Перекресток судьбы

      Все как всегда, ничего не меняется. Это настолько привычно и противно, что я делаю все на автомате. Мне уже все равно. И иногда кажется, что так будет всегда.       Ненавистный звон будильника, извещающий о начале нового дня, такого же бессмысленного, как остальные. Подъем и завтрак, который я проглатываю вместе с рыданиями. Уже на пороге мне в спину ударяют жестокие и грубые слова матери. Спешу поскорее выскочить за дверь и заткнуть уши наушниками, чтобы не слышать их. Грудь разрывается от рвущегося наружу крика. Не могу сдерживать слезы, и они водопадом текут по щекам. Ну и что, думаю я. Даже если кто-нибудь заметит, плевать.       Осень… Листья на деревьях окрашены в оранжевый, красный и желтый цвета. Они срываются с деревьев и умирают в своем первом и последнем полете. Я всегда ненавидела это время года: почему-то безумно хотелось застрелиться или повеситься, даже если на это не было никаких видимых причин. Раньше со мною был ты. Ты поддерживал меня, всегда был рядом. А теперь…       Мимо с громким ревом мотора проезжает мотоцикл, и я вздрагиваю, как от удара. Наверное, я еще очень не скоро привыкну и смогу смотреть на них без боли. Если вообще смогу.       Как я злилась на тебя. Упрашивала не покупать эту железную машину смерти. Ты лишь беспечно улыбался. Ты хотел стать героем асфальта, королем дороги. Я больше никогда не увижу твоей улыбки. Накаркала…       Слезы катятся с новой силой. Ливень обступил меня со всех сторон: сумка, волосы, джинсы, кеды — все мокрое. Наплевать. Я понимала, что это глупо, но решила не раскрывать зонт — назло матери. Говорю же, мне все равно. Не привыкать.       В наушниках звучит печальная, красивая мелодия, столь подходящая к моему настроению. Будь Саша здесь, все было бы иначе. Но, с другой стороны, я не хотела бы причинять ему боль. Ну как можно любить двух человек одновременно? — Прости меня, Саш, — шепчу я неизвестно зачем, ведь прекрасно знаю, что он не услышит и не ответит. Любимый голос поет в наушниках:

«До зари остается только вдох. Облака; первый луч настиг врасплох. Все как всегда, опять игра — закон. Качели вверх, качели вниз — закон…»

      Стою у дороги, жду зеленого света светофора. Люди вокруг прячутся под зонтами, — все, кроме меня и еще одного мужчины. Я пристально смотрю на него и щурюсь, так как плохо вижу вдаль. Его фигура кажется мне смутно знакомой, хотя я не уверена, что знакома с этим человеком. Крепкого телосложения, ежик серебристо-седых волос, мужественные черты лица, сильные плечи… Одет он был во все черное: джинсы, грубые ботинки, кожаная куртка. Сердце замерло, дыхание на миг сбилось.       «Не может быть!» — проносится в голове. Я не верю своим глазам, но это он. Тот самый второй человек.       Константин Кинчев.       В голове проносятся картинки воспоминаний. 25 сентября, воскресенье, автограф-сессия в честь выхода альбома «20.12». Сначала мы все — трое моих друзей и я — почти три часа торчали у клуба «Pipl» в очереди, пребывая в радостном возбуждении и нетерпении, как и куча всякого другого народа. Еще бы, ведь в этот день была автограф-сессия лидера группы «Алиса». Конечно же, мы, как завзятые почитатели, не могли ее пропустить.       В тот день я впервые увидела его вживую, и эта встреча стала для меня судьбоносной. Никогда не забуду, как он улыбался, глядя на меня через стекла темных очков, как позволил себя поцеловать… Он был слегка небритый и колючий, а еще от него пахло сигаретами. Непередаваемые ощущения.       Если бы я знала, чем обернется эта встреча, то сразу сказала бы ему обо всем. Но, как всегда, я повела себя как круглая дура. Теперь уже поздно об этом сожалеть.       Все эти мысли вспыхивают в голове, как вспышка молнии, и тут же улетучиваются. Я смотрю на моего любимого рок-н-ролльщика, и слезы вновь застилают глаза. Вот он, мой луч света в темном царстве, вот он, мой свет в конце туннеля. Я не могу упустить этот шанс. Если упущу — все пропало. И тогда я точно никогда не выберусь из пучины депрессии.       