❅ ❅ ❅
Они находят дыру на следующий день, в районе полудня. Разверстый зев шириной метра в два прорывает склон холма — ни единого шанса не заметить. Кто-то поставил рядом знак «Осторожно: провал грунта». Дин считает это особенно смехотворным, учитывая, где именно эта дыра находится и насколько ее края выглядят так, будто их прорвали огромными когтями. Способность обычного населения к самообману никогда не перестанет удивлять его. — Ты уверен, что хочешь туда спуститься? — осторожно спрашивает Сэм. Дина так и подмывает искренне ответить «да ни хрена подобного». Огромная жуткая дыра в земле, из которой несет влажной грязью и смертью, совсем не входит в список мест, которые ему хотелось бы посетить. Но они уже размотали веревку, но прицепить ее тут не к чему, а Сэм весит добрую тонну, так что в этом деле он официально сверху. Вместо ответа Дин резко фыркает и дважды оборачивает веревку вокруг пояса, завязывает узел — достаточно крепкий, чтобы удержать его вес, но не настолько, чтобы нельзя было выпутаться при необходимости. — Просто держи ухо востро, — советует он Сэму. Наклон достаточно резкий, чтобы у Дина не получалось идти пешком, но не настолько отвесный, чтобы Сэму пришлось буквально вытаскивать брата обратно. Дин осторожно соскальзывает вниз, упираясь ногами и одной рукой. Прямиком в темноту. Как только ноги встают на относительно твердую ровную почву, Дин вытаскивает из куртки фонарик и, повернув, включает. Насколько можно сказать, пока это выглядит просто как вырытая в грязи дыра — ничего не спрятано, а впереди только еще больше грязи. В земле слышится низкий гул — где-то далеко кто-то пользуется сельскохозяйственным оборудованием. Дин осторожно пробирается глубже, и в туннеле становится теплее, хотя должно быть наоборот, низкий монотонный звук становится чем дальше, тем громче. И тут до Дина вдруг до ходит… какой такой работой на ферме люди занимаются в Рождество? — Вот дерьмо, — тихо шепчет он. Стены содрогаются, а низкий, глубокий гул становится более поверхностным, он нисколько не механический — это гребаное дыхание. Это нечто громадное, тяжелое, дышащее в конце туннеля, и Дин всецело уверен, что от его пистолета тут толку будет мало, что придется совершить стратегическое отступление и вернуться уже с чем-нибудь куда более внушительным. Он пятится на пару шагов назад, взмахивая фонариком, и что-то далеко в высоте сдвигается в луче света, что-то огромное, заполняющее весь туннель, вздрагивает, а потом слышится какой-то звук. Дин возвращается тем же путем, которым пришел — быстро, но осторожно, — а звук, теперь ставший прерывистым и хриплым, раздается уже гораздо ближе. Что-то врезается в потолок туннеля, и Дин, выругавшись, чуть не падает на колени, а потом весь туннель начинает дрожать, ошметки грязи огромной волной обрушиваются слева. Еще одна мощная встряска, и снова накатывает волна грязи — больше, дольше, и Дин уже не отступает, а бежит обратно со всех ног, хватает веревку и быстро, крепко обвязывает ее вокруг пояса. Потому что весь проклятый туннель рушится. Тварь — чем бы эта падла ни была — обваливает туннель вокруг него. Дин взбирается вверх по склону, впиваясь пальцами в землю, жестко упираясь ботинками, так что вниз падают куски грязи и камни, но они падают и сверху, врезаются в кожу. Он карабкается быстрее, чем успевает тянуть Сэм. Скользит, спотыкается о провисающую веревку, и — вот блядь — мир смыкается вокруг, обрушивается сырым грузом, прижимая к земле. Дин делает один, последний рывок вверх. Он довольно прочно уверен, что одна его рука осталась-таки над землей. Но повсюду вокруг нет ничего, кроме грязи, которая сжимает его со всех сторон, сдавливает каждый сантиметр тела, и Дин уже думает наверняка, что скоро задохнется. А потом он чувствует жесткую, крепкую хватку Сэма, и следом — незамедлительный сильный рывок… Сэм тянет, и Дину кажется, будто плечи сейчас выйдут из суставов, но он скользит в земле, грязь выпускает его спину и ноги одним могучим подъемом. И вот он уже валяется на окружающем дыру промерзлом влажном снежном месиве и хватает ртом воздух. Дышит как загнанная лошадь. Сэм хлопает его по спине, и Дин даже хочет сказать, что это ни хрена не помогает… вот только помогает. Правда, помогает. Приятно не задыхаться. Дин уже не в первый раз разгребает себе путь наверх из земли, но ему не кажется, что к таким вещам вообще можно привыкнуть. — Не знаю, что это, — хрипло жалуется Дин. — Но оно большое. Серьезно, жуть какое огромное. Он кое-как поднимается на ноги, позволяет Сэму развязать узел на поясе. Сэм тоже дышит тяжело, и Дин замечает на ладони брата ярко-красный след — там, где тот держал веревку, вытаскивая его из грязи. Дин хлопает Сэма по плечу, чтобы показать, что ценит это, и попутно разбрасывает во все стороны ошметки грязи. Повисшую тишину нарушают звуки машин и голосов — громких, нетерпеливых, — где-то далеко слева, где лес переходит в окрестности города. — Похоже, что-то происходит, — решает Дин, и они вдвоем идут на шум. Прямо посреди дороги стоят три машины, словно происходящее — чем бы оно ни было — куда важнее любых других дел. Сэм подходит ближе, чтобы поговорить с водителем ближайшей машины, а Дин стряхивает с плечей оставшуюся грязь и касается средоточия острой боли на своем лбу. Он нисколько не удивляется, увидев на пальцах кровь. — Вот дерьмо. Дин вопросительно дергает головой в сторону вернувшегося Сэма. — Судя по всему, еще кто-то пропал. Женщина, которая обычно выгуливает здесь собаку. Собаку они нашли… во всяком случае, то, что от нее осталось. — Мило, какие-то зацепки? — Ничего, кроме большой перерытой поляны и нескольких сломанных веток, — говорит Сэм. Но Дин примерно что-то такое и ожидал.❅ ❅ ❅
