Нечестно

- Привет. Меня зовут Мария, мы вместе ходим на лекции. Я слышала, ты сумасшедший. Но это ничего, давай будем друзьями. Девочка ослепительно улыбнулась и протянула руку для знакомства. Зеркало многозначно промолчало. - Дура-дура-дура! Ну кто так знакомится? – Мария завопила на свое отражение и стукнула миниатюрным кулачком по умывальнику. - Пошли отсюда скорее, эта придурочная опять разбушевалась… - Странная она… Громкий шепот одноклассниц, явно рассчитанный на то, чтобы Мария его услышала, достиг цели: девочка смутилась и, едва сдерживая слезы, начала собирать с пола осколки казенной керамической раковины. В свои неполные тринадцать она была симпатична ровно настолько, насколько этой самой пресловутой красоты необходимо глупым юношам, чтобы запираться в душе по утрам и натирать мозоли на ладонях, представляя ее почти сформировавшуюся фигуру без школьной формы. Симпатична ровно настолько, насколько необходимо этой изящной красоты другим девушкам, чтобы при одном лишь взгляде на Марию превращаться в завистливых злобных гарпий. И простодушна ровно настолько, насколько симпатична. - Вот стервы! – из кабинки вышла угловатая и прямая, как палка, черноволосая девочка. Ядовитый взгляд из-под очков стрельнул по захлопнувшейся двери уборной. Президент студенческого совета ненавидела, когда кто-то занимал ее экологическую нишу. - Ничего, я привыкла, - Мария натянуто улыбнулась, но принятая за сочувствие минутная истерия Юми Адзусы вызвала в Мьёльнир волну жалости к себе, и девушка разразилась рыданиями. - Так нечестно!!! Я всего лишь пытаюсь понравиться им и Штейну, но меня только сильнее ненавидят!!! Адзуса озадаченно посмотрела на странную одноклассницу, жалея про себя, что оказалась не в том месте и не в то время – что поделаешь, чай… - Спасибо, что выслушала, ты моя единственная подруга! И Мария, сияя от счастья, вылетела из туалета, напевая себе под нос незамысловатый мотив. - Вот ведь попала… Не нужно было пить столько чая… Подруга, блин… Так нечестно! Звук бьющегося стекла отпугнул проходящих мимо, а так же направляющихся в уборную целенаправленно студенток. Жизнь бывает абсолютно несправедливой… *** - Привет, Штейн-кун. Я Мария, помнишь меня? Вы еще со Спирит-куном обсуждали, не препарировать ли меня, чтобы не ревела. Точнее, Спирит-кун что-то другое предлагал… На полевых тренировках в четверг. Или это было в пятницу? Нет, точно в четверг, потому что тогда тебе еще Шинигами-сама отвесил свою затрещину за жестокое обращение с животными. Кстати, я тоже не очень люблю кошек. - Что ты опять мелешь? Адзуса ненавидела ходить в уборную вместе с Марией, потому что большие зеркала плохо влияли на и так неустойчивую психику девушки. - Адзу-сааааан, - в уголках золотистых глаз Марии скопились слезинки, что не предвещало для ее подруги ничего хорошего. – Что мне делать? Я так хочу замуж за Штейна! Но я даже познакомиться с ним не могу! - Готова поспорить, что он тебя знает… - Правда? - Отставить щенячьи глазки! Конечно, знает. Тебя и твой третий размер все парни знают… Хотя конкретно Штейна интересует скорее твой внутренний мир, - заметив полный надежды и скрытой радости взгляд Марии, Адзуса добавила, - в буквальном смысле… - Адзу-сааан... Юми окинула ставшую еще более точеной фигурку Марии и ее наивное личико придирчивым взглядом и тяжело вздохнула. - Пятнадцать лет – ужасный возраст. Особенно у парней… - Почему? - Потому что хотелка уже выросла, а мозгов как не было, так и нет. Мария наклонила голову набок, как делала всегда, когда что-то не понимала. - Знаю, знаю, до тебя не дошло… - Как мне заговорить со Штейном? - снова застонала Мария. - Ты все об этом?! Зачем тебе Штейн? Он же псих! А ты – глупая курица! Ну вот скажи мне, какие дети могут получиться у психа и глупой курицы? - Псурицы? Адзуса взвыла. Проходившие мимо студентки перекрестились и пошли брать штурмом мужской туалет. - За что мне это? Черт, это же нечестно! *** -… - Мария, лучше помолчи. Да, я знаю, как тебя зовут. А еще твои параметры, как и всякий студент этой академии. -… - И то, что ты уже четыре года перед зеркалом репетируешь в женском туалете наше знакомство – тоже знаю. - Как? Откуда… - щеки Марии стали пунцовыми. - Это все знают, - Штейн тяжело вздохнул. – В конце концов, по этой причине девушки заняли нашу уборную… - Но… Я ведь… И тут Штейн сделал