Судьбу мы строим сами

Тебя любить - несвободным быть, знаешь, Тебя искал среди сотен глаз, помнишь? Тебя нашел, когда было мне больно, Объясни мне, зачем сейчас плачешь? (c) Не Будите Спящих – Тебя любить

У Намджуна 5 часов до отлета, одна сумка с вещами, набитая, чтобы только застегнулась, в рюкзаке билет, документы, плеер, наушники и путеводитель по Берлину. У Намджуна через 5 часов порог новой жизни, свобода, красная дорожка к детской-пацанской-взрослой и вообще одной единственной, что в кости вросла и въелась, мечте. У Намджуна через 5 часов это новое, которое следующий этап в жизни, просто отделяется режущей глаз полосой, и сожженные мосты назад. И Намджуну вовсе не жаль прошлого, не жаль бросить то, что есть, ни капли страха и ни процента мысли "а вдруг не получится, а вдруг пролечу", ничего не тянет — Хосок видит. Ничего. Намджун отсчитывает наличку, чтобы оплатить счет, надевает кожанку и по-братски прощается с Юнги, обнимая и хлопая по плечам. Юнги желает ему удачи, намеренно наступает на ногу, ибо что за розовые сопли и харе обниматься, и "я нашел нового соседа, заселяется завтра, так что вали и не возвращайся". Намджун ему в ответ скалит зубы, потому что... так оно и есть, скалит, и "я еще за вещами заеду, можно?". Юнги толкает его кулаком в живот. У Намджуна друзей, таких, что по-настоящему риал — то Юнги с Хосоком, просто друзей — каждый четвертый, проходящий мимо, если не третий. Намджун — он личность своеобразная, но популярная — говорит все и всем, кто слушает, но его нужно уметь читать. Юнги умеет, Хосок — нет. Юнги вообще-то все умеет — Хосок так думает, а если и чего-то не умеет, то мастерски скрывает эту неровность. А еще он очень умный и зрение у него как у орла или ястреба, или у кого там еще, но видит Юнги многое, нужное/ненужное, а иногда лучше бы не видел. С Хосоком, перед тем как сесть в такси, Юнги не прощается, просто бросает на него мимолетный взгляд из-под ровно отстриженной красной челки, но так, чтобы, конечно, Хосок заметил, и, шумно вдыхая пропитанный сыростью и сигаретным дымом воздух, закрывает дверцу. Хосок хочет не понимать этот его взгляд, очень хочет. Просто Юнги еще и всегда прав. Намджун с Хосоком дружат еще с младших классов. Намджун тогда был местным заводилой, ходил в шайке таких же, пытающихся выделиться, показаться и сломать систему, пацанов. Этакая звезда школьных собраний, герой мелкой пацанвы и причина родителям через день приходить к директору на коврик, это если не в участок — как повезет. И Хосок — новичок, пришедший в класс, весь такой выглаженный, причесанный, приятный, правильный, что аж приторно, понятно, оказался соринкой, попавшей в очень чуткий глаз. Хосок в мелких ссадинах и синяках домой возвращался почти три месяца, пока не заехал Намджуну ногой в челюсть в школьной столовой. После чего еще три месяца они вместе драили туалеты. А потом появился Юнги, что хён, и все видит-слышит-знает-понимает и задницы сначала прикрывает, а затем сам их дубасит. И Хосок с Намджуном воют, ноют, пыхтят, но и слова поперек не скажут. С Юнги они стали теми, кто сейчас есть. Хосок уверен, что, не свяжись они в свое время с Юнги, сейчас точно сидели бы на наркоте, если, конечно, не сдохли раньше. Он благодарен Юнги за то, что тот, увидев в руках шпаны разноцветные кусочки бумаги, содержащие ЛСД, забрал марки и искупал обоих в унитазе. Хосок никогда не забудет, как старший орал на них мокрых и сидящих на холодном цементном полу туалета, что жизнь нужно уметь ценить, что не всем стоит верить и не все, что предлагают, нужно пихать в рот. А через две недели Намджун откуда-то узнал, что незадолго до их "знакомства" у