Женщина на углу узнала в Дине одного из отряда, занимающегося поисками пропавшей — Аннабель Клэй, — и не отпустила его без двух стаканчиков гоголь-моголя, который восхитительно пах сливками и выпивкой. Одну для него, а вторую — для его высоченного друга. И коктейль оказался хорош, очень хорош, он так легко проскальзывает в горло, что Дин даже забывает — или, быть может, даже не осознает, — сколько же алкоголя женщина туда набухала. А еще она спрашивала, что с ним произошло, и сочувственно поморщилась, увидев огромную царапину у него на лбу. Порой Дин забывает, что другие люди не врезаются головой в мебель и не оказываются погребенными в земляных туннелях на каждодневном основании. Он даже не помнит, что ей сказал. Остается надеяться, что в итоге ему это не выйдет боком Дин проверяет свой телефон. От Сэма пока никаких сообщений, так что он либо еще ничего не нашел, либо по уши закопался в местные библиотечные архивы. Теперь у него в телефоне есть номер Кастиэля, и если это не смешно в каком-то не поддающемся определению смысле, то Дин тогда не знает, что — смешно. И все же вот она, строка с номером — точно там, где он его записал, совсем рядом с началом списка контактов. Дин сверлит взглядом экран — эту цепочку цифр. Горячая линия до ангела. Насколько же это может быть сложно? Позвонить, просто позвонить и спросить, просто нажать на кнопку. Но у них тут вроде как не апокалипсис, всего-то четверо человек пропало — пятеро, — никто пока не обнаружен мертвым, хотя в Дине жива чертовски сильная уверенность, что эти люди уже не дышат. Нет ни единой причины звонить Касу. Ни единой, кроме как «Ну, чувак, я тут подумал, не хочешь провести с нами Рождество?». Дин не может заставить эту фразу звучать не глупо, сколько бы раз ни прогонял ее в собственной голове. И ведь непонятно, почему так, он же не приглашает ангела быть его парой на свадьбе. Бога ради, это же всего лишь Рождество! Люди всегда приглашают к себе друзей на Рождество. Разве что эти друзья обычно не являются ангелами. Дин старательно не обращает внимания на голосок в голове, твердящий, что если бы Кастиэль и правда был всего лишь другом, это все было бы куда как легче. Он швыряет телефон на стол, наблюдает, как тухнет подсветка и виртуозно, на все лады честит себя идиотом. Дин еще не совсем понимает, какого хрена, по его собственному мнению, он делает, когда Сэм входит с мороза, впуская за собой снег и ледяной воздух. — Хей, Сэм, я уж думал, ты заблудился. Дин протягивает брату высокий стаканчик, от которого все еще исходит пар. Сэм плюхает пакет на пол, стягивает куртку и бросает ее на кровать. — Что это? — Гоголь-моголь. Хороший. — Это ты приготовил? — настороженно спрашивает Сэм. Будто он подозревает, что новая одержимость Дина вполне могла довести его до жутких и пагубных, несвойственных ему поступков, вроде пекарства и изготовления собственных елочных украшений. Дин кривится, потому что серьезно? Серьезно? — Нет, это приготовил не я, их раздают на улице всем, кто участвует в поисках девушки. Мне и для тебя один дали. Он чувствует себя обязанным не завершать на этом свою отповедь. — Если не хочешь, так и скажи. Чувак, не смотри так, словно это яд. Сэм смеется, но как-то не слишком убежденно. Дин тяжело ставит кружку на стол — достаточно сильно, чтобы немного смялась, — и веселое выражение на лице Сэма становится несколько удивленным. — Дин… — Ты не можешь просто выпить? — Дин не знает, как так вышло, что в этих словах прозвучало больше тихой надежды, чем раздражения, но недовольство на лице Сэма застывает, а потом и вовсе пропадает. — Это действительно важно для тебя, да? — тихо спрашивает он. Сэм не любопытства ради это говорит — он тоже озадачен, словно просто хотеть чего-то такого — уже странно. Словно это не похоже на Дина. Дин хмурится, потому что, если уж на то пошло, вот это вот выражение лица Сэма — уже протест. Не против всего этого, не против чего-то глупого и нормального, но против самого факта, что Дин вообще может этого захотеть. Что он старается. И это — больше чем что-либо еще — заставляет все эти мысли, какими бы они ни были, уйти из его головы. — Знаешь, забудь. — Хрена с два он когда-нибудь снова принесет Сэму вкуснейший алкогольный рождественский напиток. — Нет, — вырывается у Сэма, с жаром и громко, словно он наконец осознал, что только что дал хрупкому и внезапному сезонному воодушевлению Дина такого пинка под дых, что оно уже начало рушиться, словно шаткий карточный домик. Ему явно стыдно за это. И вся эта громада неловкости подходит к Дину и всматривается в пенопластовый стаканчик. Дин подвигает его к краю, и Сэм четко осознает, что ему не просто предлагают выпивку. Ему предлагают осторожное, непрочное «твои не-извинения приняты». Они облажались в столь многих запутанных и давно привычных смыслах. Но Дину не предоставляется шанса выяснить, что на эту тему думает Сэм, потому что раздается звонок его телефона. Он откидывает крышку и видит номер Кастиэля. — Да. — Где вы? Дин называет адрес, и вуа-ля — щелчок и гудки на другом конце линии. — Нужно научить его этикету телефонных разговоров, — сообщает Дин Сэму. Только это он и успевает сказать, потому что теперь в комнате находится ангел. У Сэма даже гоголь-моголь идет носом, и Дин решает, что это вполне справедливое наказание за его козлиное поведение. — Дин, Сэм. — Привет, Кас, — привычно отзывается Дин с другого конца комнаты. Хрена с два он хоть чем-то выдаст, что провел последние несколько дней за размышлениями, как притащить сюда Каса, или хватит ли у него смелости просто позвать. Даже без каких-либо предвестников апокалипсиса в качестве оправдания. А Кастиэль, похоже, искренне интересуется, что там такое Сэм пытается вытереть с носа. — Это гоголь-моголь, — объясняет Дин. — Рождественский напиток для поисковиков пропавшей девушки. Сэм откашливается и пытается — правда довольно-таки бездарно — сделать вид, будто не проливает на себя напитки на регулярном основании. — Дай ангелу попробовать, — подбодряет Дин. — Дин, он не пьет. Дин закатывает глаза и решает пожертвовать собственным стаканчиком. — Попробуй, — бесстрастно говорит он и протягивает гоголь-моголь. Выражение на его лице достаточно ясно дает понять, что отказ в этом случае — не вариант. Кастиэль очень осторожно тянется и принимает у него стаканчик. Он поднимает голову, видит, что Дин наблюдает за ним, и тот не знает точно, что у него сейчас на лице написано, но это побуждает Кастиэля поднести стаканчик ко рту и отпить. Сэм наблюдает за ним с таким видом, будто ждет, что ангел может взорваться, хотя до Дина вдруг доходит, что брата не было рядом во время всего того «происшествия с пивом». Кастиэль опускает стаканчик. — Это алкоголь, — аккуратно комментирует он. — Да, так и есть. — В устах Сэма эти слова звучат так, словно Дин — ужасный, отвратительный человек, который пытается споить ангела. А Дин вполне уверен, что все с этим ангелом будет в порядке. Он уже видел, как тот пьет пиво, и знает, что ничего страшного с телом Кастиэля без его на то разрешения не случится. Во всяком случае, ничего такого, во что бы Дин его уже не втянул. Все-таки есть немалая вероятность, что он и правда оказывает плохое влияние. Сэм стреляет в него взглядом, будто точно знает, о чем думает Дин, и совершенно с ним в этом согласен. Дин смотрит на Кастиэля, который теперь таращится в стаканчик, а его верхняя губа измазана в белом. Если бы Дину пришлось интерпретировать выражение на лице ангела, он бы сказал, что тот выглядит заинтригованным. Поди ж ты. Неужели они и правда нашли что-то ему по нраву? Кастиэль ловит на себе пристальный взгляд Дина, осознает, что его любопытство стало объектом пристального внимания, и явно старается немного восстановить свою ангельскую серьезность. — Знаки здесь совсем не хорошие. Полагаю, тварь, на которую вы охотитесь, куда более опасная, чем вам кажется, — оповещает он. — Ага, меня чуть не погребло заживо в туннеле, которую она проделала недалеко от города. Кастиэль кивает. — Полагаю, это тролль, — на полном серьезе заявляет он. Сэм моргает. Дин подается вперед. — Так, хватит с тебя гоголь-моголя, — решает он и осторожно вынимает стаканчик из руки ангела. Кастиэль, похоже, осознает, что был неаккуратен с напитком, и вытирает рот ладонью. — Погоди. — Сэм вскидывает руку. — Серьезно? Тролль? Настоящий тролль? Дин знает лицо Сэма достаточно хорошо, чтобы понять: тот не убежден. — Стихийные создания, которые очень редко выходят на поверхность, — поясняет Кастиэль, словно ему и в голову не пришло, что заданный вопрос может означать «какого хрена», а не «пожалуйста, просвети нас». — О, чем бы эта хрень ни была, она уже не под землей, — добавляет Дин. — Поверь мне, она вылезла на поверхность и хватает людей, будто старый образ жизни уже вышел из моды. — Тролли уже много веков не выбирались из глубин достаточно далеко, чтобы охотиться на людей. — Голос Кастиэля всегда звучит куда более уверенно, когда он входит в менторский образ. — И это объясняет, почему мы никогда не слышали, чтобы кто-то поймал хоть одного, — предполагает Дин. — Ну, теперь мы хотя бы знаем, что нам полагается искать. — В голосе Сэма все еще слышится неслабое сомнение. — Тролли опасны, — серьезно говорит Кастиэль, и это очень похоже на ангельское кодовое обозначение для жутко агрессивной твари. — Чудненько. — Пойду-ка я в душ, — решает Сэм. Он пару секунд гипнотизирует свой стаканчик с гоголь-моголем, а потом протягивает его Кастиэлю — наверное, просто назло Дину. Глаза ангела на мгновение удивленно округляются, а потом он медленно поднимает руку и принимает угощение. — Спасибо, Сэм. Сэм улыбается — широко, но с неизменным намеком на неуверенность, который всегда проявляется в присутствии Каса, — а потом подхватывает с кровати сумку и, скрывшись в ванной комнате, захлопывает за собой дверь. Кастиэль внимательно всматривается в стаканчик, а потом опасливо делает глоток. Дин весело фыркает. — Знаешь, кажется, это первый раз, когда я вижу, чтобы ты делал что-то вот просто так, — тихо произносит он. Кастиэль вытирает ладонью верхнюю губу. — Это вкусно, — неуверенно говорит Кастиэль. Словно иметь собственное мнение все еще сложно. Он оглядывается, будто пытаясь найти, куда поставить свой напиток. Но, судя по всему, находит их елку весьма любопытной и отвлекающей. — Думаю, все это кажется тебе довольно странным, да? — спрашивает Дин. — Традиции дарят людям чувство безопасности, — тихо произносит Кастиэль. — Они приносят ощущение единения, связи друг с другом. Дин решает, что это самое отличное начало, какое только может быть, поэтому ему стоит перестать сучиться и просто воспользоваться возможностью. — Так вот, я тут собирался тебя кое о чем спросить… — Дин наклоняется вбок, и выражение лица Кастиэля вдруг становится напряженным — словно он наблюдает за всем вокруг, ждет следующих слов с любопытствующим предвкушением. Дин не знает, то ли ему от этого легче, то ли наоборот. — Ну и, ты хочешь… можешь остаться с нами на Рождество, если хочешь. Если у тебя нет никаких других дел. — Прозвучало это нисколько не похоже на предложение, коим должно было стать. Странно, неловко, словно Дина силком вынудили произнести эти слова, но до ответа ему нет никакого дела. Вот только это не так. Кажется, Дин уже стал слишком хорош в том, чтобы притворяться, что ему наплевать, когда на самом деле все наоборот. На какой-то долгий миг в выражении лица Кастиэля проявляется искреннее удивление, но потом он хмурится — смущенно, неуютно. — Не нужно думать, будто вы должны мне какую-то компенсацию, — говорит Кастиэль, и его голос звучит грубее обычного. — Это не компенсация, это не… — Дин беспомощно думает: «это не жалость». Но черта с два, он так не выразится. — Дин, не обязательно включать меня в свои планы, — тихо качает головой Кастиэль. — Мы хотим, чтобы ты остался. Я хочу, чтобы ты остался. — Дин пожимает плечами. — Да мы и не собираемся делать ничего особенного. Просто будем сидеть, страдать над очередными синяками. В снегу. Какое же Рождество без снега и всей остальной ерунды? Но ты — вроде как один из нас. Черт, теперь ты уже точно один из нас, и если ты хочешь… — Он позволяет остатку фразы повиснуть в воздухе. Кастиэль наклоняет голову, словно не совсем уверен в истинности этих слов, но, видимо, лицо Дина в кои-то веки выражает чистосердечие. Или хотя бы его подобие. Пока оно не становится уж слишком искренним, Дину насрать. Взгляд Кастиэля смягчается, становится удивленным, несколько пытливым. Словно Кастиэль не понимает, что такого сделал, чтобы заслужить приглашение, но при этом тронут, что Дин подумал о нем. Может, это и неловко — в том смысле, о котором Дину действительно следовало бы беспокоиться, от которого следовало бы подальше увести разговор. Но он этого не делает. Кастиэль не сказать чтобы улыбается, но линия его