Судьба очень редко преподносит подарки. Тут самое главное — не упустить возможность. Поэтому я делаю шаг по направлению к Кинчеву, и в это же мгновение загорается зеленый свет. Он первым шагает на пешеходный переход, за ним устремляются другие люди. Я прибавляю шагу, чтобы нагнать его, и пристально смотрю на Кинчева, пытаясь понять, почему у него такой расстроенный вид: капюшон куртки накинут на голову, глаза закрыты теми же темными очками. Музыкант крепко сжимает челюсти. На мгновение мне даже показалось, что его лицо мокро от слез. Он не замечает, что одна машина с тонированными стеклами не останавливается на красный свет, как остальные, а едет прямо на пешеходную дорожку. Прохожие с криками рассыпаются в разные стороны, а Константин, ничего не замечая, тяжелой поступью идет дальше. Машина едет прямо на него, даже не пытаясь затормозить. Он на расстоянии каких-то метров от меня. Машина приближается. Каким-то еще не парализованным страхом за любимого участком мозга я понимаю, что сейчас произойдет. Я боюсь даже думать об этом, поэтому срываюсь с места и сразу перехожу на бег, отказываясь понимать, что не успеваю…       Все происходит очень быстро. Пронзительный гудок и визг тормозов. Крики прохожих. Раскат грома в темных небесах. Костя, как тряпичная кукла, без единого звука падает на мокрый асфальт.       «Нет!!!» — кричит все внутри меня. От шока я даже не могу шевелиться и беспомощно смотрю, как та самая машина, сбившая моего Костю, постояв несколько секунд, живо уезжает прочь. Но сейчас меня волнует не она. — Нет, нет, пожалуйста! — с еле слышного шепота срываюсь на крик. Мой Костя лежит на боку, не шевелясь. Темные очки слетели с него, но лица все равно не видно. Прохожие столпились вокруг него, охали, ахали, причитали, но почему-то никто ничего не делал, чтобы помочь. Несколько человек даже высунулись из своих автомобилей, чтобы посмотреть, что произошло — и ни один ничего не предпринял. Пустые лица, глаза дохлых рыб, в которых не видно души. Неужели люди настолько жестоки?!       Продравшись сквозь толпу, я падаю на колени перед Кинчевым прямо на асфальт, совершенно не заботясь о том, что мать будет сильно орать за испачканные джинсы. Сейчас для меня существует лишь один человек, умирающий у меня на руках. Из груди рвется судорожное дыхание. Я устала терять дорогих мне людей! — Костя… Нет, пожалуйста… Только не умирай, — исступленно говорю я, не осознавая того, что он меня не слышит. Осторожно переворачиваю его на спину, приподнимаю голову и кладу к себе на колени. Принимаюсь рыдать с новой силой, увидев тонкую темную струйку крови, текущую по его лицу.       «Нет, нет… только не это…»       Не замечая никого и ничего, я наклоняюсь к моему Косте и осторожно целую его, чувствуя соленый, металлический привкус его крови на своих губах. Я понимаю, что нужно как можно быстрее вызвать «Скорую», но шевелиться просто нет сил. Я теряю драгоценные секунды.       Вдруг на меня накатывает ощущение дежавю. Это все уже было раньше…       Я точно так же сидела прямо на дороге, а мимо с шумом проносились машины. Мои руки и одежда в крови, слезы без остановки текут по лицу, а передо мной в луже крови лежит крошечная собачка с остекленевшими глазами и сломанной шеей… Закрытый гроб, опускающийся в яму, а на земле рядом — фотография улыбающегося Саши. Я УСТАЛА ТЕРЯТЬ БЛИЗКИХ!!!       …Я снова выныриваю в реальность, где Константин Кинчев все так же лежит у меня на руках без сознания, и пытаюсь найти ответ на вопрос: почему всегда так бывает? ПОЧЕМУ ВСЕГДА ТАК БЫВАЕТ?! ПОЧЕМУ ИМЕННО ОН?! ЗА ЧТО?!       Для машин вспыхивает зеленый свет, для пешеходов — красный. Автомобили проезжают мимо меня, не давят. Раздавят — ну и ладно, хрен с ним. Отправлюсь к Саше…       И тут я отчетливо понимаю, что не могу умереть. Не сейчас. Если я умру, кто поможет Косте? Сейчас это могу сделать только я. Вот тогда уже можно будет умирать с чистой совестью. Но только не сейчас.       Я встаю, пошатываясь, и тащу Костю к обочине, одновременно следя за тем, чтобы нас никто не сбил… снова. Слава Богу, машины объезжают нас. Жаль, что Костя слишком тяжелый, чтобы я могла его поднять. Оттащив на безопасное расстояние, кладу его на мокрую траву, подложив ему под голову свою школьную сумку. Дрожащими руками вытаскиваю из кармана мобильник и, не сразу попадая по нужным кнопкам, набираю нужный номер. Говорю с трудом — горло сдавили рыдания. — Алло, «Скорая»? Пожалуйста, приезжайте скорее! Тут человек умирает… его машина сбила… Он без сознания, и кровь идет, — быстро говорю я, машинально гладя Костю по серебристым волосам. — Да, Константин Кинчев… А откуда вы знаете? Ему очень плохо, он умрет, если вы не приедете! — Путаюсь в словах, но кое-как объясняю, как нас найти. — Умоляю, скорее!       