то, о чем раньше никогда и подумать не мог – ободряюще улыбнулся. Мария снова зарделась и набрала в грудь побольше воздуха: - Привет, меня зовут Мария Мьёльнир, и я – оружие. Мы вместе учимся. Я слышала, что Спирит-кун женится, поэтому, если ты не против, давай теперь работать вместе! Выпалив все как на духу, Мария в нерешительности замерла. Штейн какое-то время недоуменно молчал, а затем рассмеялся. - Вот видишь, это было не так уж страшно. - Угу… - У тебя на удивление спокойное дыхание души, Мария. Что ж, надеюсь, сработаемся. *** Зеркала не врут. Покрасневшие от слез глаза, под которыми залегли глубокие тени, бледная, как у покойницы, кожа, впалые щеки и тусклое золото волос – вот она, правда. Ни странных силуэтов позади, ни истеричной улыбки, ни искаженного лица у своего-чужого отражения – Мария не была склонна к безумию, увы. Оно бы, возможно, облегчило ее боль, но… Впрочем, правда эта была мимолетна: Мьёльнир теперь в зеркала смотрела редко. - Ты похожа на привидение, - Адзуса, наверное, впервые всерьез переживала за Марию. – Он того не стоит, слышишь меня? - Да… - Что «да»? То, что тебя бросил парень, еще не повод ставить на себе крест, - конечно, тот факт, что Мария являлась девушкой Штейна, был домыслом самой Марии, но в теперешней ситуации Адзуса спорить с подругой не хотела: ей и без этого несладко пришлось. - Да, ты права… - все тем же безжизненным голосом пробормотала девушка. - Это даже к лучшему, что теперь вы не вместе… У Штейна, по словам Шинигами-сама, совсем «крышу сносит». Последние полгода, что вы работали вместе, его безумие прогрессировало медленней, но… - Хватит… - А? - Пожалуйста, прекрати. Мария развернулась и, ссутулившись, покинула уборную. На секунду у Адзусы сдавило сердце, и она чуть было не окликнула подругу, но голос разума вовремя дал красный свет. Что-что, а момент, когда нужно промолчать, Адзуса чувствовала безошибочно. И все-таки… Когда-нибудь Мария узнает, что на самом деле это Шинигами-сама приказал Штейну бросить напарницу ради ее же безопасности. А то, что Штейна, как опасного – и уже не потенциально – безумца изолировали от общества и вскрыли ему черепную коробку, Мария узнает уже в ближайшие дни. Что она тогда будет делать? - Я тут подумала… Адзуса от неожиданности едва не поперхнулась: Мария ни с кем не разговаривала с тех самых пор, как Штейн исчез. - У каждого человека должна быть цель, - продолжила Мария, не замечая растерянности подруги. - Маячащая где-то вдалеке дверь – это как прививка от безумия, правда ведь? - Это зависит от человека. Но, в принципе, ты права: цель закаляет волю и фокусирует разум. - Я сильная. И стану еще сильнее. Адзуса широко распахнула глаза – и кто сказал, что Мария предсказуема, а? - Я непременно стану Косой Смерти. Я достигну вершины, а затем уйду. - Что? Подожди, куда уйдешь? - Замуж! Человек, который сказал, что Мария Мьёльнир предсказуема – полный идиот. - Адзу-сан, что с тобой? - Сломала мозг, пытаясь понять ход твоих мыслей. Мария наклонила голову набок и улыбнулась. *** - Привет, Штейн-кун. Давно не виделись. Чем ты занимался все эти годы? Я последние тринадцать лет я искала мужа, но как-то… Черт… Умывальник от жестокой расправы спасла вошедшая в уборную Адзуса. Три минуты спустя – плюс-минус – и звук бьющейся керамики первой необходимости, в простонародье – унитаза, отпугнул проходящее мимо, а так же направляющееся в уборную целенаправленно новое поколение студенток. В его квартире все ассиметрично даже на ее скромный вкус. Пахнет спиртом, формалином и безумием. Запах вязкий, едкий, обволакивающий – он впитывается в одежду, и даже розовая вода от известного дизайнера с континента не спасает. Она разумно, понемногу – как умеют лишь женщины – вписала себя в его сводящий с ума интерьер. Сначала – лишь постоянное присутствие дыхания ее души, тонкого, мягкого и теплого, как бриз, как мед с молоком, как дыхание на шее. Потом – звук ее шагов в прихожей, в комнате, за спиной, прикосновение ее ладоней – мягких, как после крема с экстрактом алоэ, и теплых, а затем – мелочи: тончайший фарфор с востока, полка с косметикой – душистой и дорогой, вторая полка, третья, продукты в холодильнике вместо органов в формалине, еда на кухне – пахнущая уютом, домом. Жизнь. Иногда стены начинали двигаться, а тени – рвать обои и бить зеркала. Ночами безумные