рта расслабляется, становится не такой тонкой, и кажется, будто они разговаривают о чем-то совсем другом. Словно весь разговор крутится вокруг слов, которые Дин не сказал. Он задумывается, когда же ему удалось так хорошо выучить все едва различимые выражения лица Кастиэля. — Я был бы рад, — тихо соглашается Кастиэль, и это звучит так искренне, что Дину приходится отвести взгляд, приходится потереть затылок и сосредоточиться на отдаленном шуме, производимом Сэмом в ванной. Усилием воли Дин встряхивается и возвращает свои мысли к пропавшим людям. — Итак. Если эта тварь — тролль, то как нам его найти? — Если следовать по туннелю создания, пока оно над землей, это приведет к тому месту, куда оно намеревается принести следующую жертву. Тролли известны тем, что еще много дней держат свою добычу под землей живьем, прежде чем сожрать. — Так значит, девушка еще может быть жива. — С очень большой вероятностью. И вот так чуть позже тем же вечером они собираются пойти охотиться на тролля. — Идешь с нами? Кастиэль кивает, словно другого ответа и быть не может. — Я пойду с вами.❅ ❅ ❅
К туннелю, который обрушился на Дина, они возвращаются примерно в три утра. Холм снова встречает их разверстым зевом, из которого тянет пронзительным холодом. Воздух внутри резкий, стоячий — словно туннель ждет чего-то, раззявив свою пасть в ночь. В туннеле они тролля не обнаруживают. Дин не слишком счастлив снова оказаться здесь, внизу. Но теперь все несколько лучше — рядом Сэм и Кастиэль, идут молчаливо через грязь. Туннель разветвляется в нескольких направлениях. Дин следует за Кастиэлем, полагая, что ангел-то знает, куда идет, а Сэм следует за Дином. Туннель наконец приводит их на какую-то окруженную разлапистыми елями поляну — холодную, пустынную и сверкающую засыпавшим все снегом. — Вот не знаю, то ли это уместно, то ли очень иронично, — тихо произносит Сэм. Он тоже держит в руках дробовик, и хотя Дин вполне уверен, что это не свалит проделавшую туннель тварь, чем бы она ни была, все равно так как-то спокойнее. Никому не понравится схлопотать залп дробовика в лицо, верно? Дин поворачивает голову вбок и видит Кастиэля, который чуть опускает подбородок, словно бы отвечая на незаданный вопрос. Ага… ну, может, ангел и способен выдержать залп дробовика в лицо и не поморщиться, но эта тварь не ангел, это… черт, Дин даже не знает точно, как ее классифицировать. Это не человек, не демон, и уж точно ни хрена не ангел. Дин не знает, что думать об этой странной отдельной категории. Чем бы оно ни было, судя по всему, здесь его уже нет. Едва он успевает подумать об этом, как земля под ними начинает трястись, словно кто-то лупит по ней гигантским кулаком, и Дин чуть не падает на колени. — Какого черта… Тварь не вылезает из туннеля. Она очертя голову пробивается прямиком через землю. Секунда, и они стоят на ногах, еще одна — и вот они уже распластались на земле, а громадный каменный пласт разлетается на тысячу кусков. Дина сильно бьет по спине и ногам, и он не сдерживает ругательства, разрываясь между желанием спрятаться и потребностью свалить отсюда ко всем чертям. За него решают раздавшийся позади рев и Сэмово задушенное «срань господня». Дин, перекатившись, собирает ноги в кучу. Тролль выбирается из земли одним грандиозным движением. Он — что-то среднее между скалой и выщербленной темной плотью, высотой в девять — нет, десять — футов, огромная пасть раскрыта в злобном раздирающем перепонки рыке. Громадные квадратные зубы — достаточно большие, чтобы перекусить Дина напополам. Серьезно, напополам. Он увидел уже достаточно. Дин поднимается на ноги и тащит Сэма за собой. — Сэм, найди девчонку, — кричит Дин, и в нем сильна вера — если он вообще еще хоть во что-то верит, — что Сэм справится. Дин ждет достаточно долго, чтобы услышать, как шаги брата отдаляются на приличное расстрояние. А потом он стреляет. И тварь отшатывается — лишь немного, — слегка кривясь своим большущим похожим на обломок скалы лицом. Кажется, тролля сильнее раздраконил запах, нежели боль от выстрела. Дин стреляет еще раз, и взбешенная тварь делает два шага вперед, сотрясая землю под ногами. Не похоже чтобы Дину удалось ее хоть чуточку замедлить. — Ох, да ни хрена. Самое время для плана Б. Дин срывается на бег. Потому что теперь перед ним одна задача: найти способ убить тролля — земля за спиной трещит, огромный ее пласт пролетает над его головой, — и желательно до того, как эта тварь разорвет его на кусочки — аккурат на один укус каждый. Он резко сворачивает влево, в самую гущу деревьев — старых, слишком куцых, чтобы понравиться покупателю, елок, — раздирая рукава об ветви и расшвыривая во все стороны снег. Дин прорывается на засыпанную гравием дорогу — прямиком к троллю, который оказывается уж слишком близко. Кастиэль рядом, совсем рядом, и он резко выбрасывает руку. Он так сильно отталкивает Дина, что тот отлетает на землю, и — проклятье, — Дин чувствует, чувствует каждую зубодробительную секунду этого полета. Громадная рука тролля со всего размаху врезается в грудь ангелу — один мощный удар, который отправляет Кастиэля в прорывающий полет сквозь гущу деревьев. Срань господня. Дин даже несколько восхищается мощью, вложенной в этот удар, и считает себя жутким везунчиком, потому что целью был не он. Дин вполне уверен, что этой твари хватит дури пришибить его даже не задумываясь. Однако тролль не задерживается, чтобы проверить, можно ли разломать ангела на части. Он разворачивается, чтобы прикинуть, где можно добраться до Дина. — Вот хрень. Дин вскакивает на ноги, оскальзываясь подошвами на мокром гравии и жидкой грязи, а потом вламывается обратно в гущу деревьев. Если ему удастся найти какое-нибудь мощное оборудование, цепную пилу, топор, да даже гребаную щеподробилку… хоть что-то. Земля за его спиной дрожит, гравий волнами взмывает ввысь, и это… это официально одна из лучших идей за всю его жизнь. Елка пролетает над его головой, и у него остается всего полсекунды на то, чтобы задуматься, куда там запропастился Сэм, прежде чем ударившая в спину ветка сбивает его с ног. Дин приземляется на руки, шипит от боли и в итоге оказывается погребенным под грудой веток. Он вполне уверен, что