Кладу трубку и прикладываю ухо к груди Кинчева. Спасибо, Господи! Он жив. Пульс тоже есть, но такой слабый, что каждый удар может стать последним. И не будет больше Константина Кинчева, лидера группы «Алиса», доброго волшебника и просто удивительного человека. — Нет, нет! — я снова рыдаю на груди мужчины, держа его за руки. — Костя, я не дам тебе умереть. Тебе еще рано… ты не должен умирать сейчас, ты сам этого не хочешь, я уверена… Ты такой же нормальный человек, как мы все. Ты не можешь умереть, у тебя поклонников несколько миллионов только в России находится… Костя, прошу тебя, не умирай! Только тебя мне еще не хватало потерять! Я не могу больше… Ты мне очень нужен, и не только мне… Костя, милый, открой глаза! Не молчи, Костя!!! — ору я, забыв обо всем на свете. Нервы сдали окончательно.       Не знаю, сколько продолжалась моя истерика — может, несколько минут, а может, и часов. Лично мне показалось, что прошла целая маленькая вечность, пока совсем рядом с громким воем сирен не остановилась «Скорая». Оттуда тут же выскочили двое санитаров, положили Костю на носилки и, не обращая никакого внимания на меня, понесли его к фургону и положили на койку. С переднего сиденья слышится голос женщины-врача: — Девушка, вы-то не ранены? Это вы его нашли?       Секунду тупо смотрю, как Костю подключают к аппарату искусственного дыхания, а потом вскакиваю и кричу: — Я с вами поеду! Вы слышите? Я с вами еду!       Впрыгиваю в фургон; прямо передо мной на койке лежит мертвенно-бледный Кинчев. «Скорая», взвизгнув тормозами, срывается с места. Санитары суетятся над Костей, а я сижу рядом с ним и просто смотрю на него. Слезы градом катятся по лицу. Все как в тумане, я не слышу воя сирены, не замечаю хаотичных действий санитаров. В голове бьется одна-единственная мысль: «Костя, живи… Костя, живи… Ты не должен… не можешь… Я умру вместе с тобой, если что… Костя, люблю тебя…»       Выныриваю из полузабытья, уже когда «Скорая» тормозит у больницы, а Костю кладут на каталку. Терпеть не могу больницы. Здесь всегда пахнет болезнью, лекарствами и людскими страданиями. Но сейчас я не обращаю на это внимания, потому что стараюсь поспеть за врачами, которые с бешеной скоростью везут Костю в операционную. Кто-то что-то говорит мне, но я не слышу. Сейчас мне как никогда важно смотреть на него, а почему — сама не знаю.       В операционную меня не пускают, и я, дрожащая и мокрая, устало плюхаюсь на жесткий стул в коридоре. Добрая медсестра приносит мне полотенце и горячий чай, говорит, что нужно надеть белый халат, помогает очистить джинсы от грязи. Отводит меня в туалет, чтобы я умылась, стаскивает с меня насквозь мокрую куртку и помогает высушить волосы. Кое-как успокаиваюсь и благодарю ее. Вот бы все медсестры были такими.       А потом тянется долгое время ожидания. Я смотрю на часы каждые несколько секунд. От напряжения и страха я готова бросаться на стены. Для всех людей проходит всего только час, а для меня — целая вечность, прежде чем врачи с усталыми лицами появляются в коридоре. Сердце замирает в груди. Я бросаюсь к одному из них, хватаю за руки: — Как он? Он жив? — Жив, жив, все хорошо, — улыбается врач, и от облегчения у меня едва не подгибаются ноги. — С минуты на минуту очнется от наркоза. Его перевели в палату. Ты можешь увидеться с ним, только запомни: ему нужен покой. — Спасибо, спасибо, — лепечу я и торпедой влетаю в палату. По экрану, выводящему на монитор данные о пульсе, прыгает шкала кардиограммы. Он жив. Он дышит. Это главное.       Мой Костя лежит с закрытыми глазами на больничной кровати, укрытый тонким одеялом. В вене торчит игла капельницы. Он спит. Слезы — на этот раз счастья — вновь льются у меня по щекам. Я протягиваю дрожащую руку и осторожно глажу Кинчева по лицу. В следующий миг он открывает глаза. Они прекрасны, глаза цвета лесного ореха, и они смотрят прямо на меня. Я испуганно отдергиваю руку, думая, что Костя сейчас рассердится на меня за такую вольность. Но нет, он улыбается мне и смотрит, не отрываясь. А потом говорит: — Я тебя помню.       Мне больше ничего не надо.