Объяли меня воды до души моей

      Вечерело.       Заходящее солнце размывало горизонт, отплясывая всеми оттенками красного цвета на сверкающих заснеженных вершинах гор. Воздух был кристально чист и неприятно колюч, звеня как хрусталь в тишине снежной пустыни. Ломающие хребет снежинкам шаги хрустом снега под ногами разлетались по округе, эхом отбиваясь от горных склонов, и путались в голых, уродливых чернеющих ветвях деревьев. Красота, кто понимает.       По горному склону вверх поднялся порыв ветра, ударяя прямо в лицо, заставляя жмуриться. В уголках глаз выступили слезы и тут же скатились по щекам, неприятно щекоча холодную кожу. Дыхание перехватило на несколько секунд, словно бы тело вдруг оказалось в вакууме.       Дорога предстояла длинная, а со склона раскидывался великолепный вид на замерзшее озеро, ловящее последние лучи заходящего солнца. Вверх от водоема по склону ползли покосившиеся дома, высунувшие из-под завалов снега свои черные крыши. Славно, что удалось добраться сюда до наступления ночи. Еще одной ночи в горах вынести не представлялось возможным.       Молодой человек замер, оттянул спрятанной в варежку рукой свой шерстяной шарф, небрежно, но тщательно обмотанный вокруг шеи и подбородка, скрывая мерзнущие губы. В промерзший воздух взмыл столб пушистого пара от горячего дыхания, растворяясь в сером небе. Ворсинки шарфа и челка, торчащая из-под заячьей шапки, покрытые инеем, еле дрогнули.       Тянущая боль в икрах сносила крышу усталостью. Снег, словно зыбучий песок, засасывал ноги, превращая путь в борьбу со стихией. Пальцы замерзали в толстых варежках, инстинктивно сгибаясь и впиваясь ногтями в ладонь. Нужно было еще немного потерпеть, последний рывок и можно будет пригреться у огня.       Последние лучи солнца ускользали за горизонт, облизывая вершины гор. День растворялся в приближающейся ночи, но небо еще стоически сопротивлялось надвигающейся темноте.       Уже на ватных ногах юноша спускался к деревне, тихо поскуливая от усталости. Лицо онемело от мороза, а слезы бесконтрольно текли, но уже не чувствовались на замерзшей коже.       К тому моменту как молодой человек добрался до деревни, ночь уже накрыла небо черным шелком, сверкая прожженными дырами звезд. И это значило только одно — завтра будет еще холоднее.       Снежинки медленно закружились в темноте, оседая на пушистой шапке, плечах и онемевших губах, показавшихся из-под шарфа, влажного от дыхания. Словно пройденный рубеж, снег оставался позади, невидимой стеной отгораживая деревню от другого мира.       — Снег? — задумчиво пролепетал непослушными губами парень, и обернулся назад, чтобы узреть снежинки, летящие позади с безоблачного неба. — Откуд…ааааа.       Потеряв контроль над своими уставшими ногами, юноша не успел сориентироваться, когда под толстым слоем снега стопа не ощутила земли. Тело рухнуло в пушистый мягкий снег на правую руку, спасая ценный груз у себя за спиной. Словно бы без этого нельзя было обойтись. Тяжелый путь не мог закончиться без хотя бы одного падения. И в момент, когда сердце испуганно замерло от неожиданности, а оставшийся воздух выбило из легких, юноша осознал, как он устал. Вся тяжесть мира придавила уставшее тело к земле, убивая любые попытки и желание подняться. Но идти было нужно. Холод снега чувствовался даже сквозь толстый слой одежды.       Неизвестно, сколько бы парень еще лениво лежал на снегу, уговаривая себя встать, если бы внезапно накатившее чувство паники не заставило его подскочить на ноги. В тишине засыпающей деревни, в безлюдности ночи, на спине ощущался чей-то прожигающий взгляд. Откуда он был, кому принадлежал, опознать было невозможно. Кругом был один лишь снег и ни одной живой души. Хотелось бежать, ноги сами, забывая об усталости, начинали двигаться, унося молодого человека подальше. В ночи страхи обострились, даже ветви деревьев пугали своим неуловимым движением. Парень, стараясь не оглядываться назад, двинулся вперед, слыша в ушах лишь то, как отбивает безумный рваный ритм его сердце, и даже не заметил, как чья-то тень скользнула, теряясь в снегу.       Домик на окраине деревни, в который юноша держал путь, выглядел пусть и старым, но, в отличие от многих других домов здесь, он был в разы больше. Промерзшая дверь поддалась с большим трудом, потонув в подступающих вплотную к дому сугробах. Тем не менее, парень старался делать все тихо и аккуратно. Осторожно ступая в чужой дом, молодой человек опустил рюкзак на пол и немного подался вперед.       — Есть здесь кто-нибудь? — голос боязливо дрогнул, предательски тихо разрубая тишину.       Ответа не последовало, от чего ночной гость чувствовал себя не то что неуютно, а скорее неловко. Он растерянно озирался, не имея понятия, что ему стоит делать: пройти без разрешения в дом или закрыть входную дверь с другой стороны.       — Кто там? — из глубины дома послышался слабый женский голос.       Тусклый огонек свечи выхватил из темноты морщинистое, но по-старчески приятное лицо пожилой женщины. Шаркающие шаги разрезали прохладный воздух дома. Женщина дрожащей рукой пыталась запахнуться, закутаться в теплую одежду, сбежать от зимней стужи.       — Лу Хань? — старушка сощурилась, вглядываясь в силуэт, темнеющий перед ней. Глаза в таком возрасте подводили, путали, и скорее она не столько увидела, сколько почувствовала своим шестым чувством, кто перед ней стоит.       — Да, эм… доброй ночи? — нерешительно проговорил юноша, пряча растерянность за смущенной улыбкой.       — Боже, Лу Хань, — женщина поспешила к своему гостю, сентиментально заключая его в объятия своих тонких немощных рук. — Ты так вырос…       — Спасибо, — выдохнул молодой человек, наклоняясь, чтобы его было удобнее обнимать.       — Ты что же, один в этот раз?       — Да, учитель уже слишком слаб, чтобы добираться сюда через горы, поэтому в этот раз я один.       — Да что же мы в дверях стоим, — спохватилась женщина, с несвойственной ей прытью отскакивая назад, — давай же, проходи. Замерз? Устал?       — Немножко, — объединил ответ на два вопроса в один Лу Хань, стараясь не жаловаться ни на усталость, ни на холод, который пробрался глубоко под кожу. Здесь, в ветхом домишке, пусть и было не на много теплее чем на улице, мышцы сводило судорогой, передергивая каждую клетку замерзшего тела. Раньше у юноши просто не было возможности ощущать холод, раньше его дыхание сбивалось от длинного и тяжелого пути, и каждый шаг делался через силу, выпутывая ноги из захвата снежных лап. А теперь расслабленное тело никак не могло перестать трястись, инстинктивно сжимаясь в тугой узел, чтобы сохранить тепло.       — Иди поближе к огню, — женщина постояла в дверях, ожидая, когда молодой человек устроиться, — ты голоден?       — Нет, — активно замотал головой Хань, — нет, ни в коем случае.       Тонкие губы старушки растянулись в добродушной улыбке. В глазах женщины плескалась такая нежность, которая бывает лишь в глазах матери, которая смотрит на своего ребенка.       — Ты припозднился…       — Мне очень жаль, что потревожил вас в столь поздний час, — юноша резко подскочил на ноги и согнулся на 90 градусов, показывая уровень гнетущего его сожаления.       — Раздевайся и грейся, — женщина поправила полы своей одежды, прикрывая шею от сквозняков, — а я пока постелю тебе и прогрею комнату.       — Да, — не разгибаясь, отрапортовал Хань, — будет сделано.       Бархатный смех старушки в тишине коридора звучал молодо и успокаивающе нежно. И то ли огонь очага согревал замерзшее тело, то ли теплое чувство спокойствия, разливающееся в груди, но Лу Хань ощущал расслабляющий уют. В этом чужом месте, в котором он бывал от силы раз в год, он будто бы был дома. Сейчас и здесь все было на своих местах. И, наверно, от холода и усталости, очень сильно захотелось спать.       — Доброй ночи, — пожелал Лу Хань, раскладывая свои вещи в еще не до конца прогретой комнате.       — Отдыхай, — пожелала старушка, плотно задвигая старую дверь, замыкая пространство темноты, которую съедали лишь тлеющие угольки да слабые языки пламени, пожевывающие еще не сгоревшие деревяшки.       Хань стянул с себя пропитанную холодом одежду и тут же зашлепал босыми ногами к своему футону, чтобы спрятаться под одеялом от зимы.       Угли окончательно потухли через пару часов, а согреться так и не получилось. Хань старался максимально сжаться, подтыкая под себя одеяло, чтобы не было сквозняков, но даже при этом, мурашки холода пробегали у него по позвоночнику. Пальцы ног были ледяными, и только они мешали согреться полностью. Лу старался держать ноги поближе к углям, которые еще хранили жар огня.       Когда юноше удалось провалиться в сон, он не знал, это произошло совершенно незаметно. Именно поэтому утро застало Ханя врасплох. Только лучи утреннего солнца выглянули из-за высоких гор, как деревня ожила. Молодой человек еще долго кутался в одеяло, слыша, как в доме просыпается жизнь, звуками вползая в липкий поверхностный сон.       Хань высунул из-под одеяла указательный палец, проверяя температуру за бортом, и тут же спрятал его обратно. Нет, утро не должно встречать холодом, однако работа не ждет. Чем раньше с ней будет покончено, тем раньше можно будет покинуть эти снежные края.       Молодой человек, сонно потирая глаза, выпутался из объятий такого мягкого футона, встречая кожей промозглый воздух, пробегающий иголочками по всему телу. Уложив на засыпанный землей участок, вырезанный квадратом в полу, несколько небольших бревен, Хань неумело развел огонь. Он хотел дождаться, когда дерево прогорит, чтобы вскипятить себе немного воды, но ожидание давалось ему с огромным трудом — даже сидя в неудобной позе лотоса перед огнем он все равно засыпал. Нужно было привести себя в порядок, но это было слишком сложно для еще непроснувшегося юноши. Так же сложно, как и заставить себя снова выползти из-под одеяла, воздушно обволакивающее голую кожу.       Когда дверь в комнату открылась, и в проем заглянуло заинтересованное и немного настороженное лицо женщины, Хань задумчиво сидел на своем футоне, закутавшись в одеяло, и разбирал какие-то свои записи, а рядом лежал рюкзак и множество бутылочек и мешочков с непонятным содержанием.       — Вы уже проснулись? — осторожно поинтересовалась женщина, хотя смысла в этом и не было, ведь и без лишних вопросов было видно, что проснулся. Однако если приглядеться, можно было увидеть, как Хань постоянно прикрывал то один, то другой глаз, щурился, пытаясь сфокусировать взгляд, и прятал заразительные зевки в ладонь. Это уже значило, что все же не совсем проснулся.       — Угу, — молодой человек уткнулся в одеяло, давясь очередным зевком.       — Доброе утро, — продолжила обмен вежливостями женщина. Она, как и подобает, не вставая с колен, еще сильнее отодвинула застревающую старую дверь, небрежно протискивая поднос с едой в комнату.       — Угу, — с опозданием отреагировал Хань, всем своим видом пытаясь показать, что его мало волнует то, что происходит вокруг него. Со сна он еще слишком слаб, чтобы быть вежливым.       — Ваш завтрак…       Лу повернул голову, бросая быстрый и незаинтересованный взгляд на поднос с едой. Есть ему сейчас совершенно не хотелось, по крайней мере, не настолько, чтобы он мог позволить себе за ним подняться. Да и женщина, которая все это время сидела за дверью, ожидая каких-либо движений со стороны Ханя, немного смущала.       Юноша осторожно скосил глаза, желая получше рассмотреть человека, который так сильно напрягает его своим присутствием. Эту женщину ему еще ни разу не доводилось видеть раньше. Впрочем, с местными Хань дружбы никогда не водил. Они с учителем всегда были самодостаточными путниками и держались особняком от остальных жителей. Старик, конечно, изредка все же оказывал помощь, по мелочи, но сам молодой человек предпочитал с посторонними лишний раз не контактировать. Он никогда не был застенчивым ребенком, но люди его всегда смущали, не только незнакомые. Вообще все люди. Они были слишком утомительными, чтобы поддерживать с ними хоть какие-то отношения. Только хозяйка этого дома, водившая дружбу с учителем еще со времен бурной молодости, да и сам учитель, были теми людьми, кому выдавалось разрешение на близкое общение с Ханем. Просто им не нужно было говорить вслух, чтобы они поняли, а еще они умели держать дистанцию.       Но эта женщина была натурой неосведомленной о таких тонкостях общения с Лу, поэтому терпеливо продолжала чего-то ждать. Сам же Хань предпочитал её игнорировать, но чужое присутствие за спиной неприятным липким чувством прокатывалось от затылка вниз по позвоночнику. Хотелось скрючиться, согнуться, уменьшить себя до размеров тыквы, спрятаться в панцирь, да все что угодно хотелось, только бы замкнуть пространство комнаты на одиночестве.       Молодой человек снова посмотрел в сторону двери, хватая холодными подушечками пальцев толстый шершавый лист тетради с записями. Уголки губ нервно дернулись. В груди начинало закипать раздражение и злость, грозясь вылиться потоком гнусных слов. Пожалуй, только ленивое сонное состояние мешало открыть для этого потока рот.       — Вы что-то хотели? — Хань вернулся к своим записям, пытаясь не замечать чужого взгляда.       — Я принесла вам завтрак, — послышался тихий неуверенный ответ.       — Да, я услышал, — пожалуй, немного грубее, чем хотелось бы, проговорил юноша, — что-то еще?       — Нет, — сказала она, но вопреки ожиданиям не ушла. Вместо этого, будто бы ей показалось мало просто сообщить о завтраке, она открыла дверь шире, встала, подхватила поднос и двинулась вглубь комнаты со стойким желанием переместить завтрак так, чтобы Хань его видел. Она словно специально игнорировала немую мольбу молодого человека покинуть помещение и оставить его одного. Лу инстинктивно натянул одеяло на голову, желая спрятаться от навязчивого вторжения в свое личное пространство.       Женщина осторожно приблизилась к юноше, опуская поднос с едой неподалеку от него, но уходить после не спешила. Она с интересом, свойственным любому деревенскому жителю, заглядывала в записи, которые увлеченно читал Хань, осматривала баночки и мешочки, только приличия ради не позволяя себе потрогать, посмотреть и понюхать их содержимое. А потом заинтересованный взгляд её переместился на сонное лицо Лу, прятавшееся под одеялом. Она безмолвно разглядывала нетипичные для этих краев черты лица, словно бы у фарфоровой куклы, а небрежно растрепанные волосы лишь придавали молодому человеку очарования. Хань часто моргал, немного вытягивая аккуратные губы трубочкой. Женщина почти перестала дышать, благоговейно замирая перед завораживающей красотой юноши. Она никак не могла отвести взгляда от подрагивающих ресниц, от сеточки вен, синеющих под фарфоровой кожей. Он был такой нереальный в этом ветхом проеденным морозом доме, в этом забытом богом месте в горах. Словно бы по нелепой случайности он оказался заброшен сюда. Ему здесь не было места. Он бы органичнее смотрелся в шелках и богатом убранстве королевского дворца, но не здесь.       Будто почувствовав на себе до неприличия откровенный взгляд, Хань снова бегло глянул на гостью, стараясь сделать это как можно незаметнее. Женщина, которая сидела перед ним была одета по-деревенски бедно, но аккуратно. Определить её возраст было трудно, потому что выглядела она достаточно молодо, но при этом на лице её можно было увидеть морщины в уголках глаз, да и сами глаза были печальными и уставшими. Не было в них той искорки, свойственной молодым. Темные волосы были почти идеально уложены, а непривычно ухоженные руки с длинными изящными пальцами, как у пианистов, женщина боязливо держала на коленях, нервно поглаживая ткань подушечками пальцев.       Лу Хань хотел было попросить гостью уйти, и даже разомкнул сухие губы, чтобы попросить оставить его в одиночестве, как вдруг кожей почувствовал чужое напряжение. Словно бы женщина рядом с ним вопреки своим словам все же что-то хотела, но никак не решалась сказать. И это что-то было безусловно важным, потому что плечи её еле заметно подрагивали, а грудь прерывисто вздымалась, будто бы там под ребрами в бешеном ритме скакало сердце. Выгнать её сейчас, даже не попытавшись выслушать, было бы кощунственно. Поэтому молодой человек принялся ждать, ведь он не был зверем, глухим к чужим проблемам. Он тоже человек. Он понимает. Пусть даже где-то в глубине души, пусть неохотно. Все равно несколько минут в обществе другого человека для него погоды не сделают.       — А вы… доктор? — тихо спросила женщина, отрывая взгляд чистых, преисполненных надежды глаз от исписанных быстрыми, немного небрежными, угловатыми иероглифами страниц.       — Аптекарь, — уточнил Хань, не отрываясь от записей, — но представление о медицине, конечно же, имею.       Женщина неуверенно поджала губы, не смея задать вопрос, который созрел в её голове еще в тот момент, когда она шла сюда. Ей было сложно просить молодого человека о чем-то, но уйти ни с чем, даже не услышав отрицательного ответа на свой вопрос, она не могла. Хань был её надеждой, был той соломинкой, за которую она должна ухватиться, даже если это ничего не изменит. Она должна попытаться. Просто должна сделать хоть что-то, кроме тихого ожидания конца, кроме проливания бесполезных слез, стоящих в глазах от безысходности, которой тесно в теле.       — Мой сын… — неуверенно и тихо начала женщина, выталкивая слова силой воли, сердце её заходилось в страхе, заглушая шорох переворачивающихся страниц и собственного дыхания. — Вы не могли бы его осмотреть?       Пальцы рук похолодели, а грудь обдало невыносимым жаром волнения. В этой давящей тишине ожидания голова шла кругом. Пусть он скажет хоть что-нибудь. Не тянет время. Невыносимо. Умирающая надежда еле тлела внутри сознания потухающими угольками. Что если это поможет? И от этой мысли страх превращался в предвкушение.       — Но разве в вашей деревне нет доктора? — без интереса проговорил Хань, даже не удосужившись взглянуть на женщину. — Почему вы просите об этом меня?       — Я… — гостья растеряно потупила взгляд. И действительно, эта попытка выглядела глупо. А холодность и незаинтересованность юноши отрезвляюще ударяли ей в голову.       — Почему? — твердо повторил аптекарь.       — Что?       — Почему я?       — Доктор не смог помочь…       — Если даже доктор не может помочь, чем, по вашему, могу помочь вам я? Я аптекарь, а не доктор, — без тени эмоций продолжал Лу, отрываясь от записей и принимаясь рыться в своем рюкзаке в поиске чего-то. Он не хотел обидеть, в его голове слова звучали не так грубо, как в тишине этой комнаты, когда срывались с губ.       — Просто, — женщина сделала глубокий вдох, собирая в себе остатки самообладания, — доктор не знает, что происходит с моим сыном. Вот я и подумала, что…       — Что?       — Что вы могли видеть что-то подобное где-нибудь, поэтому…       — Поэтому смогу помочь? Я знаю, какие травы и как нужно собирать, чтобы сделать из них лекарства, я знаю, что и при каких болезнях нужно пить, но диагностика это не мое.       — Но…       Женщина остановила себя, понимая, что дальше, вероятно, смысла стоять на своем уже не было. Хань был непреклонен, чего стоило ожидать. Возможно, другим это не было понятно, но он действительно не врач, медицине он обучался поверхностно и лишь постольку поскольку, поэтому брать на себя ответственность за диагноз и лечение человека, с которым не может справиться даже доктор, он не хотел.       — В любом случае, спасибо, — гостья сглотнула ком в горле, стараясь не дать слезам пролиться, — простите за беспокойство.       Она тихо шмыгнула носом, смаргивая слезы, застилающие глаза. Ей очень хотелось плакать, но не столько из-за отказа, сколько от собственно беспомощности. Ведь она же мать, но свое дитя защитить не может. Она была абсолютно бессильна перед какой-то неведомой силой, перед которой склонилась даже медицина. И это было невыносимо. Хань чувствовал эту боль материнского сердца, током проходящую от кончиков пальцев к самому затылку. Особенно сильно она ощущалась в груди. И наверно именно она всколыхнула что-то в сознании, раз Ханю стало впервые стыдно за свое безучастие, за то, что он даже не попытался.       — Я осмотрю его, — вдруг севшим голосом сказал Лу Хань, когда дверь в комнату почти закрылась, — только дайте мне время привести себя в порядок и поесть.       — Что?       — Повторять не буду, — отрезал Хань, задумчиво закусывая губу и снова утыкаясь в свои записи, словно бы испугавшись своего решения.       — Спасибо вам! — вдруг выпалила женщина, распахивая дверь и, позабыв о приличиях, кинулась обнимать молодого человека. — Большое спасибо!       — За что вы благодарите меня? — удивился юноша. — Я ведь ничего не сделал.       — Все равно спасибо вам!       — Угу, — буркнул аптекарь, пряча свое смущения от радостных объятий женщины в одеяле, потому что ему решительно не нравилось, что его щеки покрываются румянцем, несвойственным ему.       — Позовите меня, как будете готовы…       — Угу…       Женщина выскочила за дверь, не в силах подавить свою улыбку и успокоить бушующее в груди сердце. Надежда снова вспыхнула в сознании ярким огнем, уничтожая любые сомнения. Почему-то было стойкое чувство, что чудо, которое так долго она ждала, произойдет именно сейчас. Как это всегда бывает, ей казалось, что спасение, наконец, пришло. Она просто отказывалась даже думать о том, что ожидания её могут оказаться напрасными.       Как и предсказывали яркие звезды прошлой ночью, на улице было холоднее чем вчера. Небо было безоблачным, солнце светило до безобразия ярко, слепя глаза сверкающей белизной снега, но все равно не было в состоянии согреть эти земли.       Женщина, ведя за собой Ханя, тут же устремилась напрямик через всю деревню, минуя небольшое замерзшее озеро. Толстый мутный слой льда, покрытый пушистым одеялом снега, был обманчив своей видимой прочностью, но в любой момент мог надломиться, как человеческая душа. Лу Хань не сводил с озера свой внимательно-задумчивый взгляд, пока оно не осталось позади, теряясь за плотным забором голых кустов и деревьев. Сколько аптекарь помнил, в его редкие приезды сюда озеро ни разу не замерзало, в прочем и так холодно здесь никогда не было, а может быть, эта деталь просто затерялась в памяти. Однако озеро, которое всегда искрилось своей блестящей водной гладью даже в сильные заморозки, из головы Лу Ханя не выпадало никогда. Он прекрасно это помнил, потому что когда в десять лет первый раз оказался в этой деревне со своим учителем, он проходил мимо этого озера.       Вода сверкала от потерявшихся в ней солнечных лучей, отбрасывая тени ряби на чернеющие деревья. Снег осторожно выцеловывал прозрачную гладь кристально-чистого озера, пропадая в глубине. С убаюкивающим плеском вода облизывала заснеженные берега, словно играючи, осторожно касаясь их. Голые деревья и кусты непреступной стеной огибали озеро, защищая его от посторонних. Здесь было настолько спокойно и красиво, что голова шла кругом. Хань даже на мгновение забыл, как дышать, а ноги его подкосились, и он безвольно рухнул в снег, не смея отвести взгляд от приятно-голубой водной глади, подернутой мелкой рябью от легкого дуновения холодного ветра. Наверно, дело было в детской впечатлительности, но именно в тот момент, когда он с учителем оказался на берегу этого озера, на него обрушилась вся тяжесть этого взрослого мира. Он до сих пор не может объяснить этого чувства. Его маленькая ладошка выскользнула из руки учителя, и он потерял связь с этим миром, выпадая из реальности. Ему вдруг очень захотелось плакать, кричать, срывая голос, чтобы избавиться от той боли, что он молча держал в себе, смиренно тащил, как собственный крест, не смея никому об этом сказать. Он не отдавал себе отчет в том, что делает. Его переполняла вселенская боль, которую детское сердце просто не могло вынести. И это была не только его боль, ей было переполнено все озеро. Было невозможно дышать, ноги совершенно не слушались. Хань практически полз, захлебываясь собственными слезами. Он интуитивно понимал, что ему нужно к воде, но объяснений своим поступкам в его голове не было.       Сколько прошло времени, Хань не знал, он очнулся только когда учитель, все это время покорно стоящий в стороне, подхватил его на руки, шепча что-то успокаивающее, и понес в деревню. Только в этот момент Лу осознал, что все это время просто плакал, рыдал так сильно, как никогда прежде. Его слезы проливались прямо в прозрачно-чистое озеро, и вместе с ними уходила боль, оставляя после себя лишь пустоту и отрешенное спокойствие.       Тот день из памяти Лу Ханя не уйдет никогда. Ведь именно тогда, четырнадцать лет назад, он начал все с чистого листа. Закончил свою прежнюю жизнь и переродился уже как совершенно другой человек, оставив позади всю боль и разочарование. Наверно, будучи десятилетним мальчиком, он не понимал всей важности момента, но сейчас, оглядываясь назад, он знает, что именно в этой точке начался его путь. Будто бы тот мальчик, которым он пришел сюда, так и остался на дне этого озера, прижатый камнем невыносимых для ребенка тягот. Для Лу Ханя это место было сакральным. Озеро Слез. Место, в котором плещется прозрачная, чистейшая человеческая боль. Место, в котором потонула и его собственная.       Аптекарь отвернулся, скрывая нервный трепет своего сердца. Столько лет прошло, а он все никак не может спокойно здесь находиться. Его сердце до сих пор сжимают болезненные спазмы, и он старается просто не смотреть туда, где на солнце искрятся чужие слезы.       И все же было то, что не давало Ханю покоя. Впервые за долгое время это озеро покрылось непривычно мутным толстым слоем льда, и в этом однозначно не было ничего хорошего. Он не был суеверным, но интуитивно чувствовал, что что-то происходит. И его это не столько пугало, сколько настораживало. Здравый смысл упорно твердил, что ничего странного в том, что зимой водоем замерзает нет, но сердце все равно соскакивало с ритма, отказываясь доверять доводам разума.       — А вы надолго к нам приехали? — тяжелыми и рваными словами нарушила молчание женщина, сосредоточенно перебирая утопающими в снегу ногами. Ей было неловко идти в полной тишине, а Лу Хань с каждым шагом становился все задумчивее, уносясь на волнах своих мыслей.       Аптекарь не ответил. Женщине захотелось провалиться сквозь землю. Она почувствовала себя глупо из-за того, что решила открыть рот и даже убедила себя, что не должна проронить ни звука. Ведь Лу не какой-то там её приятель, с ним нужно держать определенную дистанцию, тем более она уже и так перешла некоторые границы.       — Вы что-то сказали? — Хань не сразу осознал, что пропустил мимо ушей фразу адресованную ему.       — Спросила, надолго ли вы к нам, — неуверенно повторила женщина, потопив свой голос в тяжелом дыхании.       — Неделю или две, — спокойно изрек аптекарь, останавливаясь, потому что одновременно говорить и идти, для него было слишком тяжело, — я планировал вернуться домой к Новому году.       — А, — кивнула женщина, в короткую паузу придумывая, как бы поддержать разговор, — понимаю, к семье возвращаетесь, да? Все-таки семейный праздник.       Лу Хань поджал губы. У него в голове вдруг образовался вакуум. Не было там никакого достойного ответа на такой выпад, но ответить что-то надо было. Хотя бы просто угукнуть.       — Да, к семье, — как-то само собой вырвалось вместо безразличного «угу». Неправильно так откровенно врать тогда, когда вроде бы и незачем, хотя с другой стороны, никто проверять не будет, а так он мог затесаться в ряды полноценных людей.       И на этом простом ответе разговор резко исчерпался. Натянутое молчание нарушал лишь хруст снега под ногами, да тяжелое дыхание. Женщина старательно пыталась придумать, чтобы еще такое ляпнуть, но у нее не было в голове ни единой мысли, которую можно было использовать в разговоре с незнакомыми людьми.       Солнце резало ноющие глаза Ханя, от чего приходилось болезненно щуриться. С утра оно светило особенно беспощадно, словно желая исчерпать свой лимит за короткий зимний день.       — Мы почти пришли, — с еле заметным облегчением выдохнула женщина, обгоняя почему-то оказавшегося впереди Лу Ханя.       Молодой человек спокойно шел вперед, будто бы знал куда идти, но на самом деле совершенно не задумывался об этом. Он настолько погрузился в свои мысли, что не думал о направлении, просто по инерции продолжал свое движение по этому снегу.       Когда двое прошли уже всю деревню и поравнялись, как показалось Ханю, с последним домом, женщина не остановилась. Она продолжала идти вперед, хотя в той стороне, куда она шла, не было видно ни одного дома. Аптекарь замедлил шаг, в замешательстве поглядывая на своего проводника, но спутница будто бы не замечала немого вопроса, застывшего в глазах юноши.       Хань медленно поднимался по склону, пытаясь понять, куда же он идет. В его голове роилась куча вариантов, но не было ни одного достойного. Юноша посильнее натянул на лицо шарф, пряча замерзающие пальцы в рукавах. Он не думал, что ему придется так далеко идти, поэтому одевался небрежно, а теперь об этом жалел.       Женщина остановилась, оборачиваясь на плетущегося позади Лу Ханя.       — Это здесь, — она указала рукой на покрытый снегом холм, в котором невозможно было узнать жилой дом, от чего в голове аптекаря появлялось еще больше вопросов.       — Сугроб? — шепотом выдохнул юноша в шарф, стараясь, чтобы его не услышали. Он был растерян, пусть и пытался не подавать вида.       Хань остановился в нескольких шагах от сугроба, вскидывая голову вверх, чтобы получше его осмотреть, а потом, зачем-то повернулся назад. И действительно, он точно проходил мимо этого сугроба прошлым вечером, но и тогда признаков дома в нем не разглядел. Однако и тем вечером и сейчас было в этом доме что-то неуловимо странное, помимо того, что он был полностью покрыт снегом, только вот понять что, аптекарю не удавалось ровно до тех пор, пока он не поравнялся с женщиной.       — Снег? — Хань выставил вперед ладонь, ловя одинокие снежинки, покрасневшей от холода рукой. — Откуда снег, ведь на небе ни облачка?       Молодой человек оглянулся назад, задумчиво обводя зорким глазом деревню, затем отошел на несколько шагов вниз по склону и снова выставил вперед руку.       Снега не было.       На руку не опустилась ни одна снежинка, а Хань, кажется, непозволительно долго заставлял женщину ждать. Юноша задумчиво обернулся, всматриваясь в белоснежную гладь склона. У него за спиной шел снег. Очень слабо, но он шел, хотя чем больше аптекарь вглядывался в снежинки, плавно вытанцовывающие в воздушном пространстве, тем больше ему казалось, что собственные глаза его подводят.       Это было абсолютно невозможно. Все знания и учения, собранные в голове Ханя, все доводы логики и науки опровергали тот факт, что с неба может падать снег в абсолютно безоблачную безветренную солнечную погоду. Только здесь. Только над этим домом. Как прошлым вечером.       — Аномальная зона, — выдохнул молодой человек, возвращаясь к женщине. — Если дело в снеге, то мне понятно, почему доктор не мог вам помочь. Однако и я здесь бессилен. Может быть, вам обратиться к монаху? У вас здесь есть храмы?       — Понимаете, дело не в снеге, — женщина помотала головой, поджимая губы, — в смысле, не совсем в нем.       — У вас здесь столько снега, что он просто не может быть ни при чем, — Хань задумчиво склонил голову на бок, касаясь двумя пальцами подбородка.       — Да, но это не основная проблема, — осторожно подбирала слова женщина, потому что ей не хотелось, чтобы аптекарь вдруг отказался ей помогать, — дело в моем сыне.       — А ваш сын сейчас в доме, так? — Хань указал пальцем на покрытый снегом дом, у которого, только стоя рядом с женщиной, удавалось среди сугробов различить занесенную дверь.       — Да.       — В доме, над которым идет снег, так? — продолжал аптекарь.       — Да.       — И это как-то связанно, так?       — Ммм, полагаю, что да.       — Если честно, я уже в замешательстве, — растерянно выдохнул Хань. — Ей богу, никогда с таким не сталкивался. Даже не знаю, чем вам помочь. Вряд ли это обычная простуда.       — И все же, может быть, вы все-таки осмотрите его? — с надеждой во взгляде воззрилась на аптекаря женщина. — Вдруг это…       — Запор, — выдал Хань, — явно же он, все признаки на лицо.       Женщина сжалась всем существом от такого пренебрежения. Ей был неприятен тон, с которым говорил юноша, но он просто был растерян и немного напуган, потому что совершенно не понимал, как он может помочь. Спутница закусила нижнюю губу, сдерживая порыв негодования и обиды.       — Простите, — молодой человек почувствовал, что перегнул палку, ведь сейчас он и сам видел, что происходит что-то странное, хотя отчаянно пытался найти этому какое-то разумное объяснение, да и не мог пока постигнуть всего трагизма данной проблемы, — я осмотрю его, конечно.       Хань виновато опустил голову, желая показать тем самым, что осознает, насколько глупо поступил. Женщина, уже без особого рвения и радости, которые были в ней мгновение назад, двинулась к входной двери, с усилием её открывая.       В доме было темно. Свет, который ворвался внутрь, стоило двери распахнуться, с трудом мог осветить небольшое пространство у самого входа, дальше же была непроглядная темнота.       Женщина пропустила вперед гостя, который неуверенно ступил внутрь дома, настороженно озираясь вокруг.       — Простите, здесь немного холодно, — женщина прикрыла за собой дверь, погружая дом в темноту.       — Немного, это мягко сказано, — тихо проговорил Хань, продолжая озираться. Его глаза привыкали к темноте долго, но ничего, кроме силуэта своей спутницы он различить так и не смог.       В доме царила гробовая тишина. Здесь было ненамного теплее, чем на улице. Складывалось впечатление, что в доме никто не живет.       — Минсок, это я, где ты? — не то чтобы крикнула, скорее громко сказала женщина. До этого она почему-то говорила тихо, будто бы боялась кого-то потревожить. От этого у Ханя засосало под ложечкой. Грудь сжало неприятным волнением.       В темноте послышались чьи-то немного шаркающие, медленные шаги. Они затихли всего на мгновение, но и это мгновение показалось Лу вечностью. Дверь соседней комнаты резко отъехала, с шумом ударяясь в ветхий дверной косяк. На пороге стоял человек. Это был определенно человеческий силуэт, но ничего больше аптекарю в этой темноте разглядеть не удавалось.       Женщина же спокойно прошла внутрь дома, оставляя Ханя у дверей, наедине со страхом. Таким же страхом, как прошлым вечером, когда он ступил на территорию деревни.       Из дверного проема на молодого человека смотрели. Хань мог различить лишь еле уловимый блеск чужих глаз, но он всем своим существом чувствовал, что ему здесь не рады. Дыхание перехватило.       — Минсок, — женщина замолчала, словно бы забыла, что должна продолжить свое предложение. Она стояла спиной к аптекарю, что-то сосредоточенно пытаясь сделать в этой темноте.       Послышался характерный чирк и с шипением тьму разрезал небольшой язычок пламени со спички, который тут же перекинулся на свечу, которую женщина зажгла. Несколько раз встряхнув рукой, чтобы погасить спичку, она взяла поудобнее подсвечник и повернулась к гостю.       Все это время Хань боялся пошевелиться. Он чувствовал враждебность от человека, что так и продолжал стоять в дверях комнаты. И если честно, меньше всего сейчас Лу хотелось увидеть этого человека. Поэтому, когда женщина двинулась со свечей в сторону этого самого Минсока, тусклым светом пламени выхватывая из темноты его лицо, Хань почему-то отвернулся. Он не заметил, как Минсок отшатнулся назад, не давая матери сократить с ним расстояние. Женщина понимающе замерла.       — Минсок, это… — она замялась, указывая на аптекаря, понимая, что так и не удосужилась спросить его имя.       — Лу Хань, — неохотно проговорил парень, слыша, как гортанно и неуверенно звучит его голос, — я аптекарь. Твоя мама позвала меня, чтобы я тебя осмотрел. Она считает, что я могу помочь.       — Не утруждайтесь, — грубо отрезал Минсок. Его голос был холодный и звонкий, словно сталь. Он разрубал тишину дома.       — Что? — Лу Хань опешил от такого категоричного и грубого ответа.       — Я говорю, не утруждайте себя, господин аптекарь, я в порядке, меня не нужно осматривать.       — Минсок… — жалобно позвала женщина.       — На сколько я могу судить, вы не в порядке, — попытался вернуть себе самообладание Хань. Он не знал, откуда в нем появилось это рвение доказать молодому человеку, что именно в его, аптекаря, помощи тот нуждается.       — О чем вы можете судить, вы ведь даже не доктор, — пренебрежительно хмыкнул Минсок, и этот выпад был настолько оскорбителен для Ханя, что в груди даже заклокотала злоба.       — Минсок! — мать одернула своего сына, злобно сверля его своим взглядом. — Не смей грубить этому человеку! Он хочет тебе помочь!       Женщина отвернулась от Минсока, не желая ничего слышать в ответ, а сын и не собирался ей отвечать. Он лишь перевел недовольный взгляд на Ханя, чье присутствие здесь было ему явно неприятно.       В доме воцарилась тишина. Никто из присутствующих не смел её нарушить. Аптекарь все так же стоял в дверях, не смея ступить в дом. Женщина принялась разводить огонь, чтобы хоть немного согреть помещение, в котором невозможно было находиться. А Минсок недовольно наблюдал за происходящим, словно бы был хозяином дома, в который ввалились незваные гости. И только на глубине его глаз плескалось ожидание чего-то неприятного, схожее со страхом.       — Я много раз повторял тебе, со мной все в порядке, я не болен, — монотонно заговорил Минсок, завороженно глядя на язычки пламени, которые принялись лизать дрова. — Зачем ты продолжаешь приводить в наш дом всех этих людей?       — Потому что с тобой что-то не так! — не сдержалась женщина. Она будто бы уже долгое время старалась достучаться до своего сына, желая заставить его принять помощь, но тот был непреклонен.       — Со мной все так!       — Если с тобой все так, то почему ты боишься простого осмотра? — Хань прищурился. Ему нужно было услышать «нет» еще хотя бы несколько раз, чтобы пожать плечами и уйти.       — Я не боюсь, — почти рявкнул Минсок.       — Тогда давай я тебя осмотрю, — аптекарь с трудом подавил в себе насмешливую улыбку. Его забавлял тот факт, что он пытается уговорить этого парня, словно маленького ребенка.       — Если вы оставите меня в покое — осматривайте, — надменно вскинув голову, Минсок вышел из комнаты, оказываясь в слабом свете от костра.       Хань замер. Мурашки пробежали по его спине, словно бы его окатили холодной водой. Перед ним стоял юноша почти одного с ним роста. Он выглядел как подросток, на вид от силы лет шестнадцати. Его лицо было еще по-детски круглым, но, тем не менее, в нем неуловимо присутствовали острые черты, которые выдавали в нем взрослого. Минсок гордо вздергивал вверх подбородок, его аккуратные губы, с по-кошачьи приподнятыми уголками, были приоткрыты. Его иссиня-черные волосы контрастно выделялись на фоне болезненно-бледной кожи. От внешности юноши сквозило холодом, но страшнее всего были глаза. Лу Хань видел такое только однажды. У Минсока были абсолютно мертвые глаза, черные, подернутые мутной дымкой. Ханю не показалось. Такое не перепутаешь. Не может быть у живых людей таких глаз. Минсок смотрел не просто сквозь аптекаря, он смотрел в пустоту, не различая перед собой ничего.       Аптекарь бы мог сказать, что молодой человек просто слеп, но нет, это было совсем не то. Это можно понять, только если увидеть, никак иначе это описать невозможно.       И при всем при этом, не смотря на холод дома, от которого хотелось придвинуться поближе к огню, Минсок держался от очага на расстоянии. И его ничуть не смущали босые ноги на холодном деревянном полу, и небрежно надетое тонкое кимоно, совершенно не подходящее для зимы.       Лу Хань опешил, не зная, что ему делать. Он был растерян, испуган, озадачен. Он даже сказать ничего не мог. Мурашки пробегали по затылку, заставляя передернуть плечами.       — Тебе бы не помешало теплее одеться, — голос Лу Ханя звучал непривычно, словно бы ему не принадлежал. Юноша даже не заметил, как с его губ сорвались эти слова. Он думал в этот момент лишь о том, что ему пришлось столкнуться с невиданной доселе болезнью, и он не имел ни малейшего понятия о том, что это. В том, что Минсок болен, он даже не сомневался.       — Мне не холодно, — коротко заметил парень, презрительно поведя бровью.       — Но мне холодно…       — Тогда, может быть, вам стоит теплее одеться, — Минсок отвернулся, тихо фыркнув.       — Минсок, — с каким-то обречением позвала мать, — от тебя не убудет, если ты дашь себя единожды осмотреть. Тем, что ты от этого отказываешься, ты только сильнее меня беспокоишь.       — Это ты меня беспокоишь своей необоснованной паранойей, — вдруг ни с того ни с сего закричал Минсок, сжимая правую руку в кулак, — я твой сын, я жив и чувствую себя хорошо, что тебе еще надо?       — Мне пора возвращаться, — женщина вдруг резко поднялась с пола, игнорируя слова сына, и её лицо впервые за этот день было каменным и не выражало ни единой эмоции, — меня, наверно, уже потеряли.       Она закутала голую шею в ослабленный шарф, у двери бросила последний, будто прощальный взгляд на Минсока и вышла за дверь, тихо, скорее чисто из вежливости, пробормотав:       — Удачного дня, господин аптекарь.       И только дверь закрылась, как в доме снова воцарилась тишина, сливающаяся с темнотой, и только огонь её разрушал. Напряжение в холодном, немного затхлом воздухе трещало, словно ток, пущенный в свободное плаванье в воздушное пространство. Казалось, что хуже быть не могло, но после того как дверь закрылась, напряжение достигло критической отметки. Нервы молодых людей были как оголенные провода, глаза сверкали в этой темноте яростным огнем. Одному богу известно, почему эти двое до сих пор не перегрызли друг другу глотки, ведь их необоснованная ненависть друг к другу достигла сейчас своего апогея. Лу Хань больше не был шокирован или испуган, на агрессию он отвечал агрессией, так уж в нем было заложено, однако до этого момента он никогда не сталкивался с открытым противостоянием. Минсок был абсолютно расслаблен, и только приглядевшись можно было увидеть, что он стискивает зубы и презрительно вздергивает вверх уголки губ.       — А вам не пора возвращаться? — процедил сквозь зубы молодой человек, сдерживая свое недовольство.       — Я никуда не тороплюсь, — мотнул головой Хань. — У меня свободный график работы.       — Так или иначе, я бы все равно настоятельно советовал вам уйти, — Минсок развернулся, боязливо отшатываясь от огня. На секунду гримаса боли исказила его лицо, но не была замечена в этой темноте.       — Так себе у вас с гостеприимством, — Хань переступил с ноги на ногу, не решаясь все-таки ступить в дом, но и стоять в дверях ему тоже порядком поднадоело, — простите за вторжение.       Молодой человек сделал шаг вглубь дома, лишь на секунду задерживая занесенную ногу над полом. Он попытался тут же придумать в своей голове оправдание столь хамского поведения, ведь ему, очевидно, здесь были не рады. Однако у него есть миссия, с которой он пришел сюда и просто так уходить он не собирался, ведь тогда его поход сюда был бы бессмысленным. Получается, что он только зря потратил это утро, вместо того чтобы собраться и отправиться в горы.       — Это не займет много времени, я просто потрогаю тебя в разных местах с умным лицом и уйду, — наигранно безразличным тоном заговорил Хань, — вряд ли я смогу определить, что это за болезнь, но формальности соблюсти надо.       — Ради чего? Может быть, вы просто развернетесь и уйдете с умным лицом?       — Ради твоей матери, конечно же, — юноша придвинулся поближе к костру, вытягивая вперед замерзшие руки, — ей, похоже, твое здоровье важнее, чем тебе.       — Просто она никак не поймет, что со мной все в порядке, не о чем беспокоиться, — Минсок сделал шаг назад, кутаясь в темноте угла.       — Ты можешь повторить это еще тысячу раз, убедить в этом меня и свою мать, но не себя, так? Ты ведь сам чувствуешь, что что-то не так…       — Нет, не чувствую, — юноша был непреклонен.       — Значит, в таком ключе у нас складывается разговор, да? — вздохнул Хань, краем глаза следя за Минсоком.       — Именно…       — Хорошо, попробуем зайти с другой стороны, — вздохнул молодой человек, — снег над домом… давно он идет?       — С тех пор как холода ударили, — вопреки ожиданиям тут же ответил Минсок, не пытаясь увильнуть от ответа.       — А твоя чувствительность к холоду… всегда была такой?       — Люди в этих краях не так чувствительны к холоду как вы, господин аптекарь, — Минсок скрестил на груди руки, облокачиваясь спиной на стену, рядом с небольшим закрытым какой-то деревяшкой окошком, чтобы спастись от снега.       — Не настолько, чтобы ходить почти раздетым по промерзшему дому…       — Вам это может казаться дикостью, господин аптекарь, но в наших краях всегда прохладно…       — Я часто бываю здесь и прекрасно знаю, что вне зависимости от климата, человек не может быть настолько невосприимчив к холоду, — Лу Хань резко повернул голову, снова встречаясь с надменным взглядом черных мертвых глаз. — Это физиология, дорогой мой друг. И меня беспокоит то, что ты так беспечно к этому относишься.       — Вы делаете из мухи слона, господин аптекарь.       — Ты такой упрямый, меня это даже раздражает, — Хань нахмурил брови, — я трачу на тебя время, а ты даже не соизволил принять мою помощь.       — Помощь? Вы же сами сказали, что не сможете понять, что за болезнь, тогда какой в этом смысл?       Минсок вскинул бровь, а на его губах заиграла еле заметная отвратительная усмешка, от чего захотелось стереть её одним прицельным ударом в челюсть. Раздражение забурлило внутри, обжигая грудь. Лу Хань поджал губы, злобно раздувая ноздри, словно бы из них вот-вот повалит обжигающий дым.       — Не тратьте более свое время, просто идите по своим делам. Разве вам не нужно раздавать свое лекарство нуждающимся?       — Я подобным не занимаюсь, это вне моей компетенции.       — Сколько раз еще мне нужно повторить, чтобы вы убирались из моего дома? — голос повысился на тон и зазвенел в промерзшем воздухе, словно хрусталь льда.       Минсок первым не выдержал этой вымученно вежливой беседы. Он неосознанно сжал руки в кулак, вытягивая губы в тонкую линию. Глаза его, кажется, помутнели еще сильнее.       — А я не уйду, — Хань мотнул головой, большим пальцем убирая падающую на глаза челку. — Мне вдруг стало интересно.       — Что интересного вы здесь увидели? Здесь вам не театр…       — Я просто вижу перед собой мертвого человека, который ходит, дышит, говорит, — аптекарь прищурил глаза, — разве это не интересно?       — Я живой, — коротко заметил Минсок.       — Ну, это еще доказать надо, — хмыкнул Хань и отвернулся к костру, подбирая рядом палку и поправляя головешки, чтобы они равномерно прогорели. Огонь начинал угасать, в доме снова становилось холодно.       — Кому? Вам? Для вас я бы предпочел остаться мертвым, если это избавит меня от вашего общества…       — Но…       — Совсем мертвым. С концами. Считайте, что спасти меня вам не удалось, а теперь уходите.       Кончики пальцев бесполезно мазнули по холодному железу подсвечника, оставленного вместе с потушенной свечой у костра.       — Тогда последний вопрос, — Хань сунул почерневший фитилек в маленький язычок пламени, жадно облизывающий мутно-белый воск. — У тебя хорошее зрение?       Аптекарь медленно поднялся, разворачиваясь через левое плечо к молодому человеку, кутавшемуся в темноту.       — Вполне, — коротко ответил Минсок, не удостаивая гостя развернутым ответом.       — Насколько вполне? Вполне, чтобы различать силуэты объектов или вполне, чтобы видеть мое лицо?       — Настолько вполне, насколько это необходимо.       — Лучше бы тебе отвечать на мои вопросы четко и без увиливания, чтобы мне не приходилось задавать других, — Хань медленно двигался в сторону молодого человека, не сводя внимательных глаз с надменных черт лица, отдающих невероятным холодом прозрачного льда. Минсок еле заметно вжался в стену, немного приподнимаясь на носках, чтобы оказаться дальше не только от незваного гостя, но и от колышущегося в темноте огонька свечи, который, казалось, причинял дискомфорт.       Хань сделал еще один шаг, придвигаясь на неприемлемо близкое расстояние. Он неосторожно вскинул руку с подсвечником выше, чтобы лучше разглядеть глаза собеседника в этой темноте. Минсок скосил свои мутные глаза на свечу и на долю секунды они взорвались яркой вспышкой страха и боли. Аптекарь нахмурил брови, быстро, но аккуратно, насколько это возможно, свободной рукой мазнул по подбородку, чтобы повернуть лицо Минсока к себе. Пальцы скользнули по нежной, но на редкость холодной коже, случайно задевая шею. Уголки губ молодого человека опасно дрогнули, отражаясь ненавистью в глазах.       — Я сказал, оставьте меня в покое!       И Минсок оттолкнул от себя Ханя, смиряя его презрительным и злобным взглядом, словно бы предупреждая, а после мягко, очень плавно и изящно, словно кошка, развернулся и исчез в комнате, запирая за собой дверь, лишь кинув напоследок:       — Разговор окончен, господин аптекарь! Где выход вы знаете!       Лу Хань хмыкнул, болезненно шаркая по полу ногой, на которую неудачно встал, когда его оттолкнули. Его гордость неприятно завозилась внутри. Аптекарь не привык уходить из дома, потому что прогнали. Он приходил, когда зовут и уходил, когда считал нужным. А сейчас появлялось чувство, словно бы его как овцу гнали. У него с самого начала не было желания сюда идти, он делал это нехотя, сопротивляясь всеми силами своему желанию остаться, просто из жалости к женщине. И сейчас его снова прогоняли, не оценив его добрых стремлений. Отвратительное чувство. Зато теперь можно считать, что гражданский долг выполнен. Он попытался. Нельзя помочь человеку, который не хочет, чтобы ему помогли.       Минсок внимательно вслушивался в удаляющиеся шаги за дверью, в скрип задвигающейся входной двери и тишину, которую нарушало лишь отчаянное потрескивание потухающего огонька. Юноша чувствовал его жар, накатывающий почти видимыми и уж точно осязаемыми волнами, даже сквозь плотно запертую дверь. Он обжигал, обволакивал, как в знойный полдень, когда от прямых беспощадных солнечных лучей, пот градом стекает по лицу и хочется только сбежать в тень. И Минсок старался спрятаться в эту тень, отползая в темноте комнаты к самому дальнему углу, буравя свой футон.       Но Лу Хань об этом не знал. Знал он лишь то, что на улице все так же холодно, а варежки он оставил. И свои замерзшие руки ему так и не удалось согреть. А еще он знал, что прикосновение холодных пальцев к горячей коже неприятное чувство, и Минсоку это могло не понравиться. Тем более, это было опрометчиво, лапать совершенно незнакомого человека, такое доверия не вызывает и плохо располагает к себе. Вот только кожа Минсока была холодная как лед и оставила неприятное ощущение на кончиках пальцев.       Аптекарь внимательно посмотрел на свои пальцы, которым довелось коснуться чужой шеи. Это почему-то не давало покоя. И пусть это вне его компетенции. Хань скривил губы, пытаясь отогнать неприятное чувство тревоги, и сунул руку в карман. Все равно необходимо возвращаться.       Дорога обратно в раздумьях пролетела незаметно. Юноша сбивался то на воспоминания об этом месте, то на размышления о вечном. Однако перед дверью дома он резко вернулся в реальность и с непривычным трепетом сделал шаг внутрь. Было неловко возвращаться ни с чем. Он даже у порога чувствовал всепоглощающую надежду. Его там ждали с хорошими вестями, а он не принес никаких. Оставалось лишь надеяться, что за ничего гонцов не убивают.       Хань тихо вошел в дом, двигаясь по коридору осторожно, попутно стягивая с себя заячью шапку. Он не то чтобы прятался, просто не хотел привлекать к себе лишнего внимания, будто верил, что все как-то само собой забудется, не вспомниться ровно до тех пор, пока аптекарь не сбежит из этой деревни.       В комнате никого не было, однако кто-то заботливо поддерживал огонь, чтобы комната не остыла. Хань осторожно стянул с себя верхнюю одежду, оставаясь лишь в тонком любимом свитере, который было неприлично носить на людях, но он был дорог как память, поэтому юноша носил его дома или поддевал под другую одежду в периоды сильных холодов. Аптекарь рухнул на футон, теплый от костра, и принялся стягивать с себя ботинки. Пальцы ног замерзли, потому что шерстеных носков парень не надел, считая, что и так сойдет, что не замерзнет, однако замерз. И пальцы ног неприятно покалывало, поэтому Хань обхватил их не менее холодными руками, упираясь коленями в подбородок и застыл. Глаза потеряли фокусировку где-то между четвертой и пятой половицей. И это было настолько блаженное чувство потери в пространстве, когда спину пригревает жар костра, а голова вдруг становится пустой, без единой мысли. Единственного, чего не хочется делать, это возвращаться обратно в реальность, в которой предметы имеют четкие очертания, объем, глубину. Нет больше этого поверхностного небытия.       Через несколько минут, а может быть и часов, Хань услышал шаркающие шаги, неумолимо приближающиеся к его двери. Он не имел понятия, на сколько он выпал из реальности, знал, однако, лишь то, что сегодняшний день он потерял. Смысла в горы идти не было. Все равно уже до темноты не управиться. Сегодняшний день можно бы было с легкостью потратить на подготовку к походу: разобрать свои записи, подготовить все необходимое. Завтра он хотел пойти рано утром, чтобы закончить к обеду. От растений не будет никакого толка, если он не сделает лекарство сразу. Аптекарь придвинул ноги ближе, удобнее устраивая свой подбородок на коленях. Время, кажется, замедлилось. Хань прекрасно слышал, что к комнате приближаются, но слишком уж медленно. Будто человек по ту сторону двери мучительно растягивал небольшой путь.       В голове выстраивается целый план. Сегодня он сделает себе день отдыха, потому что ему просто нужно передохнуть после тяжелого пути. Начиная с завтра, он потратит три дня на походы на гору, этого времени должно хватить. Потом еще один день уйдет на ленивое собирание, прощание, прочую рутину, а на следующее утро он уйдет. Если следовать этому плану, то уже к концу этой недели он сможет сбежать отсюда, сверкая этими самыми застывшими пятками. И на обратном пути сможет даже заглянуть в пару мест, присмотреть новогодний подарок для своего старика. Больше бы подошло лекарство от смертельной болезни, но за неимением оного могут подойти безделушки или книги. Что-то не особо обременительное, но с душой. Что-то, что подойдет умирающему человеку. Что-то кроме отсрочки или лишней жизни.       Лу Хань тяжело вздохнул, резко возвращаясь из небытия в реальность. Неприятная горечь коснулась кончика языка и уплыла в горло. Отвратительное чувство. Аптекарь сглотнул. Похоже, это последний новый год, когда ему есть дело до того, где и с кем он его проведет. Когда он еще ассоциирует его с праздником.       Дверь неожиданно отъехала, заставляя Ханя вздрогнуть.       — О, вы уже вернулись, — женщина попыталась изобразить удивление, несмотря на то, что по ней было очевидно, что она не просто знала о его возвращении, а преследовала цель его встретить в этой комнате, когда шла сюда.       — Ага, — юноша даже не удостоил пришедшего взглядом, лишь попытался как можно незаметнее тяжело вздохнуть, чтобы выразить всю степень своего недовольства данной ситуацией.       — Вы… осмотрели его? — осторожно поинтересовалась женщина, незаметно для самой себя устраивая руку на груди. У неё перехватило дыхание.       — Я бы с удовольствием это сделал, если бы он так яростно от меня не отбивался, — Хань бросил на женщину взгляд через плечо, — в следующий раз, когда будете просить кого-то о помощи, попытайтесь убедить сына в том, что это ему необходимо… или… просто привяжите его.       — Простите, я… не думала… что он будет так реагировать.       — А вы подумайте, в следующий раз, — аптекарь выдохнул, чувствуя, что грубость перешла границы, — я просто хочу сказать, что если другие доктора не смогли понять, в чем проблема, может быть ваш сын и не болен вовсе? Тогда его реакция вполне объяснима и понятна…       — Вы думаете, что он здоров? — ахнула женщина, хмуря брови. Она не могла принять этот факт. Её интуиция, материнский инстинкт, женское чутье — все твердило, что проблема есть. Неужели она может вот так запросто сдать свои позиции перед наукой, которая просто не знает, что за черт твориться с её сыном. Ведь если наука не знает, это же не значит, что ничего не происходит. Когда-то люди не знали, что Земля круглая, но от этого она другой формы не делалась.       — Я, конечно, так и не смог провести полного осмотра, но пока что ничего странного не заметил… может быть, глаза… — задумчиво пробормотал Хань, поднимая глаза на стену и снова проваливаясь в зыбучий песок собственных мыслей, — но не думаю что это смертельно.       — А как же снег? — вскрикнула гостья, немного подаваясь вперед, но вцепившаяся в дверной косяк рука не дала ей сделать шаг в комнату. — Я не сумасшедшая, я своими глазами видела, как над моим сыном постоянно идет снег. Это не может быть совпадением, вы сами видели, что на небе нет ни единого облачка!       — Ах да… снег, — Хань нахмурил брови, смотря в пустоту, пальцы правой руки невесомо и задумчиво коснулись губ. — Температура его тела очень низкая для нормального функционирования, она всегда была такой?       — Нет, — тотчас ответила женщина.       — В таком случае, — Лу оперся на руку, одним махом подскакивая с пола и направляясь к двери, где он замер, чтобы посмотреть на мать Минсока, как оказалось, сверху вниз, — оденьте его тепло, закутайте в одеяло и придвиньте к огню. Жара у него нет, но это пока… Ничего более я вам посоветовать не могу, — Хань немного склонил голову, от чего стал выглядеть надменно, — все остальное теперь вне моей компетенции, если вам не понадобится лекарство от какой-нибудь известной, — он особенно выделил это слово, пронизанное холодом его отчужденной интонации, — болезни.        И аптекарь, кинув беглый взгляд на женщину, еле заметно скривил губы в ухмылке и ушел вглубь коридора, всем своим видом показывая, что желает, чтобы его оставили одного.       — Но…       — Вне моей компетенции! — напомнил Хань, взмахивая рукой, словно бы пытался отмахнуться от назойливой мухи.       Лу Хань свернул дважды, прежде чем оказался в продуваемой сквозняками комнате, которой давно никто не пользовался. Юноше нужно было спрятаться где-то, где к нему не будут приставать назойливые мамаши со своей всепоглощающей заботой, а он не будет поддаваться жалости и совести, и кидаться им на помощь, а потом терзаться и чувствовать вину за то, что не смог помочь.       Юноша отодвинул створку, впуская в комнату пробирающий до костей своим холодом зимний воздух. Весь задний двор был похож на белую пустыню. Некогда зеленый и цветущий, Хань в этом не сомневался, сейчас это был просто кусок мертвого пространства. Больше похоже на то, что реальность за пределами дома вдруг перестала существовать. Будто бы забыли нарисовать продолжение или краски кончались. Здесь был просто белоснежный холст и больше ничего.       Хань облокотился на перегородку и, скрестив на груди руки, замер, вглядываясь в белоснежную гладь сугробов. В голове сами собой спонтанно возникали картины разговора с Минсоком. Они не были связаны, не были цельны. Просто какие-то фрагменты. Иногда только кусок фразы, без картинки, иногда картинка без звука. Глаза, подбородок, шея. Он запомнил. Они холодные. Господин аптекарь. Звучит странно. Будто оксюморон. Эти два слова, слетая с его губ, становятся несочетаемыми. И босые ноги. Невозможно объяснить, почему именно эти картины всплывали в его памяти, ведь особой смысловой нагрузки они не несли, однако почему-то именно они запомнились больше всего и крутились в голове, появлялись перед глазами, звучали в ушах снова и снова.       — Но откуда снег? — выдохнул Хань, укладывая голову на деревянную балку. Его глаза потускнели, оповещая о том, что он снова погружается в глубину своего сознания. Кажется, он даже перестал чувствовать холод, совершенно забывая о том, где и когда находиться. Он пропадал в пучине своего сознания, волны мысли поглощали его без остатка, оставляя в этом мире лишь его плоский отпечаток, стоящий в открытых дверях на фоне снежной белизны.       Наутро, как и планировалось, Лу Хань отправился в горы, поборов свое желание лечь обратно в постель. Когда он вышел из дома, солнце еще даже не встало, однако быстро исправило эту оплошность, потому что когда впотьмах аптекарь добрался до нужного места, оно выглянуло из-за вершин гор.       