если в ближайшее время не сдвинется с места, то его просто-напросто растопчут, а ему, определенно, совсем не хочется вот так прощаться с жизнью. Дин выбирается из-под веток, уклоняясь, врезается в очередное дерево, чтобы ему голову не снесли, и в итоге натыкается на проволочное ограждение на краю земельного участка. На преодоление этого препятствия у него уйдет гораздо больше времени, чем понадобится троллю на то, чтобы его сожрать. Ангел выбирается из чащи, но он выглядит почти безнадежно крошечным рядом с неестественно громадным троллем. Полы плаща развеваются в полутьме, когда он встает на пути занесенной для удара лапищи. Но когда кулак Кастиэля врезается в бок твари, тролль отшатывается. Силой удара его отбрасывает на три неуверенных шага в сторону, и он ревет, словно удивившись тому, как настолько крошечная зверушка умудрилась причинить ему боль. Тролль вскидывает руку — защищаясь, со злобой — и попадает Кастиэлю по лицу, отправляя того в дальнее скольжение по земле. Только лишь уверенность в том, что такой удар не убьет ангела, удерживает Дина от попыток побежать к нему. Вместо этого он ловит момент, пока тролль отвлечен, и, подобравшись, несется наискосок через землевладение, судорожно размышляя, каким таким макаром предполагается убивать троллей, когда они с легкостью выносят удар от ангела. Дин думает, что им, возможно, понадобится гранатомет или нечто в равной степени впечатляющее. Едва ли его можно назвать экспертом по мифологическим расам и крупномасштабному взрывчатому вооружению. И где черти носят Сэма? Дин влетает в кучу компоста и падает на землю — скрючившись, распластавшись под громадным ее весом, талый снег вперемешку с грязью мерзлой жижей затекает ему под куртку. Тролль замахивается руками у Дина над головой, и эта тварь настолько огромна, что у него нет ни единого шанса откатиться с ее пути. Вот и все, конец игры, сейчас его раздавят. Но эти огромные руки так и не опускаются. Тролль искрится на свету. Солнечные лучи слабо пробиваются между воздетых к небу кулаков тролля, заставляя деревья сверкать белизной. Оказывается, в некоторых легендах все же есть доля истины, потому что тролль превратился в камень. — Ух ты ж, будь я проклят, — задыхаясь, выдавливает Дин. Он снова падает спиной на снег и утомленно выдыхает. И чертовски надеется, что проклятущая тварь не свалится на него. Дин так и лежит там несколько секунд, пытаясь отдышаться, а потом слышит шаги по гравию. — А ты не спешил, — обвинительно тянет Дин. — Очевидно, тролли оборачиваются в камень при свете солнца, — где-то над его головой говорит Сэм и протягивает руку, чтобы помочь Дину подняться на ноги. — Чувак, ты это наверняка знал или просто догадывался? — Я был уверен, — просто отвечает Сэм. Дин фыркает и начинает отряхивать снег с штанов. Кастиэль маячит сбоку от Сэма. В какой-то момент у него расстегнулась рубашка — скорее всего, когда его отправили в полет сквозь десяток деревьев, — а еще на его переносице виднеется тонкая полоска крови. — Кас, ты в порядке? — спрашивает Дин. — Все хорошо, Дин, — тихо отвечает Кастиэль, и это кажется самой настоящей правдой. Даже лучше, чем правдой. — Нам понадобится отбойный молоток или что-то типа того… — начинает Дин. Кастиэль выходит вперед, кладет руки на громадную статую и толкает. Она падает медленно, тяжело. И когда бьется об землю, то разваливается так, словно только того и ждала — грандиозным взрывом разлетевшихся во все стороны осколков, всецело теряя форму, только одна большая ступня и верхняя челюсть с квадратными зубами еще намекают на происхождение этих камней. — Ну или так, — завершает мысль Дин. Груда камней сверкает в снегу, словно они покрытая из мелким алмазным крошевом. Кто бы ни владел этим участком, он будет в ярости, когда придет сюда и обнаружит такой завал из кусков тролля. Едва ли, конечно, этот человек поймет, что это куски тролля. И все равно, как бы то ни было, кому-то предстоит глобальная уборка.❅ ❅ ❅
Они возвращаются обратно в сторожку, где Сэм оставил девушку, которую нашел на полпути вглубь по второму туннелю. Девушка все еще слишком потрясена, чтобы сказать что-то связное, но Дин уже видит, как она медленно, осторожно собирает кусочки головоломки в единую картину — такую, с какой сможет смириться. Он полагает, что немного выпивки, времени в легкой компании Сэма, не представляющего угрозы и искренне тараторящего на тему того, что «мир — вполне безопасное место, честно», — и девчонка будет в полном порядке. Даже лучше. Учитывая все обстоятельства. Может, она станет осторожнее, а может в следующий раз просто не ударится в панику. А может, к утру она подумает, что ей все это приснилось. Нельзя знать наверняка. Дин смотрит, как они покидают землевладение — Сэм сдерживает свои огромные долговязые шаги, чтобы у девушки не появилось ощущения, будто ее оставили позади. Когда Дин снова смотрит в сторону Кастиэля, тот стоит все на том же месте и все еще… — Чувак, поди сюда, — смеется Дин и, весело фыркнув, притягивает Кастиэля к себе за выбившийся конец рубашки, который сразу же заправляет обратно в штаны. — Тебе все же когда-нибудь придется научиться управляться с собственной одеждой. Нельзя просто поправлять ее своим моджо каждый раз, когда схлопочешь в табло от тролля. Он одергивает полы пиджака Кастиэля и видит, что ангел наблюдает за ним с любопытным, заинтригованным выражением на лице. Словно все это невероятно увлекательно. Наконец Дин стирает с переносицы Кастиэля полоску крови, не удивляясь, когда кожа под ней оказывается совершенно гладкой и неповрежденной. И тут до Дина доходит, все сразу. Что это и в самом деле совсем не то, что один парень мог бы сделать для другого. Это не то, что Дин мог бы сделать для кого угодно. Или что ему вообще стоит делать. Существует некая грань, и он ее пересек — снова, даже не задумавшись, — и без разницы, что Кастиэль этого не понимает, что реагирует так, будто ничего такого не происходит. Словно это неважно. Кастиэль — не единственный, кто влезает в чужое личное пространство. Дин тоже это делает, влезает туда, куда впускает его Кастиэль, туда, где никогда не встречает сопротивления, или возражения, или даже попыток