Юнги умер младший брат от передозировки. Юнги показал им мир и рассказал правила обитания, научил ценить родных и близких людей, понимать и доверять друг другу. Намджун стал для Хосока больше, чем друг и товарищ, ближе, чем могут быть братья или сестры, даже ближе, чем родители. И важнее воздуха. Только Хосок это понял примерно сутки назад. Долбанутые двадцать четыре часа назад, которые его трусит лихорадкой, выжигает воздух в легких, путает мысли и купает в страхе. Хосоку до боли в искусанных губах страшно, он заламывает пальцы и не смотрит Намджуну в глаза, но смотрит на него постоянно. Просто сегодня младший проводит его домой в последний раз; просто вот сейчас последние минуты он находится рядом; молча, шаркая ботинками о мокрый, грязный с выбоинами асфальт, плетется сбоку и ловит за руку, когда Хосок стремится навернуться через бордюр; просто Намджун сказал, что уезжает в Германию не только работать. Намджун остается там жить. — Блин, ты чего под ноги не смотришь? Намджун автоматически тянет парня к себе, приобнимает за талию боязно и трепетно. Руки у него сильные, а объятия теплые и нежные. И Хосока в дрожь бросает от желания прижаться к Намджуну еще сильнее, обнять крепко-крепко и не отпускать никуда — ни на какой самолет, ни в какой Берлин. Чтобы остался с ним, чтобы обнимал так всегда, чтобы держал за руку, как он это делает иногда, когда Хосок нагулявшийся, пьяный, и ему на все откровенно пофиг. Тогда Намджун набирается смелости и берет его ладонь в свою, переплетая пальцы, а дойдя до двери хосоковой квартиры будто случайно прижимается губами к его щеке или лбу. И лишь когда Хосок отрубается у Намджуна на плече, тот целует его в губы. И это всего прикосновение, мимолетное, еле заметное, и почти невесомое. Но Намджун такие моменты собирает как самый заядлый коллекционер. Собирает и прячет ото всех и ни для кого. И сейчас Намджун стоит, прижимая к себе Хосока и боится выдохнуть — вдруг спугнет, и случайно севшая бабочка на плечо улетит, не дав на себя даже посмотреть, не оставит даже воспоминания о себе. Только Хосок прижимается к Намджуну все сильнее, горячо дышит в шею и сжимает кожанку в ладонях так, что ногти начинают болеть, а пальцы становятся белыми от недостачи кровообращения. И сжимает до скрежета зубов челюсти, потому что чувствует, как рвется подступающая к сердцу артерия. Больно. Очень. Намджун гладит его по волосам, случайно касается пухлыми губами виска и говорит над ухом, тихо: — Будь внимательней, а-то я не смогу работать, если буду постоянно переживать за тебя. А у меня карьера на кону стоит. Не уезжай никуда! Останься со мной. Скажи как тогда. Скажи снова, что любишь меня. Я обещаю не отталкивать. Больше никогда и ни за что. — Ты слушаешь меня? — Угу. Поцелуй меня. Я разрешаю. — Будь осторожным. Я буду звонить. Окей? Я умоляю. Поцелуй. — Конечно, будешь. Попробуй только исчезнуть, я тебя найду и закопаю на клумбе, что у Юнги возле дома. — Хосок отпускает Намджуна, мол, хватит нежностей, и давится своей болью, когда отступает на два шага назад. Руки начинают дрожать, а холодный ветер нещадно ворует все то тепло, что подарил ему Намджун пару секунд назад. — Удачи тебе! Скучать я не буду, так что не смей облажаться и припереться обратно, тебя здесь никто не ждет. Я вру тебе. Я буду скучать по тебе сильнее, чем сейчас хочу, чтобы ты остался. — Обещаю сделать все в лучшем виде. — Ну, давай. — Давай. Хосок всего мгновение смотрит на стоящего перед ним Намджуна, резко разворачивается и скрывается в подъезде. Металлическая дверь с бьющим по ушам грохотом защелкивается, и Намджун понимает, что его ново начнется не когда он