Утро пролетело быстро в сосредоточенной задумчивости, Хань был предельно внимателен. Он прекрасно знал, что в таких вещах, стоило допустить лишь маленькую ошибочку, чтобы все труды полетели в тартарары. Уж лучше он будет делать все медленнее и вдумчивее, но закончит быстрее, чем если ошибется. Он был слишком нетерпелив для того, чтобы переделывать что-то несколько раз. Ему хотелось побыстрее со всем закончить и вернуться обратно к старику.       Эта деревня… просто не его место. Ему здесь неуютно. Все такое чужое, холодное. Даже воздух здесь легкие раздирает, а солнце глаза слепит. Как будто это место ненавидит Ханя. Но ведь такого просто не может быть. Это глупо. Он просто придумывает.       Аптекарь вскинул вверх голову, устало выдыхая. На сегодня работа в горах была закончена, нужно было возвращаться домой, пока растения свежие. Шея ныла от такой неблагодарной работы и, скуля, Хань постоянно закидывал голову назад, надеясь, что это избавит его от боли в шее, спине и плечах. Он еще так молод, а уже чувствует себя стариком.       Озеро, покрытое льдом, все так же сверкало в свете полуденного солнца. Хань утомленными ноющими глазами неотрывно наблюдал, как тусклые зимние лучи отплясывают причудливые танцы на ледяной глади.       В этой пустоте, на белом снегу выделялись только черные силуэты деревьев. Хань не сразу понял, что один из них принадлежит человеку, неподвижно замершему в нескольких шагах от озера. Аптекарь остановился, щуря глаза, потому что чем дольше он смотрел, тем больше силуэт терял свои очертания. Спору не было, глаза Ханя не обманывали. Почему-то, даже стоя так далеко, даже видя только затылок, он наверняка знал, что это Минсок, пусть он и видел его всего однажды в полной темноте. Сомнений не было, это именно он. Потому что над ним идет снег.       Минсок был одет так же, как и в их первую встречу. На нем было то же легкое кимоно, оголяющее шею и щиколотки. Он прятал руки в рукавах, скорее не столько от холода, сколько потому, что ему некуда было их деть.       Хань удивленно замер. Ему не сразу пришло в голову, что когда температура опускается больше, чем на двадцать градусов ниже нуля, просто невозможно стоять столько времени неподвижно и быть равнодушным к холоду. Даже закутанный по самые уши Лу, трясся мелкой дрожью, промерзнув до костей в горах.       — Эй! — неожиданно для самого себя крикнул Хань. — Какого черта ты творишь!       Он не заметил, как сорвался с места и ноги понесли его прямиком к молодому человеку. Аптекарь сбросил на середине пути тяжелый рюкзак, который больно бил по спине во время бега. У молодого человека не было желания снова сталкиваться с этим парнем, но он почему-то просто не мог его проигнорировать или не заметить.       — У тебя голова выполняет только декоративную функцию, что ли? — голос Ханя сорвался на раздраженный крик, стоило оказаться рядом с Минсоком. Словно бы Лу было дело до замерзающего на берегу озера вздорного мальчишки.       — О, господин аптекарь, какая встреча. А ведь я молил небеса о том, чтобы мы не встретились больше, — Минсок с большим трудом смог отвернуться от озера, чтобы бросить безразличный взгляд на подошедшего Ханя.       — Я тоже не очень рад вас видеть, однако… — юноша сделал паузу чтобы набрать в грудь побольше воздуха и громогласно возопить, — что, черт возьми, ты делаешь в такой мороз у озера… БОСИКОМ?!       — Любуюсь прекрасным видом, что же еще, — на губах Минсока вдруг заиграла отстраненная улыбка, а мертвые глаза снова устремились к созерцанию озера.       Сейчас, при свете солнца, молодой человек не выглядел так надменно и презрительно, его черты лица стали мягче, однако черные глаза, подернутые мутной пленкой, так и остались мертвыми. И все, что делал Минсок, это бессмысленно смотрел невидящим взглядом в лед, странно улыбаясь самому себе. Хань оторопел. Он просто не понимал, как реагировать на подобное. С одной стороны в нем бурлило жгучее желание прочитать лекцию о том, что ходить по холоду в таком виде для здоровья вредно, а с другой стороны он замирал и не мог пошевелиться, пропитываясь грацией и изящностью этого человека. Минсок был как не от мира сего. Аристократичен белизной своей кожи, аккуратно зачесанными назад черными волосами, усыпанными крошками снега, гордо выпрямленной спиной и спокойным, сдержанным выражением лица. Он будто бы противопоставлялся взъерошенному и раскрасневшемуся Лу Ханю, который жадно втягивал ртом холодный воздух, угрожающе вздымая плечи, и пытался найти хоть несколько слов, уместных в этой ситуации.       — В первый раз на моей памяти озеро замерзает, — нашелся Минсок, решая прервать опасное молчание. Хань вперил свой взгляд в юношу, с каждой секундой делаясь еще злее, смотря исподлобья и хмуря брови.       — А, да, — встрепенулся аптекарь, возвращаясь из состояния воинственного взъерошенного утенка обратно в состояние взрослого хорошо воспитанного интеллигентного юноши. — Я тоже такого не помню.       — Не думаю, что вы могли лицезреть это озеро дольше меня, — Минсок качнул головой, — не думаю, что вы многим меня старше. Сколько вам?       — Полных двадцать четыре…       — Какое совпадение, мне тоже, — Минсок снова повернулся к молодому человеку, — вы очень молоды для аптекаря. Я думал они все старики, по крайней мере, я только таких и встречал.       Лу Хань вежливо улыбнулся и скосил глаза на босые ноги юноши. Его это не столько напрягало, сколько пугало. В такой холод он спокойно стоял босыми ногами на снегу. Аптекарь, конечно, слышал о людях, которые ходят по раскаленным углям и битому стеклу, но чтобы по снегу. Нет, это просто немыслимо.       — Тебе не холодно?       Минсок не ответил. По какой-то ведомой только ему причине он решил проигнорировать этот вопрос. Как и снежинки, кружившие неведомый вальс в столь безветренную погоду прямо у него над головой.       — Тебе лучше пойти домой, на улице слишком холодно…       — Нет, мне и здесь нравится, — мотнул головой Минсок.       Аптекарь огляделся, оценивая обстановку. Здесь, несомненно, очень красиво, но не настолько, чтобы игнорировать холод. Юноша вытащил руку из варежки, чувствуя, как холодный воздух тут же принялся кусать нежную кожу и заправил выбившуюся челку под шапку. Снежинка опустилась на кончик носа, тут же превращаясь в незаметную каплю воды. Но когда она коснулась замерзшей кожи, Ханю показалось, словно его кольнули маленькой иголочкой. Он инстинктивно дернул головой. Почему-то появлялось такое чувство, что нужно поскорее вернуться в дом, и было оно отнюдь не от того, что сам Хань замерз.       — Идем, — Хань бесцеремонно дернул парня за рукав, высвобождая его руку.       — Не хочу.       — Господи, ты в своем уме?       — Безусловно.       — Тогда просто пойдем, — почти взмолился Хань, опуская уголки губ и нетерпеливо приседая.       — Нет.       — Прекрасно, — хмыкнул аптекарь, в очередной раз наталкиваясь на стену отчуждения. Он не обязан уговаривать этого парня. С какой вообще стати он должен волноваться о его здоровье? С какой вообще стати Хань единственный, кто волнуется? Ему не должно быть дела до этого мальчишки. Это вне его компетенции. Пусть с ним нянчится его мать.       Лу раздраженно развернулся и направился к своему рюкзаку. Импульсивно подняв ношу с земли и накинув лямку себе на плечо, Хань уже даже сделал несколько шагов к своему дому, но остановился, словно бы натолкнулся на непреодолимую преграду. Ноги отказывались двигаться.       Неужели ему есть дело до незнакомого деревенского мальчишки? Немыслимо.       Хань резко развернулся и, проклиная себя, снова двинулся к Минсоку.       — Идем, — он ухватил парня за запястье безвольно повисшей руки, — я напою тебя горячим чаем, чтобы ты согрелся.       Глаза Минсока болезненно расширились, и он попытался вырвать руку, но Хань держал крепко. Кожа все так же была неприятно холодной, словно бы у трупа. От такого сравнения от кончиков пальцев побежали мурашки. Если бы Лу Хань не был уверен, что Минсок жив, он бы наверняка решил, что тот мертв. Но мертвые ведь не могут так старательно трясти рукой, желая её вырвать из чужих цепких пальцев.       Аптекарь дернул молодого человека за руку, но тот не сдвинулся с места, лишь немного качнулся, как молодое дерево.       — Вы знали, что снег не тает? — голос Минсока звучал растеряно, да и сам он был чем-то обеспокоен, напрягаясь всем телом в натянутую струну.       Удар.       — Конечно, знал, при низкой температуре… — сквозь зубы прорычал Хань, чудом не срываясь на крик.       Еще удар.       — Он не тает, когда падает в озеро, — Минсок резко повернул голову на аптекаря, заставляя того испуганно замереть. Это было поистине страшно.       Опять удар.       — Что?       Хань замешкался, отвлекшись на слова юноши и пропустив еще один удар его сердца, который скрупулезно отсчитывал.       — Этого ваша наука не объясняет, так? Снег опускается на дно озеро и, как и на земле, становится сугробом. Удивительно, не правда ли?       — Этого просто не может быть, — мотнул головой Хань, отвечая не на реплику парня, а на свои мысли.       — Почему же, я сам видел…       Хань не слушал. Он пропустил это высказывания мимо ушей, потому что старательно прислушивался к вибрациям крови, которые отдавались в его большой палец, так привычно лежавший на запястье. Наверно это профессиональная привычка считывать чужой пульс.       — Твое сердце… — тихо пробормотал Хань, внимательно смотря на тонкое запястье в своих руках.       — Что с ним?       — Оно бьется слишком медленно, — аптекарь поднял ошарашенные глаза на Минсока. — Это совсем не хорошо, идем!       Лу снова дернул на себя опешившего Минсока, но в этот раз тот поддался, сделав несколько шагов навстречу. Молодой человек, почувствовав эту секундную слабость собеседника, принял её как сигнал к действию и целенаправленно потащил парня в свой дом.       Точно не хорошо. Снег вдруг стал рваться прямо в лицо, маленькие снежинки превращались в огромные хлопья, пытались залепить глаза. Они иголками кололи кожу, и это было больно.       Нет, что-то явно не так с этим парнем, даже здравый смысл перешел на сторону интуиции и отказывался отрицать очевидные факты. Но такого просто не могло быть. Это необъяснимо. Мозг Лу Ханя не работал в этом направлении. Он всегда наталкивался на непреодолимую стену рационализма, в котором нет места необъяснимым явлениям. Он просто отказывался верить в то, что этому не может быть разумного объяснения. Вся жизнь Ханя была простой и понятной, подчиненной известным законам физики, химии, биологии и любых других наук. Он оценивал этот мир именно так. Правила есть везде и всегда. Весь мир Ханя состоял из цифр, правил и алгоритмов и он просто не мог разбиться обо что-то столь необъяснимое.       Он должен придумать этому какое-то простое объяснение, которое сможет принять.       Хань почти силой втолкнул Минсока в открытую дверь, забегая следом. Он не отпустил его руку, пока не довел парня до своей комнаты, и все это время считал удары его сердца. Их по-прежнему было слишком мало.       — Садись, — скомандовал Хань властно и почти кинул юношу на свой футон.       Минсок был на редкость молчалив. Он по какой-то причине не сопротивлялся. Возможно, он сдался, возможно, у него просто не было причин, потому что он не чувствовал угрозы. Или ему стало любопытно, почему аптекарь выбит из колеи.       Хань действительно потерялся. Он суетился, не знал, куда себя деть. Небрежно скинул с себя сначала шапку, потому и остальную верхнюю одежду. Непослушными руками развел огонь и загремел чайником.       Все это время Минсок спокойно наблюдал за ним невидящим взглядом, будто бы ушел глубоко в себя, в какую-то свою реальность.       Несколько раз Хань поскользнулся на своих вещах, пару раз даже с грохотом упал, злобно пнул рюкзак, который отлетел в угол комнаты, уронил чайник.       Столько шума просто не могли остаться незамеченными. В коридоре послышались торопливые шаркающие шаги. Дверь резко открылась.       — С вами все в по… — женщина застыла на пороге, наблюдая за очередной попыткой Ханя встать. Молодой человек был растерян. И его выводило из себя, что мысли не дают ему собраться. Его охватывала паника, когда он смотрел на Минсока.       — Все в норме, — Хань поднялся, гордо выпрямился, смущено поджимая губы, и вытянул вперед руку с чайником, — мне нужна вода.       — Боже, — женщина ласково улыбнулась, — вы бываете таким беспомощным.       Она сделала шаг в комнату и тут же застыла, заметив на футоне в углу своего сына. Хань не обратил на это внимание, пытаясь побороть свое смущение перед женщиной.       — Минсок, почему ты…       — Я решил, что нам с ним есть что обсудить, разве нет? — Лу немного вскинул вверх голову, распространяя вокруг чувство собственной важности.       — Да, конечно, — кивнула женщина, но с места не сдвинулась.       — Он сказал, что хочет напоить меня горячим чаем, только и всего, — спокойно заметил Минсок, — ты не могла бы…       — Да, сейчас принесу вам чай, — осторожно кивнула женщина и удалилась, оставляя молодых людей наедине.       — Буду вам очень благодарен, — крикнул ей вслед Хань и перевел внимательный взгляд на Минсока, который в этот момент с интересом оглядывался, желая не подавать виду, что ему неприятно, когда на него так откровенно пялятся.       Аптекарь на секунду замер, словно выжидая чего-то, а потом кинулся вперед, приземляясь на колени рядом с Минсоком. Молодой человек дернулся назад, пряча руки в рукава кимоно, незаметно потирая все еще ноющее запястье. На нем не было покраснений, да и Лу Хань держал руку не настолько крепко, чтобы оставить следы, однако достаточно, чтобы не дать вырваться. И все же, Минсок ощущал обжигающий след от чужих пальцев на своей коже до сих пор. Так же явно, как и неприятное ноющее чувство от горячего костра.       — Мне нужно тебя осмотреть, и сейчас давай серьезно, без всяких «не хочу», это очень меня злит, — Хань облизнул пересохшие губы и поднял голову, встречаясь с немигающими глазами Минсока.       — Вас злит, когда вы не получаете того, что хотите? — юноша снова свернул разговор в другую сторону.       — Всех людей это злит…       — Даже тогда, когда они ждут гораздо большего, чем могут получить, — Минсок выразительно сощурил глаза. — Злость бессмысленна, только человек виноват в том, что его ожидания не оправдываются.       — Значит, ты снова отказываешься?       — Вы на редкость проницательны, господин аптекарь, — слабая улыбка тронула губы Минсока.       — Я не понимаю, ведь нет никаких причин отказываться, я не собираюсь тебя вскрывать, — пожал плечами Хань.       — А что если соберетесь?       — Мне нужно будет твое разрешение на вскрытие. В любом случае, у меня нет ни оборудования, ни образования для этого…       — О, мне стало значительно легче, — в голос Минсока просочилась насмешка и губы снова растянулись в слабой улыбке, но в ней было больше искренности, чем в предыдущих.       — И твой ответ…?       — Я согласен, если вы не будете меня трогать, — утвердительно кивнул Минсок.       — И как ты себе это представляешь? — Хань удивленно вскинул брови. — Или ты думаешь, что я из тех, кто любит лапать людей под предлогом осмотра?       — Возможно, вы же не врач, сами упирали на это, поэтому для меня этот осмотр представляется бессмысленным домогательством…       — Ты же шутишь, да? — заскрежетал зубами Хань, кажется, его правый глаз стал дергаться. Оскорбительно. Да за кого его принимают?       — Конечно шучу, но все равно не желаю, чтобы вы ко мне прикасались…       — Я не понимаю, а ты как хотел, чтобы это все было? Чтобы я потыкал тебя палочкой и если шевелишься, значит можно констатировать, что ты живой и здоровый? — раздраженно прошипел сквозь зубы аптекарь.       — Нет, я вообще никак не хотел, — мотнул головой Минсок, — в конце концов, я считаю, что со мной все в полном порядке.       — А я считаю, что нет.       — Мне виднее…       — Да неужели?       — Я принесла ваш чай.       В пылу перепалки, молодые люди даже не заметили, как женщина вернулась. Она спокойно протянула поднос с двумя чашками и, внимательно посмотрев на сына, скосила взгляд на одну из них. Минсок кивнул и, не раздумывая, взял именно эту чашку.       — Спасибо, — Ханю ничего не оставалось, кроме как взять оставшуюся чашку с подноса.       — Он… все еще не хочет? — робко поинтересовалась женщина.       — Да, — как-то раздраженно бросил аптекарь. Его изрядно бесило, что он не может выбить согласия из этого упрямого парня. И он понятия не имел, почему ему так жизненно необходимо возиться с этим парнем. Будто бы с тех пор, как он согласился сделать все, что в его силах, он связал себя устным соглашением и теперь нес за Минсока ответственность. В конечном итоге, осмотр, на который он подписался, так и не был произведен, может быть, именно из-за этого он не мог оставить все как есть.       — Минсок, — женщина попыталась сказать это как можно мягче, — в последний раз…       — Последний раз был прошлым, насколько я помню, — холодно отрезал юноша.       — Если и сейчас ничего не выйдет, богом клянусь, я перестану даже пытаться тебе помочь, — взмолилась мать, заставляя сына сжаться, — в конце концов, я уже больше не могу вести эту бессмысленную борьбу с тобой. Похоже, мне одной важно, чтобы с тобой все было хорошо.       Минсок сцепил руки на чашке, и опустил голову, всматриваясь в свой чай, слово бы там были ответы на все его вопросы. Тяжелый вздох ознаменовал конец душевных терзаний.       — Хорошо, — тихо проговорил молодой человек, — в последний раз.       У Ханя даже от сердца отлегло. Ему показалось, что он преодолел один из сложных рубежей, но впереди его ожидало минное поле. Аптекарь отставил кружку в сторону, удобно пристроился на одно колено как рыцарь, будто бы не осматривать собирался, а делать предложение, и дождался, когда Минсок окончательно примет свое согласие. Тот медлил, видимо, собираясь с силами.       Ситуация по оценке Ханя была абсурдная. Будто он сейчас предложил ему что-то по-настоящему из ряда вон, например, что-то интимное вроде секса или жестокое и болезненное, вроде отпиливания ноги тупым кухонным ножом.       Минсок отставил кружку в сторону, устраивая свои руки по обе стороны от себя и вытягивая вперед ноги. Ему пришлось их немного раздвинуть, чтобы не упираться в Лу, и уже это было как-то неправильно. Хань осторожно потянул вперед руку, но остановился. Он чувствовал напряжение матери Минсока своей спиной и это немного давило. Аптекарь тяжело вздохнул, опуская голову.       — Я прощу прощение, но вы не могли бы выйти? — он повернул голову, чтобы посмотреть на женщину через плечо. — Не люблю, когда над душой кто-то стоит.       — Эм, да, конечно, — женщина растерянно повертелась, пытаясь осознать положение своего тела в пространстве и, помедлив, вышла из комнаты, опасливо и очень медленно закрывая за собой дверь. Ей на мгновение показалось, что будет совершенно неправильно оставлять этих двоих наедине. Бог знает, что этот аптекарь может учудить с её сыном.       — Знаешь, — Хань начал очень осторожно и даже смущенно, — ты бы не мог… — он указал пальцем на свою одежду, хмуря брови, — снять кимоно?       — Мне совсем его снять, господин извращенец, или достаточно будет немного распахнуть?       — Нет необходимости снимать полно… погоди, как ты меня назвал? — Хань возмущенно уставился на Минсока, желая показать всем своим видом, как его задевают такие шутки.       — Простите, я просто…       — Просто скинь его, — аптекарь дернул руками по своим плечам, показывая, как он хочет, чтобы Минсок это сделал.       — Хорошо…       Минсок помедлил, стягивая с плеч кимоно, а после недолгих раздумий высвободил свои руки и откинулся назад, хитро смотря на Ханя.       — Знаешь, я тут с тебя не эротические картины писать собрался, сядь нормально, — аптекарь вскинул бровь, требовательно помахивая рукой.       — Все вам не так, — хмыкнул Минсок, усаживаясь прямо.       Хань осторожно коснулся запястья молодого человека, прислушиваясь к биению сердца. Все так же медленно. Не ускорилось ни на один удар. Пальцы пробежали вверх к сгибу локтя, заставляя Минсока морщиться и вздрагивать. Он сжал губы, терпя прикосновения. Кожа молодого человека все так же была холодной, но не так, как бывает, когда замерзаешь. Тогда ты все равно чувствуешь тепло, которое идет изнутри, а сейчас чувство было совершенно противоположным. Будто бы внутри Минсока был один сплошной лед.       — Температура твоего тела ненормально низкая для человека, — Хань отвернул голову в сторону, прислушиваясь к своим чувствам.       