трехглазые жуки ползали под кожей и пожирали селезенку и печень, а он убивал детей и женщин, рвал их на части и сшивал части тел вперемешку, не сходя со своего любимого стула, колесики на котором превращались в головы Кишина. Он чувствовал мягкие ладони Марии на висках, ее дыхание – на своих губах, ее кровь – на ладонях, а затем смерть дарила ему покой. Просыпаясь, он не знал, что из всего этого было реальным. Но ровное дыхание души с золотыми нитями и спокойный взгляд одного орехового глаза – такого же красивого, как и тринадцать лет назад – дарил еще несколько часов без кошмаров, тысячу минут, пропитанных запахом теплого молока с медом и розовой воды. Мария ждала его за дверью из кипариса. И больше всего на свете Штейн боялся, что наступит момент, когда он не сможет ее открыть. Но он продолжал идти, искать – с безумной отчаянностью – выход. Открывая в очередной и последний раз затвор, Штейн без тени сомнения переступил порог. Именно тогда интуиция лучшего во всей Академии мастера нанесла решающий удар по его самолюбию – она промолчала. Мария – такая близкая, теплая и живая, – остывала там, внизу, на расстоянии двадцати метров под прямым углом, образованным зданием и тротуаром. После стольких страданий и усилий, тренировок и битв Штейн всего лишь ошибся дверью. И проиграл. Так нечестно. Мария крепко прижимала человека, в которого влюбилась восемнадцать лет назад, к груди и гладила его по голове – это все, что она могла для него сделать. Безумие в глазах, безумие в голосе, безумие, пропитавшее даже кожу – это не болезнь, не диагноз гениальному врачу, это шах и мат слабому человеку. А шах и мат самой Мьёльнир поставила другая женщина – это был удар исподтишка, спланированный и продуманный до мельчайших деталей. Ей не пришлось даже стараться – завлекающий жест указательным пальцем за усилие не считается: безумец, он же чужой возлюбленный, сам последовал за той, другой, не такой красивой, не такой доброй, не такой верной и не такой любящей женщиной. За настоящей ведьмой. Дурак. Двести с небольшим месяцев ожидания, веры, надежды и красоты проиграли двадцати неделям порочной страсти и черно-красному сгустку души змеи. Мария не могла этого принять. Не хотела. - Я верну тебя, Франкен… Заключить бы безумца в объятия, да так, чтобы не попасть под шальной скальпель… Сказать бы сумасшедшему, как он ей дорог, да так, чтобы услышал… Назвать бы его по имени, да так, чтобы откликнулся… - Он мой, дура, можешь даже не пытаться. Он сам пришел ко мне, - ведьма глумится, атакует лениво и презрительно, кривит детское лицо в безобразной усмешке. Потому что она, как и сама Мария, знает – Штейн не вернется. Даже если пройдет через резную дверь из кипариса. Даже если возьмет ее, Марию, за руку. Даже если… даже если не будет никакого «если». Он сюда не вернется. Потому что его никогда здесь и не было. *** Зеркала никогда не врут Марии. Зеркала вообще всегда честны с теми, чей разум не подвластен безумию. Женщина зачерпнула руками ледяной воды из крана, но до лица ее так и не донесла. Пропуская воду сквозь пальцы, Мария прокручивала в голове одну и ту же мысль, не дававшую ей покоя после боя с Медузой. - О чем задумалась? – Штейн мягко улыбнулся Марии и ободряюще сжал ее плечо. Она не вздрогнула лишь потому, что краем глаза уловила его отражение в зеркале. - Да так, ничего важного… Как насчет карри сегодня на ужин? Он с ней спокоен и мягок. Заточенный в тюрьму собственных иллюзий, он узнал цену реальности. В конце концов, он вернулся на звук ее голоса, который с недавних пор стал звуком его дома. Вернулся к жизни, к Академии, к ней… Вернулся ведь, правда? Дверь лаборатории скрипнула и закрылась. Мария еще немного постояла у зеркала, примерила улыбку и новый пробор, а затем кошачьей бесшумной поступью ушла. Уже у кухни она повернулась и, уловив часть своего отражения в зеркальной поверхности, шепотом спросила: - Почему твоя дверь из кипариса, Штейн? Отражение молчало. Работающий в соседней комнате мужчина – тоже. Вернувшийся. К ней. Ее чужой мужчина. Он всегда был таким. Блуждающий в бесконечном коридоре дверей. Иногда проходящий через резную – из кипариса. Иногда – мимо. Иногда – через другую. Но ни одна из них не была настоящей. Особенно та, за которой его ждала женщина со спокойным дыханием души, пронизанным золотыми нитями. - Так нечестно, Штейн…