остановить. Словно это его право. Словно это — его место. Дин отдергивает руки и, вдохнув, засовывает их в карманы, а потом выпускает отчетливые облачка пара в холодный воздух. Видит Бог, порой ему кажется, что он и правда хочет, чтобы это было его место. Возможно, он даже немного ненавидит себя за это. — Ты занимаешь вот это место в у меня в голове, — шепчет он, хотя совсем не собирался этого делать. Кастиэль поднимает взгляд — расслабленный, искрящийся интересом, словно Дин не может сказать ничего такого сенсационного, и тому почти хочется рассмеяться из-за абсолютно нелепой ошибочности такой мысли. — Место, в которое другим людям просто так не попасть, если они сначала не… станут для меня чем-то. Не знаю, то ли это потому, что ты ангел, то ли потому, что ты вытащил меня из ада. Или еще по какой-то причине. Но ты там, и есть кое-что, и большую часть времени я просто не знаю, что с этим делать, а иногда знаю, но твердо уверен, что это неправильно, что это кое-что — совсем не то, о чем мне положено думать. Потому что это не я, это не то, что я делаю… Дин мельком бросает взгляд на ангела. Но лицо Кастиэля не дает ни единой подсказки относительно того, что он думает. Дин не знает, понимает ли Кастиэль, что он пытается сказать. Черт, даже сам Дин не совсем понимает, что пытается сказать. — Я хочу тебя поцеловать, — залпом признается он, и, да, это почти максимально честно, и ошибочно интерпретировать нельзя уже никак. Открытый рот заполняется холодным воздухом — резкий почти болезненный укол, который ощущается как каждое испоганенное прежде Рождество. Вот только на этот раз им не нужно ничего выслеживать, не нужно никого убивать. Есть только Дин, сам по себе, и вот он делает нелепые признания ангелу, среди ночи, в Сочельник. — Ты можешь, если хочешь. — Голос Кастиэля звучит глубоко и уверенно, серьезно — с тем оттенком, который кажется таким неправильным и в то же время так идеально подходящим ему. Дин выдыхает — одним резким дуновением воздуха. Потому что думать — это одно, думать — это уже достаточно тяжело. Это мягкое, решительное предложение — оно похоже на разрешение, но данное настолько легко, словно это вообще ничего не значит. Все не должно быть настолько просто, не должно быть и все тут. Должно быть сложнее. Все, что чего-то да стоит — сложно. Если ему не нужно бороться за это… — Кас… — Не нужно чувствовать себя виноватым, — возражает Кастиэль, словно и так знает все, что Дин все еще пытается осмыслить. — Я довольно прочно уверен, что должен чувствовать вину за то, чего желаю, — говорит Дин, хотя он не хотел, чтобы прозвучало с такой ожесточенностью. — Это очень по-человечески, — тихо произносит Кастиэль, и Дин думает, что ангел так хотел подбодрить, но не получилось, совсем не получилось. Он не может отделаться от ощущения, что это своего рода отмазка, слабость его вида — хотеть. — Ты не человек. — Ему удается заставить эти слова прозвучать обвинением, и он даже не знает, почему. Но Кастиэль уже повернулся к нему, на его лице мягкое, заинтересованное выражение, словно он ждет, или даже вынуждает Дина идти дальше, соответственно тому стремлению — чем бы оно ни было, — которое так скручивает его изнутри. Кастиэль просто ждет. — Кас… — Дин проглатывает слова «я не могу», потому что это ложь. Дело не в том, что он не может. Дело в его страхе, что это неправильно, или что он все испортит, и, черт, у него очень хреновая история в плане понимания, что верно, а что — нет. Но, будь он проклят, Дин просто хочет чего-то для себя. Всего одну вещь, нечто, что не относится ни к тому, что он обязан делать, ни к судьбе мира, ни к Сэму. Он делает шаг вперед, скрипнув снегом под ботинками, и кладет ладонь — причудливо бесстрастно — на плечо Кастиэля. Губы у Кастиэля холодные, как будто бы он вечность провел на ночном холоде. Но они мягкие. Он не пытается ответить на поцелуй, но подставляется под него. Кастиэль реагирует, сдается под давлением. Словно действия Дина желанны, даже более чем. Словно Кастиэль, быть может, ждал чего-то подобного. Дин отстраняется, дрожит. Наверное, это все холод. — Ты замерз, — шепчет он, потому что сказать это проще всего, проще, чем попытаться выдохнуть слова, которые хоть что-то значат, когда ангел смотрит на него таким взглядом — будто просто ждет, пока Дин решит, насколько много ему хочется взять. Дин не заслужил такого. Но он не может отступить, просто не может. Холодные губы Кастиэля приоткрываются, и Дин, приняв это за разрешение, осторожно проскальзывает внутрь. Его пальцы очерчивают холодные, жесткие черты лица Кастиэля, наклоняя его — всего чуть-чуть, — чтобы было удобнее целовать. Движения Кастиэля медленные, размеренные, изучающие то, что Дин старается ему показать. Кажется невозможным, что Дину вообще позволено это делать — целовать ангела на снегу в Сочельник. И Дин думает, что, возможно, именно эта мысль заставляет его отстраниться, вынуждает убрать руки прочь. Рот мгновенно замерзает, а на губах остается чувство потери. — Нужно возвращаться, — тихо произносит Дин. Хотя он боится, почти по-глупому боится, что сейчас они сдвинутся с места и притворятся, будто всего этого никогда не происходило. Или что это было всего лишь какой-то чудной, порожденной близостью праздника галлюцинацией. Но Кастиэль уже кивает, отходит на шаг в сторону и ждет, что Дин направит его, ждет, что Дин отведет их обоих домой.❅ ❅ ❅