Рука скользнула от груди вверх к шее, устраиваясь так, что большой палец чувствовал кадык, а кончики других пальцев могли почувствовать позвонки.       — Нет, это действительно не нормально…       Хань немного отполз назад, касаясь одной рукой коленной чашечки Минсока, а второй скользя вверх по тыльной стороне бедра.       Минсок вздрогнул, инстинктивно приподнимаясь на руках и отстраняясь назад, желая уйти от чужих прикосновений. Там, где касался Хань, было особенно больно.       — Знаете, господин аптекарь, если вы не прекратите, я расценю это как домогательство. Что мне мешает уйти прямо сейчас? — сдавленно пробормотал Минсок.       — Сидеть, — властно скомандовал Хань, и у юноши не возникло даже желания воспротивиться этому. Он просто покорно опустился на место и попытался расслабиться. Руки Лу в ту же секунду отпустили парня.       Хань хмурился, пытаясь обработать полученную информацию.       — Тебе нужно согреться, это точно, — бормотал он, — это опасно для организма. И сердце… у тебя всегда был такой сердечный ритм?       — Нет, не всегда…       — Слабость, головокружения бывали? В обморок падал?       — Нет, — помотал головой Минсок. — Разве что слабость немного… но это может быть, от нехватки витаминов? Зима все-таки…       Видя хмурое выражение аптекаря, он сам начинал хмуриться и пропитываться важностью того, что с ним сейчас происходит.       — Да, все именно поэтому, если будешь хорошо питаться и нормально спать, то все пройдет…       — Правда?       — Нет, — коротко заметил Хань.       — Ваши аптекарские шуточки?       — Мой сарказм. Так, я поищу тебе теплую одежду, а ты сядь поближе к костру, — Хань поднялся, все также не смотря на Минсока.       — Не нужно, мне не холодно…       — Это я уже слышал, но мне на это наплевать, понятно?       — Нет.       — Давай на чистоту, — Хань повернулся, — это не тебе не холодно, это ты не чувствуешь холод.       — Разве это не одно и то же?       — Нет. Если ты по какой-то непонятной для меня причине не можешь чувствовать холод, это совсем не значит, что твой организм стал к холоду невосприимчив. Это… я слышал о людях, которые не чувствуют боль, но это не делает их неуязвимыми или бессмертными. Если в них ткнуть ножом, они истекут кровью и умрут, и могут этого даже не осознавать и не чувствовать. С тобой что-то подобное. Ты не чувствуешь холода, но это не значит, что не замерзаешь.       — Вот значит как…       — Да, а теперь просто сядь поближе к огню и закутайся в одеяло.       — Нет.       — Да почему, черт возьми? Что не так с тобой? — взревел аптекарь, оборачиваясь.       — Мне больно.       — Где тебе больно? — Хань сощурился.       — У огня, слишком горячо. На расстоянии двух шагов мне кажется, что у меня появляются ожоги, как если бы я в этот костер сиганул.       — Ну, иногда, когда тело начинает согреваться, бывает легкая ноющая боль…       — Нет, это не то, — мотнул головой Минсок.       — А если я скажу, что никаких ожогов у тебя не останется, сядешь?       — Вы когда-нибудь совали руку в огонь?       — Не доводилось…       — У вас есть шанс попробовать, может быть, тогда вы поймете, почему я не хочу этого делать, — стоял на своем юноша.       — Да ты пойми, я не просто так тебе это говорю, умник, — Хань скрестил на груди руки, — обморожение это тебе не шутки. В противном случае, если продолжишь в таком же духе, в худшем случае ты умрешь, в лучшем — лишишься пары конечностей. Этого хочешь?       — Я просто хочу, чтобы это все прекратилось или вы все оставили меня в покое! — закричал Минсок. — Вы даже понятия не имеете, что со мной не так, не знаете, поможет ли мне это. Что же, мне теперь до конца жизни провести в агонии только потому, что мой мозг и тело разошлись во мнениях?       — Слушай, я не хочу, чтобы ты страдал, я просто хочу помочь!       — Странная какая-то помощь, не находите? Жариться в адском котле это так способствует!       — Просто завернись в одеяло и замолчи, а я что-нибудь придумаю, возможно…       — Готовы положить всю жизнь на поиски лекарства от моего недуга?       — Нет, от силы неделю…       — Еще лучше, — хмыкнул Минсок и рухнул на футон, закидывая на себя сверху одеяло.       — Что важнее, скажи мне, когда все это началось, — голос Ханя резко стал звучать мягче, — возможно в этом собака зарыта.       — Даже не знаю… — задумчиво протянул Минсок, ощущая блаженную прохладу одеяла.       Молодой человек безмолвно изучал потолок, закусив губу. Он точно знал, когда это началось. Не знал лишь, стоит ли об этом говорить.       — Давай уже, руби правду матку, — Хань присел рядом с молодым человеком, осторожно опуская руку на одеяло. Он в этот момент чувствовал какое-то единение с Минсоком, но не мог себе объяснить почему. Лу был готов выбросить к чертовой матери все свои предрассудки и поверить во все, что сейчас скажет парень. Потому что не было причин не верить.       — Я даже не знаю с чего начать…       — Попробуй с начала, ну или с любого другого места, но чтобы была логика повествования, завязка, кульминация, развязка и неожиданный поворот сюжета…       Минсок слабо усмехнулся.       — Озеро в нашей деревне, вы знаете, господин аптекарь, как его называют?       — Озеро Слез?       — Или Озеро Неприкаянных Душ…       — Что за… это всего лишь большая лужа, зачем столько пафоса? — возмутился Лу Хань. Ему не нравилось, что чему-то столь простому и обыденному придают такое важное значение.       — Ну для деревень вроде нашей это не является чем-то необычным, везде есть свои легенды, — Минсок на какое-то время замолчал. — Это не то, чтобы страшилки и я уверен, что спустя столько лет банальные истории обрастают множеством несуществующих подробностей, которых не было на самом деле, но…       — Давай без прелюдий…       — Я просто хотел сказать, что в наших краях бытует множество вариантов одной и той же легенды об этом озере. Суть всех этих легенд в том, что много людей в этом озере погибло. В основном несчастные влюбленные. Вечно приходили к этому озеру плакаться, а потом в один прекрасный момент — бултых — и шли на дно.       — Ну не вижу ничего странного, таких мест пруд пруди… Люди сводят счеты с жизнью, где только можно, а тут и природа красивая и трагизма много. Хорошее место. Для любителей романтичных самоубийств.       — Так-то оно так, вот только ни одно тело найти так и не удалось…       — Не всплыли что ли, бедолаги?       — Ни один, — подтвердил Минсок. — Говорят все, кто у этого озера хоть раз пролил слезы, в конечном итоге оказывается на дне. Я не верил в это, но…       — Неужели ты плакал?       — А вы, господин аптекарь, разве нет? — Минсок поднялся на локтях, чтобы заглянуть в глаза собеседнику.       — Нет, — коротко ответил Хань, сглатывая.       — Врун, — юноша снова откинулся назад, укладываясь поудобнее на футоне.       — Так что же с этим озером, к чему ты о нем рассказываешь?       — К тому, что я там кое-что потерял, — Минсок неосознанно коснулся своей груди, словно бы пытаясь что-то нащупать, — что-то очень ценное.       — Какую-нибудь безделушку?       — Человека…       — Человека? Целого человека?       — Нет, только его часть… ну, конечно же, целого! Из-за кусочка я бы не полез в это озеро!       — И что же случилось с человеком?       — Он сгорел…       — Сгорел?       — Ну да, что еще может случиться с человеком в воде?       — Хорошо, он утонул… и как он?       — Я не знаю…       — Мне очень жаль, правда, я соболезную…       — Но это еще не все, мы принесли лодку, в надежде, что сможем хотя бы тело выловить, возможно, удалось бы спасти. Я остался там до самой ночи, было холодно, шел снег, но я все надеялся, что смогу его найти…       — Нашел?       — Нет, лодка перевернулась, и я упал и, я не знаю, я просто не смог всплыть, понимаете, будто бы меня что-то вниз тянуло. И я тогда подумал, ну и ладно, не велика беда. Уже было без разницы… Меня все тянуло вниз, дышать было нечем, а потом я просто почувствовал спиной дно и все.       — Что и все?       — Ну, совсем все. Я просто отключился. Не сразу, правда. Сначала все равно было страшно, было еще желание за жизнь бороться, но потом я просто услышал его голос и перестал сопротивляться. Помню, что мне вдруг стало очень легко, легкие больше не сдавливало. Мне будто бы не нужно было дышать вовсе. Я просто чувствовал, как бьется мое сердце, и видел, как падает снег. В озере. Понимаете, он падал сквозь воду и оседал на дне. А потом я отключился.       — Жуткая история… но как же ты…       Минсок перевернулся на бок, внимательно смотря на потрескивающий огонь. Он по инерции укутался в одеяло, хотя и не было в этом необходимости. Просто старые дни вспомнились.       — Я проснулся от жуткого звука, а потом понял, что это мой вдох. Я лежал мокрый на льду озера, но совсем не чувствовал холода. И снег шел. Я был весь в снегу. После этого все и началось. Я вернулся домой, испугал маму своим появлением. А потом, когда подошел к огню, почувствовал, что мне очень больно. Вот такая вот история, а дальше вы сами знаете.       — Мдаааа, — только и смог выдавит ошарашенный Хань, потирая переносицу. Это никак не вязалось с его виденьем мира. История, безусловно, была захватывающей, но не сильно походила на правду.       — Вы мне не верите, господин аптекарь?       — Я… нет, верю, конечно, верю…       — Не важно, что бы вы ни думали по этому поводу, так оно все и было. Мне незачем вам врать, я в этой истории потерял кое-что очень ценное. И мне не важно, спасете вы меня или нет, я был готов к концу еще тогда. В любом случае, там, на дне, я оставил часть себя, поэтому стать полноценным человеком я больше не смогу… без него.       Голос Минсока дрожал. В его глазах плескалась боль такой силы, какой Хань никогда в своей жизни не встречал. Рядом с этим человеком, все другие переживания казались сущим пустяком. Неужели возможно так сильно горевать из-за человека?       И в этот момент все встало на свои места. Лу Хань понял, что он абсолютно бессилен. Что бы он ни делал, как бы он ни старался спасти это тело, что-то столь эфемерное как душу, существование которой Хань отказывался признавать ровно до этого момента, спасти ему не удастся. Перед ним мертвый человек. Уже давно мертвый человек, от которого осталось только тело. Душа его все еще там, на дне озера. Поистине жуткая история.       — Мне очень жаль, — только и смог сказать севшим голосом Хань, — мне, правда, очень жаль.       Впервые в жизни Лу Хань жалел кого-то. Жалел настолько сильно, что его переполняло желание помочь и безысходность от того, что он тут бессилен. К несчастью, единственное, чему он никогда не сможет научиться, так это возвращать мертвых к жизни. И теперь он понимал, по-настоящему понимал всю боль и отчаянье взрослого человека, который сталкивается не со своей смертью, а со смертью близкого человека. Когда ты умираешь не весь, а медленно, постепенно. Разваливаешься по частям. Проще оборвать свою жизнь, чем жить дальше с грузом, что человека, который был с тобой единым целым, больше нет. Внутри остается сосущая пустота, которую невозможно заполнить. Нет никого другого, кто бы мог занять это место. Не по его фигуре эта дыра. Как пытаться открыть свою дверь чужим ключом.       Аптекарь не просто пропитывался этой болью. Он осознавал её разрушительность и тот факт, что и ему скоро придется с ней столкнуться. Страх наваливался всем своим весом, заставляя Ханя чуть ли не застонать. Если бы все зависело только от его желания, которого сейчас предостаточно. Если бы только от него, он бы все исправил. Он бы вернулся назад во времени, он бы нашел лекарство. Но он этого не может. И на смену отчаянья необратимости приходит смирение и пустота. Смерть неизбежна. Она завершение всего. Нет смысла сопротивляться неизбежному. Это нужно просто принять.       Минсок спрятал голову под одеялом, чтобы Хань не видел его слез. Он старался как можно тише шмыгать носом, кусая губы и не срываться на болезненные стоны. Ни жар, охватывающий тело, ни что-либо еще сейчас для него не имели значения. Все казалось терпимо, все, кроме разъедающей изнутри боли потери.       — Мне так жаль, — продолжал шептать Хань, поглаживая Минсока сквозь одеяло.       Ему казалось, что ни одно слово ни на одном языке не могло передать насколько ему жаль, как сильно он хочет исправить то, что случилось. Ведь это не его боль. Он всегда был равнодушен к страданиям других. Но сейчас, как никогда раньше он почувствовал важность и необходимость того, что делает. И если уж он не может найти лекарства от смерти, то почему бы не найти лекарства от боли?       — Мне, правда, так жаль, — Хань не заметил, как перешел на родной китайский, который, ему казалось, уже позабылся спустя столько лет. Просто сейчас эти слова были роднее, в них было больше чувств, они, может быть, могли передать все то, что он чувствует. Это язык, на котором он думал, которым он жил.       Глаза предательски защипало от слез, и Хань отвернулся, вскидывая голову вверх, глотая свою боль и сожаление, чтобы они не полились из глаз.       — Как думаете, господи аптекарь, если я смог выжить, может быть, и он может? Вдруг он спит где-то там, на дне и просто ждет, когда его разбудят?       Хань хотел сказать что да, все именно так, но слова просто не могли слететь с его языка. Он не был уверен в том, что это возможно. Дважды таких чудес не случается.       — Ты сильно любил этого человека, да?       — Больше жизни, — выдавил Минсок и взвыл, затыкая себе рот одеялом, потому что не смог сдержаться. Его рыдания походили на кашель, потому что он пытался их подавить, но уже не мог.       Хань не мог ничего с этим поделать, его сердце тоже разрывалось сейчас. Потому что боли было слишком много для одного. Огонь медленно потухал, и аптекарь даже не пытался его поддержать. Сейчас это было последнее, о чем он думал. Он и сам перестал чувствовать и холод и тепло, он ничего не чувствовал, кроме раздирающей изнутри боли. И она была сильнее всего в этом мире.       Такая огромная и всепоглощающая любовь вдруг обернулась самым страшным кошмаром. Агония на всю оставшуюся жизнь. Оставалось надеяться только на то, что время сгладит углы.       Хань долго сидел рядом с Минсоком, вслушиваясь в свои ощущения. Он понял только одно. Сейчас, самым правильным будет просто оставить все как есть. Сейчас, самое лучшее, что он может сделать, так это просто уйти. Это правильно. Так будет лучше для них обоих. Пусть это было в какой-то степени эгоистично, но Хань хотел сбежать. Отгородиться, отмахнуться. Как всегда он это делал. Чужие трагедии не имеют к нему никакого отношения. Это не его крест. У него еще будет время хлебнуть всего этого сполна. Он не хочет делать это за других.       И он просто встал. Лу Хань просто встал и молча направился к двери. Лишь у порога он обернулся, чтобы задать последний интересующий его вопрос. Тот, который он хотел задать с самого начала, но так и не нашел подходящего момента. Сейчас был последний шанс удовлетворить свое любопытство и забыть об этой истории.       — Этот человек… кто он?       Минсок не ответил. Хань постоял какое-то время в дверях, ожидая, что ему все же скажут, но, похоже, и сейчас момент был не подходящий. И когда юноша уже закрывал дверь, он услышал тихий ответ:       — Мой брат… — слова потонули в хлопке закрывающейся двери.       Дыхание Лу Ханя перехватило. Он был готов к любому ответу, но почему-то этот его задел больше всего. Больнее всего. И правда, частичка, самая настоящая.       История на грани сплетения реальности и вымысла казалась и реальной и невозможной в одно и то же время. Лу Хань никак не мог определиться, верит ли он в то, что эта история действительно случалась, или это всего лишь одна из легенд, обросших неправдоподобными деталями, которые рассказывают в темные ночи у костра. Хань верил, что можно чудом спастись из-под воды, что можно об этом не вспомнить, еще он верил, что от нехватки кислорода и всплеска адреналина возможны галлюцинации, и с этой точки зрения, история казалась абсолютно правдоподобной. Но было в ней что-то, что заставляло сомневаться в её правдивости. Налет некой сказочности и что-то в самом Минсоке мешало в это верить. У него не было причин врать, его слова не были похожи на ложь, но Лу Хань им все равно почему-то не верил.       Это была душещипательная, захватывающая история, как и многие другие, которые заставляют пустить скупую мужскую слезу, но в конечном итоге, ты все равно знаешь, что это неправда.       Аптекарь дал Минсоку возможность самому решать, когда он будет готов уйти. Это был промежуток в несколько часов, прежде чем Лу Хань смог вернуться обратно в свою комнату, и с сожалением констатировал, что и этот день был бессмысленно потрачен. Похоже, ему придется выделить еще один день на то, чтобы восполнить утерянную возможность. Вот так всегда, стоит тебе составить план, и ты тут же перестаешь в него вписываться. Невозможно учесть два таких фактора как свою лень и постороннее вмешательство. Человеческая лень безгранична, внешние факторы непредсказуемы.       Когда Хань вернулся в свою комнату, Минсока там уже не было. Аптекарь остановился в дверях, оглядывая свою комнату, окутанную темнотой. В ней был непривычный порядок. Футон заправлен, одежда аккуратно сложена в углу. Хань вздохнул.       — Мой сын… вы узнали, что с ним? — женщина появилась как всегда не вовремя, когда Хань меньше всего был готов отвечать на её вопросы. В прочем, не её это была вина, нужно продумывать ответы на каверзные вопросы заранее, чтобы не быть застигнутым врасплох.       Лу Хань обернулся на женщину, извиняющееся поджимая губы. Он не был склонен врать, но и говорить правду он тоже не мог. Да и что он мог сказать, кроме того, что не имеет ни малейшего понятия о том, что твориться с её сыном. У него есть много предположений, но нет ни одной возможности их подтвердить или опровергнуть.       — Мне жаль, что свою последнюю попытку вы потратили на меня, — вздохнул Хань, — как я и сказал, я бессилен что-либо сделать.       — Значит, все тщетно? Он умрет? — глаза женщины болезненно блеснули в тусклом, подрагивающем свете свечи.       — Скажем так, вероятность, что он доживет до старости, очень мала, но… я думаю, что оставить его в покое будет правильным решением.       — Значит, это конец…       — Вы можете попробовать поискать кого-нибудь еще, однако боюсь, что медицина тут бессильна, — Хань сжал пальцы на дверном косяке, тщательно подбирая слова, — нет такого лекарства, которое могло бы исцелить человеческие души. Болезнь в его голове.       — То есть, у него проблемы с мозгом?       — Отчасти, — Хань нахмурился, — в его функционировании, отчасти в мироощущении вашего сына. Здоровье зачастую напрямую зависит от нашего психологического состояния.       — И вы ничего не можете с этим сделать?       — Я не доктор, я не диагностирую и не лечу людей, только снабжаю их лекарствами…       — А разве нет никакого порошка, чтобы улучшить психологическое состояние…?       — Если бы он был, я бы стал самым богатым человеком в этом мире. Мне очень жаль.       Хань повернулся, чтобы посмотреть на женщину, и еле заметно пожал плечами. Ему казалось, что за последние несколько дней он слишком часто извиняется и испытывает чувство вины. Это было непривычно и даже немного унизительно, потому что причин извиняться ни перед кем не было. Он ничего никому не обещал с самого начала, а значит, что его совесть должна быть чиста, но она почему-то не была.       Аптекарь немного склонился, чтобы возвестить об окончании разговора и скрылся в своей комнате, плотно закрывая двери. Ему был неприятен разговор с этой женщиной, потому что она неправильно оценивала его силы и постоянно ждала больше, чем могла получить. И теперь было неловко не оправдывать её ожиданий, разочаровывать своим бессилием. Он ведь не волшебник. Он не способен сотворить чудо. Поэтому он решил сделать то, что делал всегда — сбежать.       Конечно, он не собрал вещи и не убежал из деревни под покровом ночи. Он просто отмахнулся, убедив себя в том, что это его не касается. Сказал себе, что сделал все, что мог. Нашел еще тысячу оправданий своему бессилию, и это должно было его успокоить. Но не успокоило.       