пройдет регистрацию и займет свое место в салоне самолета, а сейчас, когда он душит в себе все те чувства и эмоции, чтобы иметь возможность и силу развернуться и уйти. — Я тебя люблю безумно, — говорит он, смотря в пустоту впереди себя. — И знаю, что никого больше не полюблю так же. И я бы тебя никогда не бросил и ждал вечно, если бы ты сказал, что хоть последний день своей жизни будешь моим. Хосок брякает связкой ключей, когда открывает дверь квартиры и вешает их на крючок, разувается, ставит кроссовки в угол и закрывает рот ладонью, опускаясь на паркет в коридоре возле стены. Соленые слезы катятся из глаз и он воет, когда хочется кричать во всю глотку. Кусает пальцы, но вовсе не чувствует боли, лишь та, что потрошит его грудную клетку, ломает ребра и вырывает внутренности. — Хосок-и, это ты? Что случилось? — миссис Чон щелкает включателем на стене и оторопело смотрит на своего сына, дрожащего и рыдающего возле приоткрытой входной двери в куче обуви. — О Боже, что случилось? Женщина бросается к своему ребенку, обнимает и прижимает к себе. Гладит по голове и почти с истерикой спрашивает, что случилось. Слезы подступают на глаза, и в конце она срывается на крик. — Мам, ты говорила, что когда-нибудь я встречу человека, которого полюблю больше жизни. Я отогнал этого человека прежде, чем понял, что задыхаюсь без него. — Значит, это не твоя судьба. Тебе только кажется... — Судьбу мы строим сами. И только трусы плачут. Юнги нажимает "Пауза" и делает последний глоток из чашки, тем самым допивая давно остывший и холодный кофе, когда слышит, как поворачивается в замочной скважине ключ. Раскатывает рукава рубашки и прячет пальцы. — Холодина. Блядское отопление только с тридцатого. Я так себе пневмонию заработаю. А ты быстро. — Да, — Намджун вешает куртку на вешалку, проходит на кухню и ежится, когда видит, как Юнги натягивает ворот рубашки до носа. — Что? У меня фиалка на окне примерзла, а они отопление не хотят включать. Намджун смотрит на несчастное растение, что теперь стоит на кухонном столе возле ноутбука Юнги и больше уверен в том, что погибает оно не от холода, попадающего к нему через оконные щели, а от своего хозяина и пыток засухой. — Чайник горячий? — Не очень, ну, горячее, чем просто теплый. — Сойдет, — Намджун берет с настенной тумбочки чашку, насыпает туда заварку и заливает водой из чайника. — Вы быстро распрощались, — как бы между прочим говорит Юнги. Парень делает глоток и молча разворачивается к окну, но старший не унимается. — Думал, буду вещи тебе вдогонку в аэропорт вывозить. — Не пришлось. Хотя, если ты так желаешь, то можешь помочь с вещами и заодно проводишь меня. Юнги щурит глаза и кривится, понимая, что нужно снова выходить на улицу. Намджун лыбится, ставит чашку в мойку и направляется в коридор, когда тот спрашивает: — Думаешь, пройдет? — Намджун останавливается и смотрит на Юнги устало и затравленно, вдыхает глубоко и кивает, — Не пройдет. Люди не умеют отпускать то, что выбирает их сердце, насколько сильно бы ни желали этого. — А вдруг. — Ты за три с половиной года не смог. — Все будет иначе. Его не будет возле меня. — Сомневаюсь, что... Прости, телефон. Оу, — Юнги смотрит на дисплей, а затем подносит телефон к уху, — Я тебя слушаю. — Хён, ты был прав. — В чём? — Я трус. Юнги смотрит в глаза Намджуну и впервые в жизни не думает, стоит ли делать что-то, или нет. — Почему? — и просто включает громкую связь. — Просто я, все-таки, в него влюбился. Хён, мне нужно было его потерять, чтобы понять это. Понять, что я люблю Намджуна. Очень сильно люблю. — Он тебя тоже, — говорит Юнги, когда Намджун вылетает из квартиры, громко хлопая дверью.