Они возвращаются в стылую комнату, но Дин все равно снимает куртку и бросает ее в кресло. Кастиэль ждет, странно неподвижный, но явно решительно настроенный. Он словно думает, что кое-что осталось незавершенным, кое-что, начатое Дином с первым поцелуем. Словно не желает позволить Дину забыть, но не совсем уверен, как все это высказать. Или, может статься, Дину просто хочется, чтобы так все и было. — Дин, — мягко, уверенно зовет Кастиэль, и Дин понимает, что был прав — совершенно прав, — и то, что он настолько хорошо умеет читать Кастиэля, почти причиняет боль, ведь у него не должно быть такой власти. Все это не должно быть чем-то просто возможным для них. И все же у Дина такое ощущение, что весь гребаный мир притворяется, будто это легко. Это несправедливо, что Кастиэль может сказать так много, не говоря почти ничего. Преодолев расстояние в два шага, Дин снова касается Кастиэля — уже не в снеге, но в прохладе комнаты, за закрытой дверью, в полуметре от кровати, и больше ни о чем у него думать не получается. По-человечески, это все настолько жестоко по-человечески. Дин отстраняется и качает головой. — Ты бы все равно согласился, если бы это был только секс? Если бы я только этого и хотел, ты бы все равно позволил мне… — Да, — не колеблясь, отвечает Кастиэль, и Дин сглатывает, пальцы, запутавшиеся в волосах на затылке Кастиэля — мягких, гладких, человеческих — неуверенно замирают. Он не знает, позволено ли ему продолжать, но просто не может заставить себя убрать руки. — Знаешь, мне от этого как-то совсем не легче. — Это правда, — спокойно отвечает Кастиэль. Наверное, он понимает, что сказать сейчас правду — важно, вне зависимости от того, причинит ли это боль. — С того момента, когда это тело стало принадлежать мне, и только мне одному, я был готов сказать «да», если бы ты попросил. — Почему? Кастиэль не отвечает, просто смотрит на него, словно ответ должен быть очевиден. Словно Дин и так все знает, и неважно, готов ли он это признать. На улице пошел снег — тяжелые, плотные хлопья в почти свете. Хотя Дин уверен, что ничего такого быть не должно. Он проверил прогноз, прежде чем они отправились в поход по громадному жуткому туннелю в земле. — Твоих рук дело? — интересуется он. Кастиэль снова смотрит на него, а потом переводит взгляд на окно. — Небольшие изменения атмосферного давления и температуры относительно просто произвести. — Это значит «да»? — Да, это я, — ровно соглашается Кастиэль. — Ты устроил снегопад, — подчеркивает Дин. — Это же офигенно. Потому что — да, среди всех подарков этот было бы довольно сложно переплюнуть. — Ты тогда сказал, что на Рождество должен идти снег, — просто говорит Кастиэль, и Дин весело фыркает. Кастиэль запоминает так много нелепых вещей, которые кажутся совершенно неважными, вот только на самом деле имеют значение. — Из-за этого ведь не случится застой на весь средний запад, правда? — спрашивает он, наблюдая за снегопадом, который быстро становится все гуще и сильнее. — Нет, — коротко, мягко отвечает Кастиэль и, подняв руку, кладет ее на затылок Дину. И тянет к себе — совсем легонько. Принимая решение для себя. Дин думает, что, возможно, сам только этого и ждал, потому что охотно подчиняется. — Ты точно уверен, что я могу это сделать? — В его голосе слышится совсем неслабый намек на отчаяние, но больше всего похоже, что он ждет отказа. Дин, может, и устыдился бы этого чувства, если бы ему не казалось, что он вот-вот выпрыгнет из собственной шкуры. Губы Кастиэля так близко, что Дин просто не может смотреть больше ни на что. Боже, он в своем неизмеримом желании так глуп. Вместо ответа Кастиэль кладет ладони на собственный плащ и сталкивает его с плеч. Это странный жест, словно ему никогда не приходилось снимать одежду, но в целом механику самого действия он понимает. Но Дина поражает, неимоверно сильно, то, что Кастиэль хочет раздеться. Для него. Сделать все, чего бы Дин ни захотел. Дин ловит его руки, останавливает. — Эй, позволь мне, — шепчет он, и Кастиэль замирает. Тогда уже Дин принимается сталкивать ткань вниз по его рукам, позволяет ей упасть и запускает ладони под пиджак, удивляясь, насколько же Кастиэль кажется тоньше, если убрать все слои. Пиджак и рубашка Кастиэля ложатся на пол мягкими складками жесткой ткани. Собственная рубашка Дина падает рядом. Руки Кастиэля с любопытством поднимаются к болту и молнии на джинсах Дина. Какую-то секунду он просто касается кожи рядом, пока Дин тяжело дышит, внутренне извиваясь под таким вниманием — больше от нервного, пробивающего дрожью возбуждения, чем от нетерпения. А потом Кастиэль осторожно расстегивает его джинсы и подталкивает вниз обмякшую ткань. Остатки их одежды тоже оказываются на полу. Дин медлит лишь на секунду, чтобы достать что-то из своей сумки, а потом вдавливает Кастиэля в постель, оглаживая ладонями его кожу, прижимаясь телом к жесткому телу под собой. На первом прикосновении он глубоко вдыхает и замирает, согревая ангела теплом собственного тела, выдыхая в прохладный изгиб его шеи. Кастиэль снова притягивает к себе его губы, выдыхает в поцелуй, вжимая раскрытые ладони в спину Дина. Его взгляд потемнел, потяжелел, и когда Кастиэль отзывается на каждое прикосновение, когда открывается каждый раз, стоит Дину вернуться к его губам, когда его пальцы впиваются — лишь чуть-чуть сильнее — на каждом выдохе, Дин осознает, что это будет не медленное, осторожное исследование. Что они сгорят в едином пламени. И, Боже, он так хочет, но, возможно, этого он и боится. — Скажи мне, что хочешь этого. — Скорее крик отчаяния, чем вопрос, потому что уже слишком поздно, он уже касается, вжимается тепло — там, где шея Кастиэля переходит в плечо, где бедро соединяется с туловищем. Кастиэль оказывается намного более настоящим, чем ожидал Дин. Он ощущается человеком, сделанным из плоти и крови, и, наверное, это должно казаться странным, но Дину лишь хочется прижаться сильнее и, возможно, никогда не отпускать. — Скажи мне, Кас, потому что я не хочу останавливаться. Пальцы Кастиэля впиваются в его спину — быстро, остро. — Не останавливайся, — просто шепчет он. — Ты хоть понимаешь, на что даешь мне разрешение? — Я в курсе механики процесса, — сообщает ему Кастиэль, но голос звучит нервно. — Если не хочешь… Кастиэль ослабляет хватку, сжимает ладонями его талию, а потом скользит ими вверх вдоль ребер — со странным благоговением, медленным, но уверенным движением прохладных пальцев. — Хочу, — просто роняет он, и Дин удивленно втягивает воздух от этого мягкого признания. Кастиэль тянет его вниз, вжимается в его бедра своими — видимо, чтобы подтвердить собственные слова, ведь там, где они соприкасаются, он теплый, и твердый и настолько же отчаянно желающий. Дин выдыхает в кожу Кастиэля обрывки слов, пробует на вкус изгиб его горла и нежно-жесткие выступы ключицы, скользит вниз, чтобы накрыть ртом сосок. Он не может устоять и задерживается там, мягко вжимаясь языком, пока пальцы Кастиэля не зарываются осторожно в его