Он много раз прокручивал в своей голове разговор с Минсоком, но не искал для него пути спасения. Просто безмолвно сочувствовал. Понимал. И снова, и снова убеждал себя в том, что всех спасти невозможно. Есть вещи, которые неподвластны человеку, как бы он ни старался. Разве не это себе говорит тот, кто приходит вторым?       Ночь выдалась тревожной. Хань никак не мог заставить себя уснуть. Его разум не мог очиститься от мыслей, которые отдавались щемящей болью в груди. Уснуть удалось только под утро, поэтому вставать с первыми лучами солнца было равносильно самоубийству.       Хань еле заставил себя смахнуть с глаз свинцовую тяжесть и стянуть с себя одеяло, опаляя кожу холодом, которым за ночь пропиталась комната. Наспех приведя себя в порядок и собрав вещи, Хань выскочил из дома, не дожидаясь завтрака. Ему просто не хотелось встречаться с матерю Минсока.       В этот день он отправлялся в горы с проводником, потому что даже несмотря на постоянные визиты сюда, горы были по-прежнему опасным и неизведанным для него местом. Он заранее договорился с местным через хозяйку дома, который по старой дружбе согласился помочь.       Хань с самого утра был сонным и молчаливым, поэтому поддерживать разговор с мужчиной, который сопровождал его, было трудно. Мужчине было глубоко за сорок, но он выглядел моложе своих лет. Высокий, подтянутый, с чуть загорелой кожей. Он без умолку трещал об учителе Лу Ханя, с которым несколько раз бывал в горах в прошлые их визиты в деревню, когда сам Хань был слишком маленьким, чтобы позволить ему идти вместе с ними. Аптекарь слушал без интереса, отвечал невпопад и очень сухо, только для того чтобы из вежливости поддержать разговор. О делах учителя Хань рассказывал неохотно, предусмотрительно умалчивая некоторые детали вроде болезни. Когда поток общих тем был исчерпан, мужчина перешел на рассказы о своей семье, и Лу перестал слушать, изредка в своей сосредоточенности работы выхватывая беспорядочные фразы и несвязные слова.       Пожалуй, для Лу Ханя это были самые утомительные несколько часов его жизни. Его то и дело подмывало закричать на спутника, чтобы он хоть на секунду замолчал, но воспитание просто не давало этого сделать. Когда аптекарь возвращался в деревню, он был вымотан. Он пропитался усталостью, в голове был туман, мысли разбегались. И это было даже хорошо, когда нет сил и желания о чем-то думать, когда просто выполняешь механическую работу, не обременяя себя рассуждениями.       Хань заплетающимися ногами шел по непроходимому снегу, поочередно закрывая то один, то другой глаз, чтобы они перестали ныть. Иногда, бывало, закрывал оба, но тут же чуть не падал, запинаясь об собственные ноги.       Проходя мимо озера, Хань замешкался, скользя взглядом по такому привычному, но в то же время чужому пейзажу. Озеро все так же сковывал лед, а на его берегах по-прежнему чернили изуродованные голые деревья. И даже знакомый силуэт, в окружении кружащихся снежинок, казался привычным.       — Он опять здесь, — вздохнул Хань, безошибочно узнавая в одиноком человеке на берегу Минсока.       — Он тут каждый день, — пожал плечами мужчина, — своего брата оплакивает. Жалко, конечно, но вот уже год прошел, а он все никак не смириться.       — Год? Я думал, это недавно случилось, — не очень эмоционально удивился аптекарь, оборачиваясь на спутника.       — Да, год, — кивнул местный, задумчиво кривя губы, — хотя и кажется, что совсем недавно. Как сейчас помню, как мы их двоих из воды достали. Жалко его брата, славный был парень, но что поделать. Со дна живыми не возвращаются. А Минсок вернулся дважды. Этот парень чертовски везучий.       — Дважды?       — Да, первый раз вместе с братом, а второй уже сам. Мы думали, что он с концами на дно ушел. Бросились его искать, глядим, а озеро замерзло. Мать его чуть с ума от горя не сошла. Оно и понятно, друг за другом муж и сыновья померли. Она уже Минсока похоронила, а он возьми и объявись через месяц. Просто взял и вернулся, как ни в чем не бывало, представляете?       — Хотите сказать, он месяц провел на дне озера? — скептически приподнял бровь Хань. Это звучало очень неправдоподобно.       — Уж не знаю на дне ли или еще где, но месяц его точно не было…       — Быть не может, — хмыкнул аптекарь.       — Да я бы сам никогда не поверил, если бы не увидел своими глазами, — с энтузиазмом заговорил мужчина, чувствуя, что эта тема так интересна собеседнику, — живой, здоровый. Правда, после этого случая с ним стало твориться что-то странное. Я его, если честно, побаиваюсь. Странный он какой-то стал, да и этот снег над ним идет постоянно… злые языки поговаривают, что проклят он.       — Проклят? И вы верите в это? — Хань усмехнулся, отворачиваясь. — Возможно, лет сто назад я бы и поверил в это, но не сейчас…       — Не верите в проклятья?       — Конечно, нет, — заверил его аптекарь так, будто это было само собой разумеющееся, — проклятья — это всего лишь выдумка. Люди сами себе это придумывают. Ищут закономерность в череде случайностей. У всех бывают плохие дни и черные полосы, но это совсем не значит, что они прокляты.       — Верить или нет, дело ваше, господин аптекарь, вы вольны верить во что хотите. Я верю в то, что вижу своими глазами. И никакого другого объяснения увиденному я не могу найти.       — Я уверен, что этому есть разумное объяснение…       — И какое же?       — Пока не знаю, но это не значит, что его нет, — резонно заметил Хань, бросая взгляд на Минсока и поправляя лямку своего рюкзака. История, рассказанная этим юношей, вдруг перестала сходиться, и Хань почему-то почувствовал жгучую необходимость узнать истину. Правда лежит на пересечении нескольких историй. Один рассказчик не может быть объективен.       Лу Хань прищурил глаза, прожигая своим взглядом спину Минсока, после чего развернулся и направился в деревню.       — А чем вам проклятье не разумное объяснение, — пробормотал мужчина и двинулся за аптекарем.       Не доходя до конца деревни, Хань с мужчиной разошлись по разные стороны. Аптекарю пришлось сделать небольшой крюк, прежде чем он все-таки добрался до своего дома. Открыв входную дверь, Хань долго прислушивался к звукам, доносившимся из глубины дома, и, убедившись, что все спокойно, зашел. Его гордость задевало то, что он должен вот так, как вор, пробираться в дом, стараться быть незамеченным, чтобы не чувствовать на себе осуждающего взгляда матери Минсока.       Оказавшись в своей комнате, Хань рухнул прямо на пол, не раздеваясь. Сил не было. Он понял, что не может себя заставить даже встать. Такое чувство эйфории было внутри только от того, что он может вот так лежать на полу, бесцельно водя по нему кончиком указательного пальца, выписывая какие-то причудливые фигурки. Шарф, согретый горячим дыханием, опалял кожу, кололся ворсинками, от чего Лу недовольно фыркал, но снимать шарф не собирался. Глаза закрывались как-то сами собой. Он знал, что не должен спать, иначе потеряет еще один день, но соблазн хоть немного прикрыть глаза был слишком сильным. Всего несколько секунд, чтобы они не ныли. И он прикрыл, всего лишь на мгновение погружаясь в темноту своего уставшего сознания. Звуки внешнего мира вдруг стали пропадать, как будто какое-то животное выгрызало их из ткани мира. Они то были, то снова не были. Словно кто-то игрался со звуком, то прибавляя, то убавляя его. А потом все вдруг стихло. Тьма поглотила Лу Ханя, бережно заворачивая в мягкий сон.       — Хань… — прорывалось сквозь дымку сознания.       Аптекарь недовольно замычал, сворачиваясь калачиком. Ему просто не хотелось прерывать это прекрасное небытие, когда он перестает на несколько часов существовать, а для него это всего лишь мгновение.       — Хань, дорогой, вставай, — хозяйка, которой и принадлежал этот мягкий голос, стала нежно поглаживать Лу по руке, желая разбудить, — обед готов. Давай, поднимайся, тебе надо покушать, потом обратно ляжешь…       Аптекарь только с помощью хозяйки смог поднять свое тело с пола и сесть, сонно оглядывая комнату.       — Ты хорошо себя чувствуешь? — женщина с беспокойством приложила ладонь ко лбу молодого человека. — Ты сегодня не позавтракал… с тобой все хорошо?       — А? — Хань попытался поднять глаза на руку на своем лбу, но это у него получилось так себе. Он чуть отклонился назад, думая, что так ему будет лучше видно, что у него там с головой делают, но нет, лучше не стало.       — С тобой все хорошо? — повторила старушка.       — А? Да, да, все в полном порядке, — Хань несколько раз моргнул, возвращая свое сонное сознание в реальность и с трудом поднимаясь с пола. Он не знал, сколько он вот так спал на полу, но по его подсчетам это не должно было быть долго. И, тем не менее, он все равно продрог. Зябко поежившись, он скрестил на груди руки и втянул голову в плечи, чтобы ему было хоть чуточку теплее.       — Точно? — хозяйка не сдвинулась с места, выжидательно смотря на Ханя, словно бы хотела проверить, правду он говорит или нет. Вдруг этот вопрос заставит его сознаться во вранье.       — Да, я уверен, просто устал немного, сегодня ночь выдалась бессонной, — вздохнул аптекарь, беззастенчиво зевая, не утруждая себя даже тем, чтобы прикрыть рот рукой.       — О, действительно? Это может быть из-за нашего климата, я думаю, ты не привык к такому холоду, — сочувственно произнесла старушка.       — Да, я здесь быстро утомляюсь, и меня постоянно клонит в сон, не помню, чтобы такое было раньше, но в наши прошлые визиты и зимы были не такими суровыми…       — Ты прав, у нас уже лет пятнадцать таких холодных зим не было…       — И озеро никогда еще не замерзало, — зачем-то вдруг ляпнул Хань.       — Да, ни разу, — подтвердила хозяйка, она поднялась с пола и, нежно улыбаясь Лу, подошла к нему, — я заварю тебе на ночь травяной чай, чтобы спалось лучше. Ты точно не заболел?       — Нет, вряд ли, — усмехнулся Хань, — к тому же, даже если и заболел, я ведь аптекарь, у меня всегда есть лекарства… ничего страшного со мной не случится. Не пропаду.       — Это хорошо, — старушка кивнула, — я уж было подумала, что ты такой из-за Минсока.       — Из-за… Минсока? — Хань постарался как можно правдоподобнее сделать вид, что он не понимает о чем речь.       — Я слышала, он вчера был здесь, — женщина нахмурилась. — Я ни в коем случае не имею ничего против, тем более, я знаю Минсока еще с пеленок, но не думаю, что ему можно помочь. Я говорила ей, чтобы не втягивала тебя в это, ведь уже столько докторов приходили его осматривать, и ничего, но она не послушала меня, — затараторила старушка, — и её можно понять, все же он единственный, кто у неё остался, она хочет его защитить. Но… пропащий он.       — Да, но… почему вы мне все это говорите?       — Просто не хочу, чтобы ты переживал из-за того, что не можешь ему помочь. Не ты один этого не можешь, так что не вини себя.       — Я не виню себя и не переживаю из-за этого, — мотнул головой Хань, — меня это не касается. Я с самого начала предупредил, что вряд ли смогу что-то сделать. Я не волшебник. Все, что в моих силах, я сделал, остальное меня не касается.       — Ты говоришь правильные, но очень жестокие вещи, Хань, — хозяйка опустила руку на плечо аптекарю. — Нельзя игнорировать проблемы окружающих людей, даже если ты не можешь им помочь.       — И что же измениться от того, что я не буду их игнорировать? — поморщился Лу, отворачивая голову, чтобы сбежать от пристального взгляда женщины. — Кому это сделает лучше?       — Сострадание, понимание и поддержка, может быть, и не исцеляют от смертельных болезней, но дают силы бороться, — снова улыбка тронула губы старушки, а в глазах её отразилась невероятная мудрость, — не всегда важна возможность оказать материальную помощь. Иногда достаточно просто быть рядом, понимаешь? Не стоит переживать за Минсока, потому что он болен, и ты не знаешь, как его вылечить. Но возможно, если ты сможешь его понять и поддержать, это даст ему силы двигаться дальше и он не попытается снова пойти на дно…       Хань нахмурился. Как-то очень настораживало, что разговор свернул именно в это русло. Аптекарь подозрительно посмотрел на хозяйку, которая лучезарно улыбнулась, будто бы ничего и не говорила, поправила Ханю шарф, пару раз хлопнула его по плечам и сладко протянула:       — А теперь идем, обед стынет. Что-то мы заболтались с тобой.       Лу Хань не спешил двигаться с места. Он внимательно прислушивался к своим ощущениям, задумчиво кусал щеки, потому что это помогало ему сосредоточиться. Хань доверял своему чутью, и оно подсказывало ему, что хозяйка не просто так заговорила о Минсоке. Не вскользь упомянула о нем, как о больном человеке, которого Ханю спасти не удалось. Она точно знала что-то, чего не знал сам Хань, и будто бы дразнила этим. Она хотела от Ханя что-то определенное, но прямо об этом не говорила. Хотя слова женщины и казались абсолютно прозрачными, без подтекста и скрытого смысла, она явно что-то не договаривала.       — Погодите, что же вы тогда хотите от меня? Чтобы я подставил Минсоку свое плечо и дал выплакаться? — Хань догнал хозяйку в коридоре. Он шел за ней, мелко семеня ножками, чтобы не обгонять её. Она была ростом ниже и, так уж получилось, что Хань немного нависал над ней, что выглядело весьма забавно, вкупе с серьезным выражением лица и попытками подстроиться под маленькие, но быстрые шаги старушки.       — Знаешь, Хань, говорят, что тот, кто пролил слезы на этом озере, со дна не возвращается, — вдруг сказала женщина.       — Да, я слышал это много раз, — подтвердил он, — ваша местная легенда, да?       — Не легенда, а закономерность, — женщина вдруг резко остановилась, — нет никакой мистики в этом. Люди, у которых есть время лить слезы, к прежней жизни не возвращаются. Такие люди заканчивают свою жизнь на дне озера. Они считают, что это единственный выход. Те, кто хотят умереть, со дна озера не возвращаются. Где это видано, чтобы человек, который жаждет смерти, вдруг взял и всплыл.       — Получается, что «люди, которые со дна озера не возвращаются» это самоубийцы? Значит, все остальные в озере не тонут, и нет в этом никакой мистики? — уточнил Хань.       — Те, кто не хотят в этом озере утонуть, туда даже не лезут, — подтвердила женщина, — так что да, здесь нет никакой мистики. По крайней мере, я склонна так считать, но…       — Но?       — У всех правил есть исключения, — женщина двинулась дальше, следом за ней, с небольшим опозданием двинулся и Хань.       — И какое же у этого правила исключение?       — Не догадался еще?       — Интуитивно догадываюсь, но хотелось бы уточнить…       — Минсок.       — Ну, вряд ли он хотел свести счеты с жизнью, поэтому он и не утонул.       — Ты многих людей знаешь, которые, однажды чуть не расставшись с жизнью и потеряв кого-то из близких, решают снова проделать этот трюк? Он просто испытывает судьбу…       — Это его дело, — вдруг оборвал старушку Хань, — если хочет пойти на дно, то скатертью дорожка. Если он этого хочет, пусть делает.       — Сделает, я почему-то в этом не сомневаюсь, — вздохнула женщина, — когда лед сойдет… жалко его мать. Где это видано дважды сына хоронить…       — Всем помочь нельзя, — обронил Хань, забываясь, и совсем не замечая, что говорит это вслух, — особенно тем, кто этой помощи не желает.       Женщина ничего не ответила. Да и не было в этом никакой необходимости. Разговор исчерпался сам собой. Обед прошел в полной тишине. Каждый думал о своем.       Лу Хань сводил в голове разные кусочки пазлов, пытаясь собрать одну историю. Ему все это не давало покоя. Он прекрасно понимал, что это его не касается, но не думать об этом не мог. Это давало пищу для ума. Хань желал понять, в чем тут соль скорее из-за спортивного интереса. Ему хотелось узнать правдивую историю. То, какая она есть на самом деле. И важен был даже не конечный результат, а скорее сам поиск истины.       Аптекарь рухнул на свой футон, подложив под голову руки, и принялся разглядывать скачущие по потолку световые волны от костра.       Впереди еще два похода в горы, а потом он уйдет из этой деревни. И напрочь забудет об этой истории и о Минсоке. Холодном, как лед человеке с мертвыми глазами. Возможно, вернувшись сюда на следующий год, а может быть раньше или позже, он узнает, что Минсока больше нет. Молча постоит на берегу озера, отдавая дань уважения погибшему, и просто уйдет. Не проронив ни слезинки. Потому что не больно, не обидно, не печально. Совсем никак. Всего лишь факт, данность. Человека больше нет. Словно и не было вовсе. Только в памяти остался отпечаток существования Минсока. Если и воспоминания исчезнут, никто даже не вспомнит, не узнает, что был такой человек. Минсок просто уйдет в пустоту. Забудется. Навсегда.       Обидно вдруг стало за Минсока. Как же так, не оставив в этом мире ничего, чтобы напоминало о себе, он вдруг решит уйти? Разве жизнь не кажется бессмысленной, когда после тебя ничего не остается? Даже боль. Просто человек приходит в этот мир, а потому уходит из этого мира. И никто этого не замечает. А как же потоптаться грязными ботинками по белому ковру? Хоть какой-то след в сердцах других людей оставить надо. Даже если это будут грязные отпечатки подошвы на белом ковре.       Следующие два дня Лу Хань поднимался в горы рано утром, возвращался к обеду и неизменно наблюдал за тем, как Минсок стоит на берегу в невыносимый мороз, окруженный снежными хлопьями, кружащимися вокруг него, пряча голые руки в рукава кимоно, и не мигающим взглядом мертвых глаз смотрит на замерзшую гладь озера. И в этот момент в голове Лу Ханя возникает всего одна неизменная мысль: он ждет, когда сойдет лед, чтобы пойти на дно. И тогда аптекарю становится печально, больно и страшно одновременно. Жить день ото дня зная, что ты умрешь. Знать как, знать почему. Быть готовым к этому и просто ждать. Хань всегда думал, что даже спланированное самоубийство решение импульсивное. Люди не могут продумывать это месяцами, годами. В самоубийстве важно именно то, что ты не должен ждать, потому что жизнь может вдруг стать лучше, а ты так долго готовился умереть. Обидно бросать все. Уже и гроб заказал и могилку вырыл.       А потом Хань думал, что Минсок, возможно, глубоко внутри уже давно мертв. Он умирает постепенно. Его тело начинает отмирать вслед за душой. Работа организма замедляется, температура тела понижается, сердце бьется медленнее. Потом постепенно один за другим начнут отказывать внутренние органы. И он просто умрет. И рассматривая жизнь Минсока в этом ключе, самоубийство не кажется преступлением. Умереть раньше, чем тебе положено, чтобы не чувствовать эту мучительную боль от того, что ты медленно умираешь, это не преступление. Это милосердие.       Дело ли в холодном ветре, от которого слезились глаза, плохой ли сон или изнурительная работа сказались на Лу Хане, но ему показалось, что снег вокруг Минсока падает не сверху вниз. Он кружится вокруг него, цепляет, колет, словно бы хочет у него что-то отобрать, а потом разлетается в разные стороны. Только некоторые снежинки улетают вверх, к серой грязной тряпке зимнего неба.       Чем больше Хань вглядывался в этот снег, тем отчетливее он понимал, точнее, на ум само собой приходило отвратительное, тошнотворное сравнение. Снег кружился вокруг Минсока словно мухи, которыми кишат разлагающиеся трупы.       Сердце пропустило удар. Реальность на мгновение пошатнулась. Стало так мерзко и противно, что захотелось сбежать как можно дальше. Хань понимал, что это глупо, неправильно, оскорбительно, но он ничего не мог с собой поделать. В одну секунду Минсок стал для него кем-то отвратительным, ужасным.       Здравый смысл Лу Ханя не хотел признавать правдивость этих мыслей, но романтичная поэтическая натура не могла придумать никакого другого сравнения тем ощущениям, которые мерзкой бурей крутились где-то в животе, вызывая тошноту. Тело Минсока умирает вслед за его душой. Лу Хань никогда раньше не видел, как разлагается и гниет человеческая душа.       События обретали неожиданный поворот. Хань не знал, как поступить. Водоворот происходящего так затянул его, что он перестал понимать, что происходит. Он впервые в жизни, кажется, выбрался из своей раковины отчуждения и вот к чему это привело. Он стал частью этого мира, и его начинало это пугать. Все это. Эта деревня. Люди в ней. То озеро. Глупые суеверия.       В последний день, когда Лу Хань был свободен от походов в горы и просто медленно собирал вещи в дорогу и, по настоянию хозяйки, сделал обход деревни, он понял, насколько разрушительная сила живет в сердцах этих людей. Кусочки полной картины мира медленно складывались в голове Ханя, и этот мир замыкался не только на Минсоке.       