями. – Я сделаю все, что захочешь. Нет, Робин не произнесла ни слова; руки, обнимающие, как раньше – не бережней, руки, удерживающие дверь – единственный замок на Санни закрывает холодильник. Кодовый замок. Вслед за двумя невесомыми змеями чулок на пол опустилось платье с паутинными кружевами, а Зоро стиснул зубы; ему показалось, что в готовый треснуть стакан, которым он был, хлынула струя обжигающего пойла, заполнила доверху, до боли, угрожая в любой момент выплеснуться через край. - У меня начинает расти грудь, - со слезами говорила Куина. Зоро знал, что это неправильно – вспоминать ее сейчас, но не вспоминать не мог, как всегда, когда оказывался на грани жизни и смерти. Каждое сражение Зоро было и сражением Куины; с некоторых пор для воспоминаний о ней появилась другая причина. Когда человеком, за которым есть смысл следовать, для Зоро стал Луффи, воспоминания о Куине приобрели другой, очень личный оттенок. Многие вещи мы понимаем только со временем; Куина была старше и выше Зоро, и сильнее, но при этом нуждалась в его помощи. Куина была его первой любовью. И, наверное, единственной – понять, что это была любовь, можно только тогда, когда ее нет. У Нико Робин была высокая и упругая грудь; иногда на ней оставались синяки. Зоро потом краснел, а Робин смеялась, откинувшись спиной на подушки, подставляя поцелуям искусанные до крови губы. На фоне смуглой кожи Робин кровоподтеки казались ярко-лиловыми – ее любимый цвет, цвет вен под почти прозрачной кожей широковатых запястий, цвет фиалок. - Чего ты хочешь? – темные, запекшиеся губы, раскрытые в первом стоне; на полу – одежда, неподвижные сгустки темноты. Повязки и подвязки – единственное, что не было смысла снимать. Хотя они и мешали, невозможно, безумно; в стакане с огненной водой начал зарождаться водоворот. Нико Робин не торопила, двигаясь медленно, постепенно, подолгу замирая и прикусывая нижнюю губу, чтобы не стонать больше. Все это невероятно заводило; море – наша колыбель, оно же станет могилой, подумал Зоро, а из пробоин в днище корабля, которым было его ускользающее сознание, поднимались темные волны, и сквозь трещины в стакане сочилось жидкое пламя – столкновение. Зоро не мог отступить; в отличие от Робин, он обладал только одной парой рук, и сейчас эти руки беспорядочно блуждали по ее телу, все время натыкаясь на ненавистные подвязки, а бинты и правда мешали. Разорвать, подумал Зоро. Ты ведь любишь мою кровь. Ты для этого ко мне приходишь – вдохнуть ее запах, пропитаться им. Это делает тебя живой – моя кровь, отдающая сталью; это делает меня живым – твоя сущность, нежная, как лепестки цветов, и такая же молчаливая. Разорвать, подумал Зоро. Пусть кровь заструится из ран, а на крутых бедрах Нико Робин останутся бордовые отпечатки ладоней. Кровь соединяет вернее прочего. - Остановись, - взмолилась Робин – она еще могла возражать. – Ты навредишь себе! Нет, с закушенных губ не слетело ни звука, а обрывки бинтов полетели на пол вместе с тем, что осталось от подвязок – никаких преград. Робин впилась в плечи Зоро пальцами; лишние руки исчезли, не оставив после себя даже лепестков. А потом стакан с пламенной жидкостью взорвался, разлетевшись каплями расплавленного стекла. *** Тренировка в гимнастическом зале наверху выдалась непростой – как всегда после новых ранений. Поморщившись, Зоро присел передохнуть; решил возобновить упражнения позже. Показавшаяся из стены тонкая рука бросила ему полотенце. - Спасибо, - автоматически поблагодарил Зоро. Вытерся. Обернулся к стене: - А?! Руки не было. В поисках ее обладательницы Зоро спустился на палубу, где немедленно наткнулся на некоего северного оленя. - Зоро, ты опять снял все бинты?! – Чоппер отнюдь не выглядел счастливым. - Да. Они мешали мне двигаться. - Я тебя для того и перевязал, чтобы ты не двигался! Стой! – запасшись бинтами, Чоппер ринулся в атаку. Похоже, он намеревался замотать Зоро с ног до головы, как мумию. Стоявшая неподалеку Робин только улыбнулась. Зоро не нужно было угадывать, что она хочет сказать. Все ясно и так – теперь он быстро пойдет на поправку. Выкарабкался. Чуть позже, когда Зоро, отбившись от Чоппера, возобновил свои тренировки на палубе – в раны попадал пот, – Робин произнесла: - Пощади себя. Нет, она не сказала ничего. Просто сидела рядом и что-то читала. Зоро подошел к ней. - Больше никаких подвязок, - сказал вслух – ровно столько, сколько обычно говорил. - Если на тебе не будет повязок, - так же вслух пообещала Робин.