волосы. Кастиэль дрожит и издает едва слышные довольные стоны, словно его кожа — нечто совершенно новое, словно Дин раскрывает каждую клеточку его тела. А потом Кастиэль чуть отталкивает его и переворачивается, скользя коленями по простыне. Дин давится воздухом, понимая, что это значит, удивляясь, насколько легко Кастиэль отдается. Он накрывает ладонью теплую кожу ангела, изгибы талии и бедра, обводит длинные линии обнаженной спины и ног. Дин вжимается в тепло спины Кастиэля, в такую реальную кожу, и Кастиэль стонет — низким, гортанным жадным стоном, который кажется таким человеческим, что Дину приходится опустить голову и прижаться раскрытым ртом, ощутить вкус там, где ангел становится человеком. Кастиэль шепчет слова ободрения, словно прекрасно знает все его мысли. Дин шарит руками по кровати, находит масло и, потратив секунду на то, чтобы смазать пальцы, проталкивает один внутрь, ощущает, как Кастиэль замирает под вторжением. Движения Дина осторожные, медленные, он не совсем уверен, означает ли неуязвимость еще и неспособность сломаться. Дин в этом деле не полный профан, он и раньше занимался анальным сексом, но никогда вот так, никогда с парнем, и никогда… никогда с кем-то, настолько невозможно отличающимся. Он погружает уже второй палец, когда Кастиэль очень осторожно отстраняется. — Кас… Господи… скажи, что я не сделал тебе больно. — Не сделаешь, — низко, гортанно уверяет Кастиэль, и от глубины его волоса Дина прошивает быстрой, нутряной дрожью, член тяжелеет, становится горячим. Дину на секунду приходится вжаться в крепкое бедро Кастиэля и дышать — просто дышать. Где-то между одним резким вдохом и следующим Дин кладет одну руку на талию Кастиэлю, а три пальца другой проталкивает внутрь него. И тогда Кас шепчет его имя — тихо, отчаянно, — и Дин придвигается ближе, ощущает раскрытое, влажное, и вжимается внутрь, до конца, одним долгим невозможным скольжением в опаляющий жар. Кастиэль содрогается, роняет голову на подушку, мягко выгибая спину и принимая. Открывается, покорно впускает Дина, и они подходят друг другу настолько хорошо, что это просто не может быть неправильным. Дин знает, насколько Кастиэль силен, наколько невозможен, но сейчас, под его руками, он — человек, мягкий, податливый под впивающимися в плоть пальцами. Это какое-то странное, богохульное проявление веры, уязвимости, и Дин понятия не имеет, что с этим делать. Но он этого хочет, даже если и не должен, даже если это неправильно. Это слишком хорошо. Ощущения и отчаяние раскрашивают все его мысли широкими жирными мазками, и Дин не знает, то ли это слишком сильно, то ли еще недостаточно. Но Кастиэль не просит остановиться, быть может, у него просто больше не осталось слов — лишь их обрывки, которые вылетают с каждым движением Дина. Кастиэль дышит рвано, глубоко, словно Дин утащил его в какое-то человеческое, горячее, и жидкое, и странное состояние, и Дин правда не знает, сможет ли хоть один из них это вынести. Но потом Кастиэль начинает дрожать и подается назад с каждым толчком. Быстрое, жадное требование большего, и когда Дин обхватывает его ладонью, то ощущает, что член Кастиэля — сплошь твердое, жесткое выражение потребности, и Кастиэль рвано, одобрительно стонет, когда вокруг него смыкается влажная ладонь. Дин набирает ритм — размеренный, но жесткий, глубокий, едва ли не жестокий, пока голос Кастиэля не становится низким, грубым, ломаным. А потом Кастиэль замирает, словно бы ахает и кончает в ладонь Дина — горячо, пульсирующе, разлетаясь на части в ошеломленном стоне. Дин прижимается к его спине, открытым ртом накрывает тепло его кожи. Он выстанывает удовольствие настолько острое, что оно почти причиняет боль. А потом он умирает — совсем немножко. Когда к нему снова возвращается способность дышать, Дин проводит ладонями по ломким линиям кожи Кастиэля, удерживая, пока тот с дрожью приходит в себя. — Кас. — Голос Дина звучит глухо, ломано. — Ты в порядке? Ангел замирает на какое-то долгое мгновение, а потом очень медленно кивает. Дин осторожно выскальзывает из него, не упустив едва слышный стон, то, как Кастиэль изгибается, пытается податься следом, а потом останавливает себя. Дин тянет их обоих вниз, выдыхает в волосы Кастиэлю. — Это было немного слишком для тебя, да? — шепчет он. Он слышит, как рядом сглотнули, чувствует едва различимое движение, когда Кастиэль снова кивает. — Все в порядке, — тихо говорит Дин. Потому что думает, что, возможно, понимает это. Понимает эти моменты, когда обнаруживаешь нечто, о существовании чего вроде как даже и не подозревал. — Просто останься здесь на какое-то время. Кастиэль под его рукой расслабляется — почти благодарно. Ладони Дина все еще скользят — без особого направления, медленно, — по коже на животе и руке Кастиэля. Просто он не может заставить себя остановиться.❅ ❅ ❅
Проснувшись, Дин видит Кастиэля возле окна. Кастиэлю удалось надеть штаны, но, судя по все еще сваленной в кучу на полу одежде, на этом все. Дин нашаривает свои холодные — очень холодные — джинсы и натягивает их, а потом тоже подходит к окну. — Кас, ты в порядке? Кастиэль поворачивается к нему, и вид у него мягкий, открытый. — Да, — просто отвечает он, словно никогда и ни в чем не был так уверен. Дин выглядывает в окно, чтобы посмотреть, что же так сильно заинтересовало ангела. На улице чертовски много снега. Какие-то ребята лепят на парковке анатомически правильного снеговика. Дин вопросительно изгибает бровь, хотя все его усилия пропадают втуне — ангел наблюдает за детьми, наряжающими снеговика в разнообразную не подходящую сезону одежду. — На улице снега навалило на полметра в высоту, — подмечает Дин. Кастиэль с любопытством поворачивает голову к нему. — Это очень много снега, Кас, — уточняет Дин, потому что от него явно требуются пояснения. — Я отвлекся, — спокойно говорит Кастиэль. Возможно, на его лице даже мелькает тень виноватого извинения. Дин весело фыркает и наклоняется ближе, до странного неловко положив одну ладонь на талию Кастиэля. Но, не встретив никакой ответной реакции, он бурчит: «ну и хрен с ним», и плотно обвивает Кастиэля обеими руками, прижимается к нему. Кастиэль у груди Дина теплый. Неимоверно теплый.