Аптекарь узнал достаточно. В деревне не было ни одного дома, ни одной семьи, в которой бы не было хотя бы одного человека, добровольно утонувшего в озере. В этом не было ничего странного, мир этой деревни тесен, ограничен. Но то, с какой легкостью люди принимали эти смерти, было просто поразительно. Для них это было чем-то обыденным, нормальным, необратимым. Что-то, что случается постоянно, как вылетающие пробки. Это неприятно, но с этим можно жить.       И в этом ключе, Хань даже не удивился, когда понял, что все прекрасно осознают тот факт, что Минсок сведет счеты с жизнью в этом озере, но никто даже не пытался его остановить. Наоборот, некоторые даже поддерживали его. Ведь сложно жить, когда твой родной брат, которого ты так любил, вдруг взял и погиб. Для человека, который так долго оплакивает погибшего брата, Минсок слишком медлит умирать.       И вдруг Ханю стало жалко Минсока. Юношу, который живет в мире, где от сильной боли избавляются окунанием в озеро, считая, что это исцелит душу. Считали, что только так можно избавиться от боли. Лу Хань хотел открыть глаза этим людям, сказать, что не важно, насколько сильна боль, с ней можно жить. Она часть тебя, как твои руки и ноги. Если ты научишься ей управлять, если не дашь ей завладеть тобой, то ты сможешь жить как раньше, делая вид, словно ничего не случилось. Как бы не было больно тебе сейчас, завтра или послезавтра, через неделю или год, ты все равно сможешь улыбаться. Потому что ничто в этом мире не вечно, даже боль когда-нибудь утихает.       Но Ханя не слышали. Боль была равносильна чуме. Больных людей, правда, не сжигали, а топили, но, по сути, происходило одно и то же. Выживали самые бессердечные. Те, кто не чувствовал разочарования, печали, тоски. И Ханю стало страшно, потому что во многом он был такой же. Только у него не было для этого причин, ему не угрожало пойти на дно озера. Но все равно, когда ты смотришь на человека, который как две капли воды с тобой, произносит вслух твои мысли, а ты осознаешь их глупость и разрушительность, становится вдруг противно от самого себя. Многие вещи, произнесенные вслух, особенно мысли и жизненные установки, теряют свою значимость и антураж, превращаясь в сущую глупость. Почему-то в голове это звучит умнее и лучше.       Аптекарь сидел в своей комнате, прижимаясь спиной к стене. На душе было неспокойно. Он был рад, что сможет отсюда уехать, но ему было тревожно оставлять Минсока вот так. Казалось, что люди в этой деревне набросятся на него как шакалы, разорвут на части. Хань верил в то, что Минсок не такой, как местные. Что он другой. Было в нем что-то, что заставляло желать его спасения.       Хань задумчиво кусал большой палец, чувствуя, что с каждым укусом следы зубов становятся все глубже, но было почему-то не больно. Пожалуй, немного неприятно.       Сейчас Хань осознавал, почему его учитель избегал общения с местными. Всегда отгораживался от них невидимой стеной отчуждения, старался, чтобы их реальности соприкасались очень редко. Он смотрел на этих людей так, словно бы они были из другого мира. Видимо уже тогда он знал, что им не по пути, но почему-то сказать об этом Лу Ханю не удосужился. Если бы он только предостерег, не дал бы Ханю сойти с тропы безразличия к чужим жизням. Ведь именно этому его учили. Нет дела до других. Много лет аптекарь смотрел на окружающих его людей как на движущиеся куклы, никогда не ассоциировал их с собой. Чтобы не было ни жалости, ни сострадания, ни боли. Так правильно. Это минимизирует ущерб.       А теперь вот что-то пошло не так. Лу Хань растерян. Ему страшно.       Это была последняя ночь в деревне. Он знал, что должен возвращаться, и возвращаться как можно скорее, но все еще сомневался. Он метался между желанием сбежать отсюда с первыми же лучами солнца и потратить на эту деревню еще пару дней. Что-то произойдет, он чувствовал. Он не знал что, но не хотел принимать в этом участия, однако и пропустить не мог.       Хань завернулся в одеяло, укладываясь на бок, лицом к огню. Он решил, будь, что будет. Если ему суждено уйти завтра утром из этой деревни, он уйдет. Он здесь и так задержался. Потерял несколько дней, когда добирался сюда, потом потратил еще три лишних дня впустую, и ему нужно наверстать это время по дороге домой. Его время сейчас бесценно. Хань не может тратить его на людей, которые не имеют для него особой ценности. Его учитель умирает. Единственный человек, который есть сейчас у Ханя это его учитель. И Лу Хань не хотел остаться один. Он был самодостаточен, но не готов к одиночеству. Он боялся, больше всего в этой жизни боялся остаться один. Без поддержки дорогих ему людей. Без своего учителя, который заменил ему и мать, и отца, без человека, которому он обязан жизнью, которого любит. И сейчас, когда его время подходит к концу, все, что Хань хочет, это быть рядом. Воспользоваться последней возможностью. А он тратит время на эту деревню, на людей, которые не играют в его жизни никакую роль. Просто прохожие. Скоро выйдет время. Он знал это. В конце концов, с каких это пор, жизнь какого-то деревенского мальчишки стала для него ценнее жизни своего старика. Пришло время расставить приоритеты.       Аптекарь вздохнул, обозначая этим то, что принял решение. Закрыл глаза, натягивая одеяло до самого подбородка, и попытался заснуть, чувствуя жар костра на своем лице. И даже несмотря на то, что Хань сделал свой выбор, выбор, который должен был быть правильным, он все равно произнес одними губами заветное:       — Надеюсь, с тобой все будет в порядке, Минсок.       Эти слова были предназначены лишь для того, чтобы облегчить душу, отвадить от себя эти терзания и дать себе спокойно уснуть, не думая о том, что случится с Минсоком. Хань заснул неприлично быстро, вероятно, сказывался травяной чай, который он пил литрами перед сном, чтобы хорошо спать. Это действительно помогало, сон был глубокий, черный, вязкий и превращал часы в мгновения.       Хань очнулся посреди ночи от отвратительного треска. Сначала этот звук пробирался в его сон, превращаясь в картины трескающегося дома. Огромная трещина шла по потолку и ровно такая же двигалась к Ханю по полу. Звук был такой громкий и ужасный, словно бы весь мир трещал по швам. Лу ошарашено смотрел на черную, словно змея извивающуюся трещину, которая ползла прямо к нему, а с потолка вдруг что-то стало капать, прямо на лоб, стекая по носу, затем по щекам. Когда Хань поднял вверх голову, он с ужасом осознал, что трещина на потолке стремительно разъезжается и сквозь неё начинает просачиваться все больше воды. Аптекарь даже не успел вскрикнуть, когда огромный бушующий поток с треском прорвал потолок, унося Ханя вместе с собой в трещину в полу.       Хань проснулся от страха, с ужасом осознавая, что ему трудно дышать. Молодой человек был весь мокрый от пота, челка неприятно прилипала ко лбу. Хань пытался отдышаться и осознать, где он сейчас находится. В доме была абсолютная тишина. Огонь в очаге уже давно погас. Хань чувствовал, как быстро бьется его сердце, отдается неприятной вибрацией в горле. Молодой человек откинулся на спину, внимательно смотря сквозь темноту на абсолютно целый потолок, как вдруг снова этот ужасный отвратительный треск разрезал тишину.       Юноша вздрогнул, приподнялся на локтях и опасливо огляделся, пытаясь понять, откуда идет этот звук. Это был звук, словно что-то ломалось, трескалось. Звук, похожий на тот, когда ломается дерево, но только звонче и надрывнее. Он раздавался с улицы, но, сколько бы Хань не думал, он просто не мог понять, что может создавать такой звук. Наспех натянув на себя одежду, на ходу застегиваясь, небрежно наматывая на себя шарф, натягивая шапку и пряча теплые варежки в карман, Хань вышел из дома в ночной холод, совершенно теряя ориентацию в белоснежном снеге. Как только холод коснулся голой кожи лица и рук, сон как рукой сняло.       Хань замер у двери дома, внимательно прислушиваясь к звукам. Он попытался понять, возможно ли, что звук этот с гор, но нет, он раздавался из глубины деревни. Лу Хань еще долго вслушивался в этот звук, пока в его голову не пришла внезапная паническая мысль — звук идет с озера.       Лу Хань сорвался с места сразу же. Он не мог объяснить себе логически, почему он бежит туда, он знал лишь то, что должен к этому озеру попасть. Он остановился, не добегая до озера. С покатистого склона на него открывался прекрасный вид.       В сиянии звезд, сквозь кромешную темноту, Хань еле смог различить, что происходит. От сильного холода, лед на озере трескался. Глаза Ханя расширились. Он знал, что это значит. Минсок не мог не услышать этот звук.       Мгновение и в голове вспыхнула мысль. Неужели этот день настал? Тот, которого Минсок так долго ждал. Неужели это произойдет так скоро. Мысль о том, что Минсок способен прыгнуть в воду и оборвать свою жизнь прямо сейчас, не укладывалась в голове. Это невозможно, немыслимо. Как может быть реальностью то, что человек был, а теперь нет.       Хань ни на секунду не сомневался, что Минсок прыгнет в воду. Но сам Хань не хотел, чтобы все так случилось. Он просто не мог позволить этому случиться, пока не сделает то последнее, что может — не попытается его остановить. Он не примет такой исход, пока не исчерпан лимит его возможностей. Всех спасти не получится, но попытаться стоит. Только бы успеть.       Лу Хань бежал по снегу так быстро, как никогда не бегал раньше. Кажется, его даже не волновало, что ноги по щиколотку утопают в снегу. Он думал только об одном, что эта маленькая деревня, кажется чертовски огромной, когда он так спешит.       Аптекарь бессильно рухнул на берегу озера, пытаясь отдышаться. Его глаза бегали, ища в темноте тот самый, знакомый ему силуэт человека, которого все это время он так сильно жалел. Которому, как бы он себя не убеждал, он хотел помочь. Просто потому что, не было каких-то причин, которые выделяли бы этого человека среди сотен других, кроме, пожалуй, одной, которую Хань никогда не заметит. Они похожи в своих трагедиях. Но тогда он еще не знал насколько.       — Минсок! — Хань подскочил с земли, оглядывая не только озеро, но и берег. Дыхание восстанавливалось медленно, ноги были словно ватные.       Кругом была тишина, застывшая в белоснежном снегу и только треск льда разрывал её, словно бы выкорчевывал.       Хань знал, что Минсок уже здесь, но никак не мог зацепиться за его силуэт в этой темноте. Не заметив, а скорее почувствовав, юноша стал вглядываться в пространство, где, по его мнению, в самом центре замерзшего озера, среди трескающегося льда стоял Минсок. И чем больше он туда смотрел, тем больше убеждался, что интуиция в очередной раз его не подводит.       В отличие от последних дней, когда Минсок, то ли по настоянию Ханя, то ли по каким-то другим ведомым только ему причинам стал одеваться теплее, сейчас он выглядел весьма небрежно. Наспех надетое и запахнутое кимоно, волосы в беспорядке. Ноги снова босые. Он стоял посреди озера неподвижно, так же как стоял на берегу, и ждал.       — Минсок! — снова крикнул молодой человек, но и в этот раз ответа не последовало. — Минсок! Минсок! Минсок!       — Долго вы еще будете звать меня, господин аптекарь? Когда вам это надоест, и вы уже уйдете? — Минсок говорил тихо, сдержано, его голос пробивался сквозь треск льда, не было смысла кричать.       — Я не уйду! — крикнул Хань и рухнул на берег.       — Ваше право, — пожал плечами юноша.       — Минсок, уходи оттуда! Это опасно! — аптекарь заставил себя подняться с холодной земли и принялся активно махать руками, в надежде, что это хоть как-то поможет указать пути к отступлению для Минсока.       — Именно поэтому я и стою здесь. Дураком нужно быть, чтобы считать, что стоять на ломающемся льду безопасно, — Минсок сделал маленький шаг вперед, от чего лед угрожающе затрещал.       — Стой! Не двигайся! Послушай меня… ты совершаешь… — Хань осторожно ступил на лед у берега, который тут же покрылся паутиной трещин, предательски просаживаясь, — ошибку. Не делай этого.       — Не делать что?       — Не стой там! — заорал во все горло Хань. Его нервы были на пределе. Он старался подбирать слова. Зная упрямство Минсока, он понимал, что они могут препираться до утра, но у них нет столько времени.       — Я могу попрыгать, — предложил молодой человек и немного присел, показательно отводя руки назад, будто готовиться к прыжку.       — Нет, иди сюда. Иди ко мне!       — Не хочу…       — Ааааа, — заорал Хань в небо, понимая, что совершил первую ошибку, — зачем ты вообще туда полез?       — Понимаете, господин аптекарь, — Минсок затих, выдерживая интригу, — там на дне осталось кое-что мое. Я всего лишь хочу себе это вернуть.       — Что осталось? Твой брат?       — Мммм, — задумчиво потянул молодой человек, — можно и так сказать.       — Послушай меня, его там нет, так что возвращайся на берег.       — Но я слышу его голос…       — Тебе кажется! Этого не может быть! Твоего брата там нет.       — Тогда чей это голос? — Минсок вопросительно приподнял бровь, смотря на Ханя, но ответа от него не ждал. Он сам знал ответ.       — Я… не знаю, я никого не слышу, — нервно выдавил аптекарь, — слушай сюда, мне тут птичка на хвосте принесла, что твой брат умер год назад, его достали вместе с тобой, и он был определенно мертв. Так что твоего брата не может быть в этом озере, и если мы с тобой разобрались, то быстро дуй на берег!       — Птичка, значит, — усмехнулся Минсок, — я знал, что вы не поверите мне, господин аптекарь.       — Я поверил, если бы я не поверил…       — Вы бы не стали расспрашивать людей о том, что случилось со мной и моим братом, так что ли? — вдруг прокричал Минсок не своим голосом, чем немного испугал Ханя.       — Я просто хотел уточнить некоторые детали, понимаешь, — осторожно проговорил юноша.       — Если я умолчал детали, значит… вероятно, я считал их несущественными, а может быть, я просто не хотел, чтобы вы о них знали… Я осведомлен о том, что мой брат мертв. Я прекрасно помню, как мы оба лежали на берегу. И что я был жив, а он мертв. И я прекрасно помню, что то, что он тогда не дышал целиком и полностью моя вина!       — Нет, — тихо выдавил Хань, — ты не виноват. В чем твоя вина? В том, что ты не смог его спасти?       — В том, что я его убил, — слова словно обухом огрели аптекаря по голове.       — Что? — Ханю показалось, что земля из-под ног уходит, он мягко приземлился на землю, видя, как мир идет ходуном. — Нет, не может быть…       — Я не хотел, чтобы так случилось, — проговорил Минсок холодно, но в его голосе не было сожаления, — я любил его. Просто, так вышло. Если бы я не разозлился на него, если бы не толкнул, ничего бы не случилось. Я не сразу понял, что что-то не так. Я думал, он просто шутит. Только когда увидел кровь, я осознал, что случилось. Я должен был тут же прыгнуть за ним, но я был так зол на него… и тогда я подумал, может быть это и к лучшему… то, что я теперь один. Он заслужил.       — Ты…       — Да, я, конечно, прыгнул, чтобы вытащить его, но… я не мог с ним всплыть, понимаете, господин аптекарь, — Минсок сделал несколько шагов вперед, — он тянул меня вниз, а воздуха было мало. Я пытался, я, правда, пытался, но потом просто отпустил его.       — Это всего лишь несчастный случай, Минсок, — вдруг заговорил Хань, чувствуя, как к горлу подступает комок, — ты не виноват.       — Я виноват. Виноват больше, чем вы думаете. Я слышу, как он повторяет это. Вы разве не слышите? Если я прыгну туда, мы будем квиты. Он, наконец, заткнется.       — Я ничего не слышу…       — Потому что вы его не убивали, — выдавил юноша, сглатывая свои слезы, — и не присваивали его жизнь себе. Лучше бы, если бы все было наоборот. Лучше бы, чтобы он был жив, а не я. Если кому-то и суждено умереть, это должен был быть я, а не он. Ким Минсок всегда был лучше меня, Ким Минсока всегда любили больше.       — Ким Минсока?       — А, вы не в курсе этой детали, господин аптекарь, — усмехнулся юноша, — так себе вы детектив. Это он Ким Минсок, а не я. Забавно, не правда ли?       — Но кто тогда ты…?       — Я? Его никчемный брат, — Минсок сделал изящный поклон. — Рад знакомству. Только подумайте, я был настолько никчемен, что даже моя родная мать была готова поверить скорее в то, что умер я, чем принять его смерть.       Минсок замолчал, сглатывая. Кажется, это было очень больно. Кажется, Минсок, точнее тот, кто носит сейчас его имя, уже давно перестал существовать в этом мире. И правда. Все те, кто рассказывали ему эту трагическую историю, ни разу не назвали имя брата. Он всегда был просто братом Минсока, которого было жаль. Славный был малый. И только «славный» они могли о нем сказать. Заслуги Минсока перед человечеством были куда больше. Он был отзывчивый, добрый, сильный, умный, а его брат всего лишь «славный». Чтобы не сказать ничего плохого.       — Как твое настоящее имя? — тихо спросил Хань.       — Зачем вам?       — В принципе, незачем, просто стало интересно… мне без разницы, как тебя зовут, важно то, что ты за человек. Твое имя всего лишь условность. Не важно, что у тебя за имя, ты не твой брат. И ты ничего у него не отнимал…       — Оно не имеет значения для вас, все же остальные в этой деревне знают только одного Ким Минсока, моего брата…       — Тогда, уезжай из деревни! Смени имя… будь кем угодно. Кем ты хочешь быть.       — Вам кажется это таким простым? — отмахнулся Минсок.       — Да, очень, — кивнул Хань, — вместе со мной, хоть завтра… уходи.       — Зачем я вам, господин аптекарь? Я ведь ничего не умею…       — Побудешь сиделкой для моего старика, а потом что-нибудь придумаем.       — Нет, господин аптекарь, простите, я задолжал своему брату и должен вернуть долг, — Минсок сделал еще несколько шагов назад, под жалобный треск льда под своими ногами, — удачно добраться домой, господин аптекарь. Больше не свидимся.       Время замерло. Лицо Минсока в темноте было еле видно, но не заметить это смиренное выражение лица и горькую улыбку. Он не мог желать своей смерти. Он просто… устал? Хань был уверен, что Минсок не хочет умирать. Он просто не хочет так жить, но другой жизни у него нет. Он сожалеет, наверняка сожалеет о многом. О том, что не спас брата, о том, что не сказал матери, что она ошиблась. О том, что не смог отказаться от соблазна быть кем-то другим, потому что счастья ему это не принесло. Минсок бы очень хотел, чтобы Хань пришел раньше. Аптекарь был убедителен. Он расшатывал уверенность в правильности своих действий, заставляя Минсока сомневаться, хотя тот уже давно все решил.       — Минсок! — закричал Хань, вдруг срываясь с места. Он без опаски ступил на проваливающийся под ногами лед, совершенно не задумываясь о том, что сам может провалиться в воду. Ему было неважно это, главное оказаться рядом, чтобы вытащить этого ублюдка из воды. Ну, уж нет, хватит с Минсока этого.       Когда-то сам Лу Хань был потерян для этого мира. Считал себя виноватым, преданным, брошенным. Считал себя ничем. Он считал, что человек не сам по себе счастлив, а должен это заслужить. Заслужить быть счастливым, будто бы он этого не достоин. Если бы тогда ему не протянули руку, не показали, что мир не так ужасен, как Хань представлял. И что, плохое случается, но это не значит, что весь мир плохой. В нем есть и радость. Человек по определению не может быть ничем.       И сейчас Ханю показалось, что это он должен быть тем, кто протянет Минсоку руку и покажет, что мир не ограничивается этой деревней. Ему не надо быть кем-то другим, чтобы быть счастливым. Ему не надо выгрызать свое счастье у других. Он должен быть просто собой. Вот истина. Жить дальше и быть собой.       — Остановитесь, господин аптекарь! Это опасно! — закричал Минсок, дергаясь вперед. Лед под его ногами предательски прогнулся, готовый в любую минуту сломаться.       — Себе это скажи, придурок! Если бы ты не полез сюда, мне бы не пришлось подвергать свою жизнь опасности! — Хань замедлил шаг, осторожно передвигаясь по льду. Он внимательно вслушивался в треск льда, который стал проседать, и через трещины на него сочилась вода.       — Я не просил вас… вернитесь на берег!       — Да заткнись ты! У меня жизнь не лучше твоей, так давай тогда вместе будем наматывать сопли на кулак, поплачем немного, а потом сиганем на дно…       — Нет, возвращайтесь домой, господин аптекарь, не тратьте на меня свою жизнь!       — Дай мне свою руку, — скомандовал Хань.       — Зачем?       — Подержать тебя хочу, — аптекарь вздохнул, — я же извращенец.       — О нет, не дам, вы слишком горячий…       — О да, я знаю! — Хань игриво подмигнул Минсоку, вызывая у того улыбку, которую он тут же поспешил спрятать. — Давай мне свою руку, и мы пойдем на берег! Господи, Ким Минсок, хватит упираться! Убиться ты всегда успеешь!       — Я…       — Давай же! — Лу требовательно потряс рукой.       — Хорошо! Но если мне не понравится ваша альтернатива, я тут же утоплюсь…       — Ты мне угрожаешь?       — Предупреждаю!       — Хорошо, я согласен на твои условия. Закрепим рукопожатием!       Лу Хань сделал шаг вперед, чтобы взять Минсока за протянутую руку, но не смог даже пальцем его коснуться. Стоило ему сделать шаг, как лед с хрустом проломился. Всего одно мгновение, за которое сердце сделало кульбит. Хань даже не успел осознать, что случилось, не успел вздохнуть. Он просто оказался в воде, чувствуя, что без возможности дышать его легкие неприятно сдавливает. Слабость прокатывалась по телу. Хань попытался всплыть, но сколько бы он не толкался руками и ногами, как бы энергично это не делал, он только сильнее шел ко дну. Словно что-то тянуло его вниз. Страх и отчаянье пробежали по телу.       Он не хотел. Он не готов. Почему он не может всплыть? Не такого финала он хотел. Это всего лишь озеро.       Хань попытался стянуть с себя пропитавшуюся водой куртку, но молния не поддавалась. Заправленный шарф никак не получалось вытащить. Он только сильнее затягивался, сдавливая шею. Руки начинали дрожать. Пальцы переставали слушаться. Хань ничего не видел в этой темной воде, но от неё щипало глаза. Легкие уже сворачивались. Невозможно было терпеть. Хань отчаялся.        «На помощь».        «Кто-нибудь».        «Спасите меня».        «Минсок!»       Это имя было последнее, что он успел подумать, прежде чем вдохнуть. Легкие наполнила вода. Горло неприятно засаднило. Сквозь черноту, в которую проваливался Хань, он успел почувствовать, как чьи-то руки бережно обхватывают его поперек живота. А, может быть, это ему показалось.       Минсок с трудом вытащил Ханя на заснеженный берег и сам рухнул рядом. Возникало чувство дежа вю. Только вместо аптекаря лежал брат. Не смешно. Если это какая-то шутка, то это совсем не смешно. Минсок не знал, что он должен делать. Он никогда не спасал людей. Что обычно делали в таких случаях? Можно ли оказать человеку помощь, не прикасаясь к нему? Даже сейчас, искупавшись в ледяной воде, лежа на холодном снегу, Хань был по-прежнему очень горячим. Минсоку казалось, что на его руках будут ожоги, если он коснется Ханя снова.       Ему нужно было что-то делать. Минсок перевернул Лу на бок, в надежде, что это хоть что-то изменит. И, кажется, изменило, потому что Хань закашлялся, отплевывая воду, но глаза не открыл. Минсок был растерян. Он даже не мог позвать на помощь, потому что поблизости просто никого не было. Но и оставить здесь Ханя и просто уйти он тоже не мог.       У Минсока просто не было выбора. Он с трудом закинул аптекаря на свою спину, немного прогибаясь под тяжестью тела.       Хань был слишком горячий. Сначала это было терпимо. Потом стало горячо. Минсоку пришлось инстинктивно прогибать спину, чтобы не чувствовать обжигающего сердца Ханя. Оно билось быстрее, и было горячим как огонь. Если его вырвать, Минсок был уверен, им можно будет осветить всю деревню. У его брата было такое же сердце.       С каждым шагом становилось все труднее. Спина горела. Казалось, кожа даже начинает пузыриться. Минсок стискивал зубы, но продолжал идти. Постепенно, жар охватывал все тело. На лбу выступил пот. Голова стала кружиться. Звезды в небе стали сиять ярче. Они словно взрывались одна за одной, прыгая перед глазами цветными пятнами. И сердце Минсока разрывалось вместе с ними. Оно ускоряло темп, разгоняясь до такой степени, что начинало гореть. Ноги переставали слушаться. Руки с трудом удерживали Ханя. Минсок не чувствовал пальцев. Картинка перед глазами поплыла и вдруг…       Минсок понял, что выдыхает пар. Его дыхание стало горячим. А ноги вдруг обдало болезненным холодом. Он чувствовал свои ноги только потому, что они болели. По телу стали бегать мурашки. Мокрое кимоно продувалось ветром и, кажется, как и волосы покрылось корочкой льда.       Было настолько холодно, что Минсок неосознанно прижимал Лу Ханя к себе сильнее, надеясь, что это поможет ему согреться, но от холодной куртки становилось только хуже.       — Минсок, — тихо пробормотал Хань, приходя в себя.       — Ммм? — только и смог выдавить парень, закусывая губу, чтобы не взвыть от холода и вытерпеть все это.       — Снег прекратился…       И правда, Минсок только сейчас осознал, что вокруг не летают снежинки. Горячие губы Ханя коснулись голой шеи.       — Кажется, температура тела стала выше, — говорил он, — у тебя мурашки по коже бегают. Ты чувствуешь холод.       — Да заткнитесь вы, и без вас тошно! — простонал Минсок, опуская голову. Он упрямо шел вверх по склону. До дома оставалось совсем чуть-чуть.       — Я и сам могу идти, поставь меня, — потребовал Хань.       — Заткнитесь! — прорычал сквозь зубы юноша.       — Спасибо, — выдохнул Хань в самое ухо Минсоку, заставляя того на мгновение потеряться в пространстве.       — Вы же не думали, что я вас там брошу…       — Я надеялся на тебя. Ты был тот, о ком я думал, когда совсем отчаялся. Было бы очень обидно, если бы ты меня не вытащил…       — Ну, вы бы были мертвы, так что…       — Заткнись!       Хань вцепился зубами в чужую шею, заставляя Минсока закричать и отпустить руки, инстинктивно хватаясь за укус. Аптекарь умело приземлился на две ноги, в несколько шагов преодолевая оставшееся расстояние до двери. Его все еще штормило, реальность уплывала.       — Быстрее, — позвал он, — мне холодно…       — Знали бы вы, как я замерз! — недовольно пробубнил парень, проходя в двери дома.       Лу Хань, не без помощи Минсока, все же смог добраться до своей комнаты, пытаясь стянуть с себя мокрую одежду. Как и в воде, замок на куртке все так же не поддавался.       — Дайте я, — Минсок попытался неслушающимися пальцами зацепить собачку, но после нескольких неудачных попыток просто вцепился в неё зубами и дернул вниз.       — Ого, — усмехнулся аптекарь, — полезные навыки. Снимай с себя мокрую одежду и быстрее лезь под одеяло.       Минсок не заставил себя ждать. Пока Хань выскочил в коридор, чтобы позвать хозяйку, Минсок расправился со своей одеждой и как можно быстрее юркнул под одеяло, желая согреться.       Хозяйка вбежала в комнату спустя несколько минут, когда Лу Хань уже избавился от половины мокрой одежды.       — Батюшки, что случилось? — ахнула она, вбегая в комнату со свечей и обозревая дрожащего под одеялом Минсока и полуголого мокрого Ханя.       — Мы провалились под лед…       — Ну, так переодевайся быстрее в сухую одежду и дуй под одеяло!       — Будет сделано, сэр, — лучезарно улыбнулся Хань. Почему-то, не смотря на то, что он от холода был готов прыгнуть в костер, чтобы согреться, его непрерывно потрясывало и зуб на зуб не попадал, он все равно чувствовал, что на душе стало легче.       Хозяйка без лишних слов развела огонь, а после ушла делать горячий чай, чтобы два, как она выразилась, «безголовых ребенка» могли согреться.       — У меня так ноги болят, — пробормотал Минсок, дрожа от холода. Лу Хань отдал ему свой любимый старый свитер, который по счастливой случайности не надел на ночную прогулку, а так же сухие штаны и шерстяные носки. Но даже это не спасало Минсока.       — Это от холода…       — Мне же их не ампутируют теперь? — испуганно пробормотал парень, поднимая свои широко распахнутые глаза на Ханя.       Аптекарь замер, долго всматриваясь в черные глаза юноши, в которых плясали отблески огня. Это странно, но сейчас они блестели и не было этой мутности, как при их первой встрече. Глаза были живыми. Хань прищурился, растягивая губы в еле заметной, довольной улыбке.       — Думаю, что все не настолько страшно…       — Точно?       — Да…       — А руки?       — А что с ними?       — Их ведь тоже не отрежут?       — Нет, разве что несколько пальцев.       Минсок шокировано открыл рот. Ему не хотелось лишаться ни одной части своего тела.       — Я шучу, уверен, все будет в порядке. Просто подвинься поближе к огню…       В комнате повисла тишина, только треск поленьев нарушал её, создавая в комнате уют. Сейчас, в мягком свете от костра, комната казалась теплее.       — Веселая выдалась ночка, — выдохнул Хань, — и почему это должно было случиться перед моим уходом, я так хотел выспаться…       — Господин аптекарь, вы ведь тогда соврали, что не плакали на озере, так?       — С чего ты взял? — удивился юноша, он думал, что в его сухом ответе нельзя распознать ложь.       — Вы чуть не утонули, — резонно заметил Минсок.       — Это из-за куртки, она слишком тяжелая, — мотнул головой аптекарь.       — Нет, не из-за неё. С братом было так же.       — Тогда почему ты смог меня вытащить, а его нет? — Хань подоткнул одеяло под ноги Минсока.       — Не знаю, — пожал плечами Минсок, — может быть, потому что вы не скорбите больше?       — А ты? Почему ты не ушел ко дну в таком случае? — аптекарь попытался заглянуть в глаза молодому человеку, чтобы увидеть в них ответ на свой вопрос, но увидел лишь черную сосущую пустоту.       — Потому что я не проронил ни одной слезинки в это озеро. Ни тогда, ни сейчас… но, признаться, я бы заплакал, если бы не смог вас спасти, наверно, — парень слабо усмехнулся, задумчиво устраивая подбородок на одеяле. — Мне бы было жалко вас. А вы бы плакали, если бы я пошел на дно?       -Даже не подумал бы, — улыбнулся Хань.       — И правильно, нечего меня оплакивать… Не заслужил, — Минсок отвернулся, укладываясь на футон, спиной к молодому человеку. Кажется, ему было обидно, что ему не придают такого значения, какое он придавал аптекарю.       — По правде, я бы прыгнул за тобой, я ведь для этого туда и шел, чтобы не дать тебе утонуть, — Хань осторожно коснулся позвоночника Минсока, чувствуя, наконец, тепло его тела. Рука сама собой стала поглаживать спину, сквозь кожу ощущая нормальное биение сердца. Хань чувствовал необходимость в том, чтобы объяснить произошедшее. Дать понять, что Минсок особенный, раз аптекарь решил его спасти. Если об этом не сказать, молодой человек не поймет.       — Зачем? — юноша резко поднялся, чтобы посмотреть в глаза Лу Ханю.       — Решил отдать долг, просто подумал, что тоже должен спасти хоть одного человека в своей жизни, как спасли меня, — он мягко усмехнулся, подсчитывая расстояние, разделяющее их губы, — а вышло так, что спасть снова пришлось меня.       — Думаю, мы квиты, — Минсок задержал дыхание, чувствуя интимность момента, и немного подался вперед, заставляя аптекаря напрячься, но потом внезапно отстранился. — Вы спасли меня, я вас…       — И раз уж ты меня спас, можешь обращаться ко мне на ты, — Хань многозначительно двинул бровями. — А тот голос… что это было? Шутка?       — Нет, я слышал его с тех пор как умер брат…       — Все это время? И что он говорил?       — Разное, в основном звал меня с собой, — Минсок напрягся, — все время повторял мое имя. Я, наверно, сошел с ума…       — Нет, раз задаешься этим вопросом, — мотнул головой Хань, — а что же теперь, ты все еще его слышишь?       — Нет, больше не слышу, — голос юноши понизился до интимного шепота, — только твой… Когда ты упал, ты ведь… звал на помощь, да? Я слышал свое имя, то есть, его имя…       — Да, звал, — подтвердил Хань, — кого еще я мог попросить о помощи тогда? Знаешь, думаю, ты отдал свой долг. В случившемся тогда не было твоей вины. Просто все так обернулось. Уж не знаю, чей это был голос, но точно не твоего брата. Мертвым все равно. Не переживай об этом, хорошо?       Аптекарь осторожно потрепал парня по еще влажным волосам, заставляя того мило морщиться, и не смог удержать себя от соблазна обнять его. Просто чтобы показать, что все хорошо. Все позади. Хань боязливо, опасаясь опять сделать больно своими прикосновениями, обнял парня за плечи, пробормотав лишь «просто поддержка» на вопросительный взгляд.       — Значит, ты завтра уезжаешь? — вдруг спросил Минсок, отвлекаясь на давно принесенную чашку чая, к которой так и не притронулся.       — Да, скорее всего. Может быть не с самого утра, но не позднее обеда, — подтвердил Хань. — Предложение еще в силе, если что. Ты можешь пойти вместе со мной.       — Я не… нет, — выдохнул Минсок, — не могу так скоро. К тому же Новый год на носу. Мама будет рада, что со мной все в порядке… я ведь вылечился?       — Мама… ты ненавидишь её?       — Мммм, — юноша замялся, — думаю, что нет, она ведь моя мать. Думаю, все же… она любит меня, того меня, не Минсока.       — Вот как, — слабо улыбнулся Хань, — тогда, может быть, скажешь ей, что ты не Минсок.       — Я…       — Не готов, да?       — Я просто уже не знаю, как это быть не Минсоком…       — А мне свое имя скажешь? — Минсок на какое-то время замешкался. — Не важно, назови любое, которым хочешь, чтобы я тебя называл.       — Тогда… Минсок?       — Хорошо. Пусть будет это, оно тебе подходит.       И Хань мягко улыбнулся, видя, как Минсок пожевывает губами воздух. Хань знал, что Минсок просто не может найти слов, чтобы сказать, почему он хочет оставить себе имя. Возможно, он не будет так идеален как его брат, но это снова делает их единым целым. Он ведь так его любил. Его слезы не врали.       — Что ж, я буду ложиться спать, — выдохнул Хань, укладываясь на футон. Он и так потратил достаточно времени, а завтра ему предстоял тяжелый путь.       — Ты еще вернешься сюда? — вдруг спросил Минсок.       — Да, может быть через год, — задумчиво пробормотал аптекарь, — посмотрим, как будет по обстоятельствам.       — Возвращайся к Новому году, вместе отметим, — предложил юноша, но потом запнулся, — если… захочешь.       — Ммммм, — загадочно промурлыкал Хань, — хорошо. Даю слово. Закрепим рукопожатиями?       — Давай, — согласился парень и протянул себе за спину руку, чтобы Лу Хань её пожал.       — Итак, Ким Минсок, я, Лу Хань, торжественно клянусь, что следующий Новый год я буду отмечать здесь с тобой.       — А я, Ким Минсок, в свою очередь клянусь дождаться вас, господин аптекарь, — таким же торжественным тоном повторил Минсок.       — Не, давай по имени, так неправильно! — закапризничал Хань.       — Хорошо, я, Ким Минсок, — быстро забормотал юноша, пропуская все не самое интересное, — торжественно бла-бла-бла, что бла-бла-бла тебя, Лу Хань.       — Что ты меня там бла-бла-бла? — засмеялся парень.       — Дождусь!       — Хорошо, поверю тебе на слово…       — Я поклялся!       — Хорошо… а теперь я лягу спать. Спокойной ночи, Минсок.       — Спокойной ночи, Лу Хань.       И молодой человек прикрыл глаза, не в состоянии сдержать победной улыбки, потому что Минсок первый раз обратился к нему по имени. Сон быстро накрыл уставшее и продрогшее тело. Несмотря на то, что Хань был счастливо взбудоражен последними событиями, он быстро уснул. Почему-то когда ты счастлив, ты засыпаешь быстрее, чем когда тебя что-то тяготит.       Минсок еще долго сидел у костра, ожидая, когда он прогорит. Он мысленно отсчитывал секунды, с каждым новым рубежом давая себе больше времени. Загоняя себя в угол, чтобы не было возможности отступить. Когда огонь почти потух, Минсок обернулся назад, внимательно смотря на мирное лицо спящего Ханя. Юноша с трудом отвернулся, натягивая рукава свитера сильнее. Руки и ноги все еще были холодными как лед и неприятно болезненно ныли.       Один. Начал считать про себя Минсок, чувствуя, как сердце ускоряется. Два. Три. Четыре. Пять. Он сбивается с ритма, потому что начинает волноваться. Шесть. Семь. Восемь. Главное, чтобы Хань заснул. Девять. Он оборачивается назад. Десять. Целует в губы.       Губы Ханя были мягкими. В прочем, наверное, они у всех такие. Минсоку не с чем было сравнивать. Не то, чтобы он никогда в жизни не целовался, просто уже забыл это ощущение. Он старался быть осторожен, чтобы случайно не разбудить аптекаря, хотя, как можно было этим не разбудить, он не знал. И все равно, другого шанса у него не будет, наверно. Год это долго. К тому же, за этот год может многое поменяться.       Минсок не заметил, что Хань приоткрыл губы, давая парню возможность углубить поцелуй. Не показалось юноше странным и то, что очень медленно, Хань начинает отвечать. Минсок прислушивался к своим чувствам. Ему казалось, что он уже давно не испытывал чего-то подобного. Рука сама легла на грудь Ханя, чувствуя, как быстро колотиться его сердце. Чужие пальцы пробежались по шее, заставляя вздрогнуть и разорвать поцелуй.       — У тебя губы холодные, — усмехнулся аптекарь, — странное чувство. Что это на тебя нашло?       — Я… — Минсок растерянно растрепал волосы, — просто упал. Неудачно.       — О, вот как… прям с языком? — засмеялся парень, вскидывая бровь.       — Так получилось, я не несу ответственности за свои части тела, они в случае опасности или в стрессовой ситуации ведут себя странно…       — О как, — скривил губы Хань, — ну ладно, можешь упасть на меня так еще пару раз, если захочешь… пока я не проснулся.       Минсок смущенно отвернулся, поджимая губы, но… не успев снова досчитать до десяти опять прижался к чужим губам, жмурясь от страха.       — Нет, но губы у тебя все равно холодные, — задумчиво выдавил Хань, облизываясь.       — А у тебя сердце горячее, — возмутился обиженный Минсок, убирая руку с чужой груди, — и бьется слишком часто…       — И кто интересно в этом виноват, — хмыкнул парень, отворачиваясь.       — Я что ли? — удивился Минсок, но ответа ему не было. — Нет, погоди, что серьезно я?       — Мммм, — подтвердил Хань, прячась под одеяло, — меньше на меня губами падать надо… все, я сплю! Спокойной ночи!       — Спокойной, — усмехнулся Минсок, улыбаясь и касаясь своих холодных губ, на которых все еще чувствовался жар чужих. Странное чувство.       Он еще долго сидел в комнате, слушая мерное дыхание уснувшего Ханя и гладя его по волосам. Когда угли костра совсем прогорели, Минсок бережно снял с себя одежду, которую ему дал Хань, переоделся в то, что принесла ему хозяйка, чтобы он мог вернуться домой, потом подоткнул аптекарю одеяло и, поцеловав его в макушку, пожелал:       — До следующего нового года…       А после просто ушел, тихо прикрыв за собой дверь.       — Угу, — тихо пробормотал Хань, немигающим взглядом смотря в стену, потому что ему так и не удалось уснуть.

***

      Лу Хань ушел из деревни почти сразу как проснулся. Он быстро собрал вещи, попрощался с хозяйкой и ушел. Так и не заглянув к Минсоку. Посчитал, что прощания будут излишними. Не настолько они близки, чтобы устраивать слезные прощания.       Минсок не ждал, что Хань к нему зайдет. Точно не ждал. Пусть он убеждал себя в этом, но все равно надеялся, что тот хотя бы заглянет, но тот не заглянул.       — Да ладно, не велика потеря, — сказал себе Минсок, но потеря, как видно, была велика. Потому что уже через пару дней он пожалел о том, что не согласился пойти вместе с Ханем.       Мир теперь выглядел немного иначе. Что-то в нем изменилось. Он пересмотрел взгляды на свое существование.       А потом, почти под самый новый год, в дверь постучали. Уставший Минсок, который вернулся к полноценной жизни в деревне, выбрался из-под теплого одеяла, шлепая босыми ногами к двери.       — Да не заперто, входите уж…       Дверь поддалась с трудом. В дом ввалился запорошенный снегом человек, закутанный в шарф по самые глаза. На голове заячья шапка, из-под которой торчала черная челка. Молодой человек отогнул рукой в огромной варежке шарф, чтобы сказать тихое:       — Привет, я вернулся…       — Я ждал тебя через год, — опешил Минсок.       — Я могу уйти, — предложил парень, указывая на дверь.       — Нет, так тоже хорошо, — улыбнулся юноша, — очень хорошо.       И он сорвался с места, просияв лучезарной улыбкой, которая просто отказывалась сходить с губ, прижимая к себе укутанного во все что только можно Лу Ханя, непривыкшего к суровым зимам, и попытался придумать несколько шуток о том, что они будут снимать с него все это до следующего Нового года.       Хорошо, наверно, что он пришел заранее…